Эльге, до востребования - Елена Шевченко

Её больше нет.

Пора разбирать шкафы. Нужно найти какие-то документы.

– Да где же это чертово свидетельство? – сдернула с полки первую попавшуюся коробку, шкаф был полностью забит этими картонками с подписями о чем-то неясном и неизвестном. Сняла крышку, а там – желтые треугольнички-письма, как в кино про войну. Много, на каждом штамп «проверенно цензурой». Это же надо уметь так их сложить. Все адресованы ей, старалась не говорить «бабушке». Какая там бабушка в 45-м?! Это же ей от силы 17–18, меньше, чем мне сейчас. На конверте красивым почерком – Москва, Солянка, д. 1, кв.178, Арест-Якубович Э.

Кто ей с фронта писал? Папа ее не воевал, братец младший в те годы был совсем еще малышом. С мужем она познакомилась лишь в институте, а тут, получается, школьница. Хотя нет, вот и послевоенные письма, уже в обычных конвертах, 46 год, 47… Это она уже студентка.

Мелкий почерк, хоть с лупой читай. Письма из военного морского института. И подпись – «В. Вульф». Он в конце письма то «жмет руку», то «обнимает», то «целует». Письма на пяти страницах, еще и на полях приписки. «Пиши обо всем, что видела, что слышала, что чувствовала, о важном и о безделицах. Мне нравится твое живое восприятие, хотя хочу побранить тебя за пока не очень решительные мнения».

Бабушка любила рассказывать о детстве, и казалось, что ты знаком со всеми ее многочисленными родственниками, соседями по квартире на Солянке, друзьями семьи, их женами и мужьями, детьми, друзьями друзей, коих уже и нет. Но они есть в твоей жизни через бабушкины рассказы. Они кружили по ее ныне однокомнатной квартире, проявляясь на старых коричневых фотографиях. Еще давным-давно они заселили Москву во время наших совместных прогулок:

– Вот тут жила моя прабабушка. Когда меня приводили, ей было сто лет, а мне четыре, она сидела в кресле, давала мне конфету. У нее было пианино.

– Но тут же министерство сельского хозяйства. – сомневалась я.

– Оно построено в 20-е. Меня приводили году в 32, или в 33-м.

– А тогда последний этаж был жилым, – у нее на все был ответ:

– А вот тут жил Эрик с родителями, – указывала она на Дом на набережной, – Наш папа был дружен с его отцом, у них была громадная квартира, а у Эрика был педальный детский автомобиль, редкость в те годы, мы на нем катались. А когда я заболела ветрянкой, мама с Алькой жили у них. На самом деле они были Фридманы, но переделали фамилию в Манфрид. Им казалось, что так лучше.

– А где сейчас Эрик?

– Его отца посадили в 37-м, потом маму забрали, и он куда-то канул…

***

Все эти ожившие тени стали табличками в музее, именем переводчика Рильке или Гашека. А бабушка рассказывала другое – как все вместе выезжали на дачи.

Но Вульфа никогда не было ни среди живых, ни среди мертвых героев бабушкиного мира. Она не обмолвилась о нем ни словом, ни полусловом. Его не было на фотографиях, которые любили рассматривать по праздникам.

И вот его письма. Теперь мое наследие. Или как там? Движимое или недвижимое. И секреты тоже мои.

А если спросить ее братца? Вдруг он знает о юношеских тайнах своей сестры.

– Вульф? – Алек покрутил чашку с чаем на блюдце. Явно что-то вспомнил. – Нет, нет, Вульфа не было. Если только… Но не знаю, стоит ли вспоминать. Она не любила о нем говорить.

– Но она же сохранила его письма.

В коробке из-под печенья лежали треугольнички.

– Он научил меня кататься на велосипеде. Перед самой войной, мы снимали дачу в Переделкино. Тогда он приехал с мамой Миной Григорьевной и бабушкой Генриеттой.

Эти имена я слышала. Бабушка Генриетта называла мою бабушку Бисхен. Объяснение простое. Дачные дети за столом ели вяло. И только маленькая Эльга обладала прекрасным аппетитом, быстро съедая все. Если ее спрашивали о добавке, то она скромно отвечала по-немецки: «Нур бисхен» (только чуточку). Так прозвище и прилепилось. В семье вообще любили прозвища. Тетушку, оставшуюся в Риге, звали Эка. И совсем не потому, что она Екатерина. На самом деле ее звали Антуанетта. А Эка по-латышски «хвостик». Она, самая младшая из всех, всегда ходила за кем-то, не любила оставаться одна. И в Москву со всеми не поехала, уцепилась за старшего брата Гришу. Кто знает, что там в Москве? А здесь все ясно.

– Так кто такой Валерий?

– У них тем летом сложились какие-то романтические отношения. И семьи радовались. И мама с Миной что-то им пророчили. Кажется, и ей он нравился. – Алек смутился, он сказал что-то лишнее, а отступать уже было некуда.

