Веди свой плуг по костям мертвецов - Ольга Токарчук

Ольга Токарчук

Веди свой плуг по костям мертвецов

Збышеку и Агате

1. А теперь берегитесь!

Некогда кроткий,

опасным путем

Шел праведник

Долиною смерти.

Я уже в таком возрасте и вдобавок таком состоянии, что перед сном мне непременно следует хорошенько вымыть ноги – на случай, если Ночью заберет «скорая».

Справься я в тот вечер в «Эфемеридах», чтó происходит на небе, вообще бы не ложилась спать. А я заснула очень крепко; прибегла к помощи чая с хмелем да еще приняла две таблетки валерьянки. Поэтому, когда посреди Ночи меня разбудил стук в дверь – внезапный, оглушительный и потому зловещий, – я не сразу пришла в себя. Вскочила с кровати и замерла, нетвердо стоя на ногах, – заспанному, напуганному телу никак не давался прыжок от невинности сна к яви. Я почувствовала головокружение, пошатнулась, точно вот-вот потеряю сознание. В последнее время такое со мной, к сожалению, случается, это связано с моими Недугами. Пришлось сесть и несколько раз повторить себе: я дома, Ночь, кто-то колотит в дверь – лишь тогда мне удалось взять себя в руки. Нашаривая впотьмах тапочки, я услышала, как стучавший обходит дом вокруг и что-то бормочет. Внизу, в нише для электросчетчика, я держу газовый баллончик, который дал мне Дионисий на случай встречи с браконьерами – и я подумала, что этот момент настал. В темноте мне удалось нащупать знакомую холодную поверхность, и теперь, вооружившись, я зажгла свет на крыльце. Выглянула в боковое окошко. Снег заскрипел, и в поле моего зрения появился сосед, которого я зову Матохой[1]. Матоха придерживал руками полы старого тулупа – я иногда видела, как сосед возится в нем по хозяйству возле дома. Из-под тулупа торчали ноги в полосатых пижамных штанах и тяжелых горных ботинках.

– Открой, – сказал он.

Матоха с нескрываемым удивлением взглянул на мой летний льняной костюм (я сплю в той одежде, которую летом собирались выбросить Профессор с женой и которая напоминает мне о моде былых времен и годах юности, – это позволяет совместить Полезное с Сентиментальным) и бесцеремонно вошел в дом.

– Оденься, пожалуйста – Большая Ступня умер.

Потрясенная, я на мгновение утратила дар речи, молча надела высокие ботинки и сняла с вешалки первую попавшуюся флисовую куртку. Снег перед крыльцом в светлом пятне фонаря превращался в медленный, сонный душ. Матоха безмолвно стоял рядом со мной – высокий, худой, костлявый, точно фигура, намеченная несколькими штрихами карандаша. При каждом движении с него осыпался снег, будто сахарная пудра с «хвороста».

– Как это «умер»? – наконец выдавила я из себя, открывая дверь, но Матоха не ответил.

Он вообще неразговорчив. Наверное, у него Меркурий в молчаливом знаке, полагаю, что в Козероге, а может, в конъюнкции, квадрате или же оппозиции к Сатурну. Возможен также ретроградный Меркурий – тогда он предопределяет скрытность.

Мы вышли из дома, и нас сразу окутал хорошо знакомый холодный и влажный воздух, который каждую зиму напоминает о том, что мир не был создан для Человека, и по меньшей мере на протяжении полугода демонстрирует нам свою неприязнь. Мороз нещадно атаковал наши щеки, изо рта поплыли белые облачка пара. Свет на крыльце погас автоматически, и мы шли по скрипучему снегу в абсолютной темени, если не считать налобного фонарика Матохи, дырявившего эту темень в одной-единственной точке, которая передвигалась вместе с ним. Я семенила во Тьме за спиной Матохи.

– У тебя нет фонаря? – спросил он.

Был, конечно, но где именно, я смогу узнать лишь утром, при дневном свете. С фонариками всегда так – их видно только днем.

Дом Большой Ступни стоял несколько в стороне, выше других. Он был одним из трех, обитаемых круглый год. Только Большая Ступня, Матоха и я жили здесь, не боясь зимы; остальные закупоривали свои дома уже в октябре, сливали воду из труб и возвращались в города.

Теперь мы свернули с более-менее расчищенной дороги, которая проходит через наш поселок и разделяется на дорожки к отдельным домам. К Большой Ступне вела тропинка, протоптанная в глубоком снегу, такая узкая, что ноги приходилось ставить одну перед другой, то и дело рискуя потерять равновесие.

– Зрелище малоприятное, – предупредил Матоха, обернувшись и на мгновение полностью ослепив меня своим налобным фонарем.

Ничего другого я и не ожидала. Он мгновение помолчал, потом сказал, будто бы оправдываясь:

– Меня насторожил свет у него на кухне и лай собаки, такой отчаянный. Ты ничего не слышала?

Нет, не слышала. Я спала, одурманенная хмелем и валерьянкой.

– А где она сейчас, эта Собака?

– Я забрал ее оттуда, отвел к себе, накормил – вроде успокоилась.

Мы снова помолчали.

– Он всегда ложился рано и выключал свет, экономил, а в этот раз свет все горел да горел. Такая светлая полоса на снегу. Ее видно из окна моей комнаты. Я и пошел, думал, может, он напился или собаку мучает – чего она так воет.

Мы миновали разрушенный сарай, и в следующее мгновение фонарик Матохи выхватил из темноты две пары глаз, мерцавших зеленоватым светом.

– Смотри-ка, Косули, – прошептала я возбужденно и схватила его за рукав тулупа. – Так близко к дому подошли. Не боятся?

Косули стояли в снегу почти по брюхо. Спокойно смотрели на нас, словно мы застали их за каким-то ритуалом, смысл которого нам недоступен. Было темно, и я не могла разглядеть – это те же Девы, которые приходили сюда осенью из Чехии, или какие-то другие? И почему, собственно, их только две? Тех было по меньшей мере четыре.

– Идите домой, – сказала я и замахала на них руками.

Они встрепенулись, но не сдвинулись с места. Спокойно проводили нас взглядом до самой двери. Меня пробрала дрожь.

Между тем Матоха топал перед дверью неухоженного домика, отряхивая снег с ботинок. Маленькие окошки были законопачены фольгой и бумагой, деревянная дверь покрыта черным рубероидом.

Стены в сенях были обложены дровами, неровными поленьями. Неприятное место, что и говорить. Грязное и неуютное. Всюду ощущался запах сырости, древесины и земли – мокрой, алчной. Многолетняя вонючая копоть осела на стенах толстым слоем.

Дверь на кухню была приоткрыта, и я сразу увидела распростертое на полу тело Большой Ступни. Мой взгляд едва скользнул по нему и тут же отшатнулся. Только через некоторое время я решилась снова посмотреть туда. Зрелище было ужасное.

Большая Ступня лежал скорчившись, в странной позе, руки у самой шеи, точно он