Марго - Михал Витковский

Михал Витковский

Марго

Ни гвоздя, ни жезла!

Двадцать лет тому назад в моем телевизоре было всего пять программ — первый канал, второй, местный — и два польских. До моря — сорок минут езды, ночью над школьным двором кружили летучие мыши, где-то за окружной дорогой была Польша.

Калининградские подростки тех лет кое-как говорили по-польски, фарцевали по мелочи, катались в соседнее государство сначала по пионерским путевкам, а потом и границы открылись. «Курица не птица, Польша не заграница», — басили мы, пуская дым польских сигарет с ментолом. И действительно, Ольштын был нам ближе и понятней, чем Москва, — да где та Москва! — даже Питер, столица Северо-Западного региона, находился за границей нашей ойкумены.

Роман своего одногодка Витковского я читал, не заглядывая в сноски — его символика, язык, герои мне понятны. Наверное, все мы, рожденные в 1975 году, выросшие в странах соцлагеря, этот язык понимаем, и те, кому сейчас 35–40, прочтут эту книгу, не спотыкаясь на незнакомых оборотах.

Потому что в одиннадцать лет мы смотрели «Интердевочку», а в тринадцать покупали водку у таксистов. Мы приучены лавировать между пошлейшими секс-комедиями и киноклассикой, финансовыми пирамидами и безнаказанной коммерческой деятельностью. Как и герои Витковского, мы уже не видели в обломках империи следов катастрофы, лишь странные формы, которыми можно весело играть в игры разной степени пристойности. По крайней мере, «казаки-разбойники» часто заканчивались групповым петтингом в недрах склада стройматериалов, настолько же бездумным, как и сексуальная оргия дальнобойщицы Марго. Мы привиты от древнекитайского проклятия «чтоб вам жить в эпоху перемен!». Мы в эту эпоху выросли.

Точно так же у многих из нас не было дома-крепости, и мы научились носить свой дом с собой, как везут его по трассам в своих кабинах герои Витковского — «рефы», «скелеты», «сундуки»… Знать дороги, как свою кухню, быть в пути, не иметь корней — вернее, нести их с собой, как перекати-поле, — эту жизнь выбрали для себя многие из нас.

Возможно, поэтому полотно романа держится не на сюжете, а на персонажах, оно растянуто между ними, как ткань палатки. И легко становится передвижным театром, дорожным алтарем, временным пристанищем героев, проводящих жизнь в дороге.

Марго, сбежавшая из детдома, становится дальнобойщицей, и, согласно двусмысленной коннотации этого слова («дальнобойщик» перевозит грузы на большие расстояния, а «дальнобойщица» — плечевая проститутка), переходит из одной ипостаси в другую — там совершаются анонсированные авторским подзаголовком «метаморфозы Марго».

То она — представитель тяжелой, традиционно мужской профессии, высшей ее касты: «я реф, то есть аристократия». То она чувствует «зов», и — «удивительное возбуждение ударяет приливом крови мне в голову и заставляет одеться под путану, надеть большой рыжий парик, торчащий во все стороны, <…> фиолетовые чулочки, черные блестящие сапоги выше колен, втереть в себя лосиный жир <…>, который действует как афродизиак, и идти в заполненную выхлопами ночь».

Вечному движению Марго противопоставлен паралич другого персонажа — святой Аси от Дальнобойщиков. В отличие от Марго, все время находящейся в пути, Ася прикована к инвалидному креслу. Спасаясь от одиночества, девушка покупает рацию и выходит в эфир на водительских частотах. Она становится божеством дорожной субкультуры, верховным диспетчером, эротическим симулякром: «А лет ей было пятнадцать. Двадцать. Двадцать два. Знак Зодиака: Козерог, морозное январское утро. Цвет глаз: замерзшая лужа; цвет волос: иней. Любимый цвет — кремовый, любимая книга — их слишком много, любимый камень (вопреки гороскопу) — гранат, мечта — бегать или хотя бы ходить». Никто не знает ее адреса; все хотят его знать.

Внезапно исцеляясь после религиозных видений, Ася идет на поиски Святой Крайней Плоти, оставив записку бабушке: «„Я стала святой, ангел меня вылечил, Бог дал мне миссию“. И дописала: „Не ходи с этим на радио“».

И тут стоит отметить религиозную тему, характерную для прозы страны с сильными католическими традициями. Религия в текстах Витковского подобна маятнику: персонажи то горят в чистом экстазе, то непринужденно крестят перед минетом и рот, и член. Бог у Витковского яркий, глянцевый — автор фиксирует этап перехода религии из категории духовной в категорию легкой, легчайшей промышленности. Материализацию Святого духа в календарики, постеры, рекламу, эфир — во благо и спасение у святой Аси, в искушение у Вальдека Мандаринки, парня из Польши «категории Z», прорывающегося на польский аналог «Фабрики звезд».