– Он был сыном замечательных родителей – героя-полярника Вульфсона, трагически погибшего на острове Врангеля, и ассистентки знаменитого профессора Плетнева, Мины Григорьевны Дамье. Валерий Вульфсон-Дамье во время нашего с ним знакомства был московским школьником средних классов. Он отличался смышленостью и добродушным, покладистым характером. Ты знаешь, кто такой профессор Плетнев? – попытался увернуться от рассказа.

– Я и кто такой герой-полярник Вульфсон не знаю.

– Это очень увлекательная история. – обрадовался бабушкин брат. – Об этом много писали в конце 30-х годов.

Биолог Вульфсон со своим ассистентом отправились в Арктику, на остров Врангеля, где через месяц профессор погиб – злодей воткнул охотничий нож ему в глаз. Жуткая история. Всем было ясно, что на безлюдном острове убил его ассистент, тем более, что по словам всех коллег, они недолюбливали друг друга. Ассистент и отказываться не стал: ненавидел профессора-зануду, даже свои дневники показал, где признавался, что желает профессору зла, и письма со словами «хочется его убить». Но признательные показания отказался подписывать: не убивал и все. Следователем по этому таинственному делу был назначен модный сыщик Лев Шейнин, по совместительству писатель, его рассказы в «Правде» публика в те годы ценила выше Агаты Кристи. Сыщик-писатель менял фамилии героев, потому было вдвойне интересно угадать, кто стоит за его персонажами. Он рассказ про убийство Вульфсона написал. «Охотничий нож» назывался. Вульфсона переименовал в Бурова, а остров Врангеля в Колгуев, а так больше ничего от себя не присочинил. С помощью мудрого сыщика выяснилось, что профессор охотничьим ножом забивал патрон в магазин ружья, неудачно ударил по капсюлю патрона, произошел выстрел и нож силой взрыва отбросило к лицу. Так что налицо несчастный случай. Оправдательный приговор ассистенту по делу профессора читал генеральный прокурор Вышинский. И все знали, что бывает и справедливость. Писатель написал свой рассказ. И все его прочли.

– И что дальше было?

– Дальше? Все в этих письмах.

***

Газеты дома читал только папа. Мама лишь просматривала и отшвыривала, ничего не говоря, все и так было понятно. Эльза, Лейба, которую звали Люба, и Амалия, родные сестры матери, церемонно не притрагивались к прессе, уходили пить кофе на кухню. А когда папа увлеченно пытался зачитать что-то вслух, обычно они поджимали губы и тут же брали с полки какие-то детективы на английском, делая крайне увлеченный вид. Папа смеялся:

– Можно подумать, что это Шекспир.

– Это новая Кристи. Про шпионов. Очень поучительная история.

Очерк Шейнина в «Правде» о расследовании этого крайне загадочного убийства дома прочли все. И, наоборот, папа скептически отнесся к газете. тетки впервые не стали с ним спорить. Раньше они смеялись над ним, мол, он сторонник теории заговора, связывая одних с другими и объясняя цепь посадок. А тут папа сказал только одно слово «Плетнев», и все закручинились. Профессора Плетнева, чьим другом был профессор Вульфсон, а его жена ассистенткой великого врача, посадили за убийство Горького еще три года назад. Именно посадили, а не расстреляли, потому как он отвечал на письма. Почему-то пожалели, все-таки Крупскую и Ленина лечил. Но Вульфсон в этом раскладе был лишним, мог что-то знать. Потому и погиб как герой. И даже виновного не нашли, все случайная досадная оплошность. Мама быстро приняла решение – надо Мину с Валериком на дачи с собой взять. Как они одни справятся с этой бедой?

***

Википедия ответила мне: «Дмитрий Дмитриевич Плетнев – выдающийся врач-диагност, ревматолог, инфекционист и прочее. Лечил Ленина, Крупскую, Горького.» Слишком много тайн знал доктор, чьим именем еще при жизни назвали клинический институт. Мине Григорьевне повезло стать его ученицей и ассистенткой. А в 1938 году Плетнева забрали, и он, само собой, признался, что убил пролетарского писателя Максима Горького. Кадры решали все, и доктору сохранили жизнь, заменив расстрел

25 годами тюрьмы. Мина ушла работать просто врачом. Но в тот же год по странной случайности погиб ее муж, более нелепую смерть и представить было трудно. Еще шаг, и ее смогут обвинить в заговоре против Горького и прочих. В сговоре с Плетневым.

***

– Вот скажи мне, зачем они позвали на дачи такую компанию? Они же подставлялись под обвинения. Мина, ассистентка профессора-убийцы, семья Богатыревых, чей муж никак не хочет вернуться на родину, где в заложниках держат его жену и сына. Отличная тусовка, просто находка для ГПУ. – спросила я друга.