Мрачные сказки - Ши Эрншоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я глушу мотор; фары темнеют. Проверяю мобильник, но сигнал и не думает появляться на экране. Не смогу позвонить ни Бену, ни в ту маленькую компанию по буксировке автомобилей, которую я видел в горном поселке. Слишком уж далеко я углубился в лесную глушь, помощи ждать неоткуда. Я подхватываю с пассажирского сиденья рюкзак с провиантом, фонарь и блокнот для путевых записей, который собирался по окончании поисков передать родителям Мэгги или полиции. Подтянув лямки рюкзака и опустив в карман ключи от машины и маленький серебряный амулет, ступаю на снег. Придется следовать за Мэгги пешком. И как ни странно, но уход от этого поганого, допотопного пикапа я почему-то воспринимаю как полный крах своей жизни. Дно…
Я достиг крайней черты. Мне больше нечего терять. Ветви деревьев нависают над головой, как скелеты мертвецов. Но снег закончился. Покров из туч, застилавший небо, разошелся по швам, и в один из них проглянул лунный серп. «Космический рогалик» – так называла его моя сестра, когда мы были маленькими. Рут делала вид, будто дотягивается рукой до неба и срывает «рогалик» своими грязными, липкими от леденцов пальцами, а потом – под стать настоящему миму – изображала, как откусывает от него большущий кусок, и закатывала глаза от чрезмерно наигранного наслаждения. Моя маленькая сестренка любила вызывать у меня смех.
Вот такие воспоминания о Рут мне по душе и согревают озябшее сердце, а не то, что запечатлелось в моей памяти позднее, когда я нашел ее скрюченной в углу убогой комнатушки мотеля в пригороде Дулута (города на востоке штата Миннесота), на берегу озера Верхнее.
* * *
Рут пропала за месяц до того, как я наконец-то решил заняться ее поисками. Целый месяц был мною потерян! Но Рут и раньше пропадала, выбирая себе никудышных бойфрендов и бесперспективную работенку официантки в грязных, прокуренных барах. Она звонила раз в несколько месяцев, заверяла меня, что у нее все хорошо, и снова девалась невесть куда. В нашу последнюю встречу Рут показалась мне необычно взвинченной. Я даже встревожился: не подсела ли она на что-нибудь похуже алкоголя? Непрекращавшееся пощелкивание в ушах подсказывало мне: на этот раз что-то реально не так. Сестра держалась и выглядела хуже обычного.
Я не знаю, когда именно жизнь Рут скатилась под откос. Она всегда была упрямой, толстокожей и тупоголовой. А после смерти наших родителей, ушедших друг за другом с разницей в пару месяцев, у нее окончательно сорвало резьбу. Сестре было всего двадцать, когда не стало родителей, но она быстро превратилась в девушку «не-доставай-меня-или-получишь-по-морде». Хотя это тоже нравилось мне в ней. Ее стойкость – жизнеспособность. Ее твердая позиция: «Я-в-состоянии-сама-о-себе-позаботиться». Увы, такое жизненное кредо мешало Рут просить меня о помощи, не позволяло ей признаться в том, что она нуждалась в своем старшем брате.
Я полторы недели следовал за ее послеобразом. По стопам сестры меня вела сколотая ракушка, которую я обнаружил в коробке с вещами, отданной мне Рут на хранение месяцем ранее. Роясь в той картонной коробке в поисках какого-нибудь подходящего предмета, я узнал ракушку, привезенную сестрой из нашей поездки в Пасифик-Сити (штат Орегон); мне тогда было двенадцать, а Рут – только семь. Но все эти годы она хранила ракушку, спрятав в коробке. Кусочек нашего детства. Надломанную, как она сама.
Я сжимал эту ракушку в руке, когда подошел к номеру в мотеле и распахнул настежь дверь, по какой-то причине оставленную приоткрытой. Было четыре часа утра. При виде Рут я замер как вкопанный на пороге, потому что узнал это отсутствующее выражение на ее лице, ссутулившиеся плечи, странные полузакрытые глаза. Мне уже доводилось видеть раньше такой взгляд. И сразу понял: сестра умерла.
Я пересек комнату, опустился рядом с ней на колени и сжал ее ладонь в своей руке, как сжимал в детстве, когда ей было всего семь лет. Когда мы оба были детьми и она, проснувшись от ночного кошмара, заползла ко мне в кровать. А еще я заплакал – рыдания сотрясли мою грудную клетку так, словно внутри разбился хрупкий, но емкий сосуд и его содержимое выплеснулось наружу. Это было леденящее, тяжелое осознание: я нашел Рут слишком поздно. Родители уже давно покоились в земле, и вот теперь не стало сестры. Я почти физически ощутил боль одиночества.
Полиция установила, что сестра умерла той самой ночью, за несколько часов до того, как я ее нашел. Портье сказала, что Рут взяла номер в мотеле накануне, около десяти вечера. Еще одна постоялица, чей подбородок перекашивался вправо, когда она говорила, а глаза были неспособны ни на чем сфокусироваться дольше, чем на несколько секунд, заявила, что из номера Рут никто не входил и не выходил. Это не было убийство. Смерть сестры была тем, на что и походила: самоубийством.
Пустой пузырек с сильнодействующими таблетками, валявшийся возле раковины, и токсикологическая экспертиза подтвердили предварительную версию – передоз. Точнее, оксикодон вкупе с мышечными релаксантами. Рут выпила не три-четыре таблетки, а два десятка. Достаточно для того, чтобы лишить себя шансов на выживание.
Следователь допускал несчастный случай. Возможно, Рут ненамеренно выпила столько таблеток. Она не собиралась кончать с жизнью. Но я-то знал, что это неправда, потому что увидел послеобраз сестры. Она стояла возле раковины в ванной со светло-коричневым линолеумом на полу и потрескавшимся зеркалом (предыдущий постоялец ударил по нему кулаком, и от эпицентра удара по его поверхности расползлась паутина трещин). Я увидел, как сестра поднесла к губам пузырек и проглотила все таблетки, даже не подумав их пересчитать. А затем склонилась над раковиной и запила их водой прямо из-под крана. Быстро и эффективно. В том затхлом номере дешевого мотеля не оказалось даже примитивного стакана для воды. Это засело в моей голове и до сих пор не дает мне покоя – бесчеловечность, негуманность того обстоятельства, что даже свой последний глоток Рут не смогла испить из нормального стакана.
Я знал, что она пребывала в депрессии в последние годы, но даже не подозревал, насколько все было плохо, насколько глубоко упала Рут в ту чертову яму – головой вперед, как Алиса в кроличью нору. Я должен был догадаться! Я должен был это понять – по уже наполовину отсутствующему выражению ее глаз! Но не догадался, не понял…
Рут даже не оставила записки. Лишь
