Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО - Андрей Владимирович Лисьев

«Проза» глушит мотор и в темноте ждет, замерев от страха.

С его позиции не видно и не слышно разрывов в небе, только старты ракет.

«Проза» ждет прилетов по мосту.

Он помнит, что «панцирь» сбивает две ракеты из трех. Очень редко три из четырех.

Но, видимо, не только солдаты в курилке обсуждают нехватку ПВО, сегодня защита дамбы усилена, и «панцири» сбивают все выпущенные американцами ракеты, ПВО отрабатывает на 100 процентов.

«Проза» различает, что ракеты стартуют из разных мест по обе стороны дороги. Значит, оказался посреди позиции батареи.

Дождавшись окончания обстрела, «Проза» суется на мост, но его не пускает военная полиция. Мост закрыт до утра. Приходится ночевать в городе.

«Проза» ужинает водой и чипсами. В единственном круглосуточном кафе в Новой Каховке больше ничего нет, и он едет ночевать на парковку около военной комендатуры.

Охрана смеется:

— Вы понимаете, что мы — цель?

— Понимаю, но у меня приказ ночевать здесь.

Неужели я, липкий, потный после жаркого дня, буду впервые спать грязным, — думает «Проза».

Но начинается ливень, «Проза» сбрасывает с себя одежду и принимает душ под открытым небом.

Глава 6

Огонь, вода и медные трубы

Пока «Проза» ездил на границу, штаб переехал в винные погреба.

Спуск от деревни ведет на огромную парковку, способную уместить десяток автобусов с туристами. Парковка заросла травой, пробившейся между плитами. Ивы и ореховые кусты разрослись. Фонтан пересох, вокруг него чугунная решетка с одинаковым орнаментом с метр высотой. Серп, молот, виноградная гроздь — весь орнамент на секциях решетки, все заржавело. Похоже, за оградой не ухаживали с 80-х. Отдельное здание — туалет-сортир, такой же, как и наверху. За каменной оградой у туалета — небольшая свалка, тоже заросла. Напротив погребов когда-то был вид на Днепр. Но после строительства ГЭС река стала уже, отмели заболотились и заросли лесом. Там квакают лягушки и хлопают крыльями утки. Левый берег Днепра виднеется вдали, из-за деревьев видны редкие высокие строения городка Днепряны.

В самих погребах сыро и холодно, как в могиле, хотя на улице +37°. В погреба ведут три тоннеля, где оборудованы подсобные помещения. Там можно жить. Для штаба выбрали центральный вход, где, видимо, проводились дегустации. Стены богато украшены деревом в стилистике 80-х годов прошлого века. Сюда в ряд ставят столы, у левой стены оборудуют спальные места — отгороженные плащ-палатками раскладушки. Жить можно.

«Проза» ложится подремать.

Сквозь сон он слышит возбуждение, шумят рации, звонят телефоны спецсвязи, они старинные, дисковые без памяти и определителя номера.

Когда «Проза» выходит поздороваться, «Дрозд» говорит ему:

— Раизов — красавец, в четыре тридцать утра спокойно так выходит на связь и докладывает: чистим последние дома Благодатовки. А их всего пятнадцать человек. Сейчас приедет доложить подробности — не уходи далеко.

* * *

Старший лейтенант Джумабай Раизов носит бородку и усики как у д’Артаньяна. На самом деле ему просто некогда побриться.

Склонившись над столом, он водит кончиком ручки по карте и докладывает начальнику штаба:

— Мы прошли к этим ангарам сразу за артой. Нас там ждал танк. Но танк больше шести-семи выстрелов не делает. Переждали, коптер на 150 подняли, вперед. Закрепились, опустили коптер, батареи сменили, снова подняли, снова вперед.

«Дрозд» уточняет:

— Коптер на 150 слышно же?

— Ну и что? Всегда так делаем. Или последний не успеет укрыться, или ноги торчат, видно, и все… «Немцев» после арты законтролили, остальные через Ингулец сбежали, там поле, мы снова арту вызвали, и все… Только крики, стоны. Мы в это время сюда.

Благодатовка расположена в виде буквы Г, повторяющей изгиб Ингульца. Раизов показывает перекладину этой буквы:

— Последние дома зачистили, доложили, видим, лодка без мотора идет, там ДРГ, мы их заптурили… и все…

«И все…» Раизова звучит тихо и многозначительно.

— Благодатовку ополченцы держали. Восемьдесят три человека, где они?

— Службу не несли, спали в подвалах, в окопах никого не было, видели двух убитых, побурели уже, остальных в плен забрали.

— Всех?

Раизов пожимает плечами, он худенький, небольшого роста, как подросток, но в этом небрежном движении плеч видна уверенность матерого волка:

— Остальные сбежали… и все…

Раизову неинтересна судьба ополченцев:

— Нашли рюкзак их командира, видимо, выбросить сумел.

Он протягивает военный билет офицера. 1972 год рождения, внутри два сложенных розовых сердечка, побольше — «Любимому мужу», поменьше — «Любимому папе».

— Завтра с вами комдив хочет встретиться, с тебя список отличившихся, всех к наградам, и список, что роте нужно.

«Дрозд» отпускает Раизова.

— Герой! Взять деревню горсткой людей без потерь! Герой! — говорит он «Прозе».

— Я так понимаю, что секрет победы — он вел роту вплотную за огневым валом?

— Видимо.

«Дрозд» рисует в блокноте «Прозы» схему: в ста метрах — танки, в двухстах метрах — БМД, потом — в трехстах — пехота.

— Ни танков, ни БМД у него не было, плюс застройка, да, людей вел вплотную, сразу за артой. Герой.

— Я так понимаю, если устав соблюдать, воевать можно? Я про ополченцев.

— Их месяц не меняли, привыкли, обжились, обленились, и вот результат… Тридцать-сорок процентов потерь из-за этого. Разгильдяйство. Пошел срать не туда, КамАЗ сдал задом, раздавил. Сейчас жара. В окопах броники, каски снимают, ходят в шлепанцах. Миномет мину кинул, и привет. Мог стать миллионером, а так «двухсотый».

«Дрозд» имеет в виду, что раненые, «трехсотые» по штабной терминологии, получают от государства компенсацию.

— А почему вы называете укров немцами? — недоумевает «Проза».

— Когда под Васильевкой стояли, весь эфир был забит немецкими переговорами, — объясняет «Дрозд», — с тех пор — «немцы». Прижилось.

— А сейчас?

— Английская и польская речь. Но все равно — «немцы»!

— Про уставы… Вопрос можно?

На столе начальника штаба лежит красная книга «Боевой устав Воздушно-десантных войск». «Дрозд» кивает.

— Почему окопы — не траншеи, а щели, как в сорок первом?

— А вы гляньте!

«Проза» листает устав: рейд, захват объекта, удержание объекта… Нет окопов. Нет пехотных атак. «Дрозд» снисходительно смотрит на него, сомкнув руки перед собой на столе. Но «Проза» не готов так запросто сдаться, все старшие офицеры полка после академий:

— А в академиях?

— Понимаете, — «Дрозд» наклоняется в кресле вперед, — ни у нас, ни у американцев уже восемьдесят лет не было ТАКОЙ войны.

Он делает паузу и смотрит в потолок. Убеждается, что в подсчетах не ошибся.

— Ни Сирия, ни Осетия, ни Чечня, ни Афган, ни Ирак, ни Ливия, ни Вьетнам… ни мы, ни они — никто не сталкивался с противником такой силы. Ни у кого нет нужного опыта. Нечему учить в академиях. Ни у нас, ни у них. Все заново. Все с нуля. Мы все сейчас