Пелевинский «солидный господь для солидных господ» перекликается с одноразовыми богами несолидных героев Витковского: дальнобойщиков, поп-звездочек, «теток»-гомосексуалов, хромой плечевой проститутки, татуированной отмороженной лесбиянки Греты и растлевающей воспитанниц приюта директрисы, у которой отрезана грудь, у которой нет в жизни ничего, кроме ЭТОГО. Того же, «что у семнадцати-восемнадцатилетних с маленькими попочками и носиками, с птичками-яичками… И мне кажется, это единственное доказательство бытия Божия — что и у старых бабок, и у старых гомиков, и у старых лесб ЭТО ЕСТЬ. Причем, у них это развито даже лучше, чем у молодых. В качестве компенсации что ли. Так что даже если оно у них старое, а сами они стали бесформенными, пусть их грудь словно перекатывающиеся кучи жира, одна из многих складок живота, но ОНО у них есть и работает».

И многим заменяет душу, гипертрофируется, как слух у слепых, как руки у паралитика. Соитие, потребление, движение заглушают на время экзистенциальную тоску, затыкают зияющие дыры в душе.

Исповедь «фабриканта» Вальдека, выходца из субкультуры «остановкеров», хулиганящих на автобусных остановках, у трасс, но никуда не едущих, только глядящих вслед фурам, фактически есть акт художественной деконструкции. Витковский через нарастающий абсурд повествования показывает всю мелкотравчатость мечты о славе и всю относительность мечты — любой.

Вальдек ест лошадиную мазь, оказывающую эффект, подозрительно похожий на эффект кокаина, прорывается из мирка гопников-остановкеров на национальное телевидение. Делает быструю карьеру на имидже провинциала и попытке самоубийства в эфире, идет по миру с перерезанной рукой, на которой уже разместили рекламные надписи, поет хит «Самоубийца» на новогоднем телевизионном балу, спит с «хоть и Стареющей, но Элегантно Стареющей Звездой», снимается в рекламе всего подряд, и, не выдержав, сбегает. Марго встречается с ним у ксендза, который больше похож на директора рехаба, а очищение от скверны — в чистом виде реабилитационная клиника для нуворишей: массаж, клизмы, солярий. И это еще одна зафиксированная Витковским метаморфоза нашего времени: стремление к духовности, которая имеет в глазах нынешних клерикалов скорее телесную, желудочную природу — пост превращается в диету.

Бегущие от своего прошлого герои Витковского забывают, от чего и куда они бегут; бег, дорога становятся образом жизни, в которой пространство и время сливаются странным образом в одно измерение, покрытое серым асфальтом, размеченное километровыми столбиками, поделенное хронометражем и раздробленное эфирными частотами водительской рации.

Читатель прощается с главной героиней в цыганском таборе, который всегда в пути, и, покинув который, опытный путник знает: они еще встретятся. Ведь все мы движемся по своим орбитам, везем свои фуры с жизненным опытом по одним и тем же трассам. И уже научились легко прощаться, потому что мир, расчерченный серыми лентами дорог, стал очень маленьким, и мы обязательно повстречаемся где-нибудь в придорожном кафе. А пока — ни гвоздя, ни жезла!

Хочу воспеть тела, сменившие свой вид.

Метаморфозы Марго

Марго

Куда ломишься, дятел? Куда встраиваешься? Видишь, опасный груз? Для тебя опасный! Совсем сбрендил? Хочешь проблем на свою задницу? Тебе погодные условия ничего не шепчут, а? Уже неделю льет. Дорога скользкая, чуть только в тиски — шлифанул. Не слышал разве: циклон со Скандинавии! Июль столетия. Во-во, давай, давай, ты мне еще на голову залезь! Засранец! Во куда поцелуй меня! Fuck you, motherfucker!

Он сигналит и отжимается вправо. Я опускаю стекло, чтобы мой жест легче дошел до его пустой головы. Наши кабины сближаются. Он успевает скорчить непристойную мину и показать, что он со мною сделал бы. Щас-с, если только сможешь, папик! Сваливай, братишка. У тебя кокса не хватит против меня! Размечтался! Думает, раз баба за рулем, так можно ее обойти. Ему гордость не позволяет ехать за бабой, ему обязательно обогнать ее надо. Нет, парень, не на ту нарвался! Меня нахлобучить — талант нужен! Дорога — она пустыня в смысле баб. Ноль баб в радиусе километра, вот он и выходит в канал[1]: