Вторгшиеся - Кобо Абэ

Кобо Абэ

Вторгшиеся

(Записки и эпилог)

Записки

Меня снова разбудили шаги нескольких человек, когда мне наконец с трудом удалось задремать. Видимо, они изо всех сил старались не быть услышанными, но были слишком неловкими, и их шаги, наоборот, так и лезли в уши. Укрывшись с головой, я ворочался с боку на бок.

Шаги, шурша, словно это была сороконожка, поднялись по лестнице, миновали уборную и приближались, казалось, к моему жилью. «Сволочи! — подумал я со злостью. — Этот чертов страховщик убийц ведет к себе, наверное, какого-нибудь карманника или ворюгу!» Но шаги прошли мимо и остановились, похоже, у восьмой квартиры. «Дерьмо! — подумал я. — Неужели эта кривоногая шлюха зараз может принять пятерых?» Но шаги прошли и мимо восьмой квартиры. «Значит, — решил я, — идут в девятую. Неужели угонщики автомобилей пристукнули наконец этого шофера?»

Однако шаги миновали и девятую квартиру, и если они не собираются пройти сквозь стену, значит, направляются, несомненно, в десятую, то есть в мою квартиру, понял я, и в тот же миг меня, точно пружиной крысоловки, подбросило на постели, я вскочил, едва не забыв голову на подушке. «Кого и зачем принесло среди ночи? Я чист. За мной ничего такого нет. Просто представить себе не могу!»

Светящиеся стрелки стоявшего у изголовья будильника показывали двадцать минут четвертого. Одернув задравшуюся рубаху, нащупав и подтянув к себе брюки, я подготовился к развитию событий. Шаги, одни за другими, тихо замерли у моих дверей. Наступила тишина, которая воцаряется, когда, затаив дыхание, заглядываешь в пропасть. Я прислушался — жужжание насекомых раздражало до омерзения, барабанные перепонки буквально распухли, будто я улавливал шум надвигающегося тайфуна.

Раздался звук, словно кто-то скребется в дверь, потом стук в дверь, тихий, но настойчивый. Точно отвечая на стук, в тон ему забилось мое сердце. Тихий разговор, и после небольшой паузы снова стук, немного громче, чем раньше.

— Кто там? — спросил я нутром, но голос так и не вылился наружу, вязкая слюна облепила язык.

Стук стал еще громче, за дверью явно волновались.

— Кто там?

На этот раз я постарался, чтобы голос мой прозвучал. Но мне показалось, лился он не изо рта, а из ушей.

— К.-сан[1], — вежливый голос мужчины средних лет назвал, несомненно, мое имя, — простите, что так поздно, уже ночь, но... — послышалось в ответ.

Вслед за этим раздался голос, видимо, молодой женщины:

—— Так поздно, уже ночь...

Голоса были такими домашними, что сразу же вернули меня к действительности, они развеяли мои необоснованные страхи, как солнце рассеивает туман. Затем я услышал шарканье подошв нескольких человек — похоже, они были смущены.

Горько усмехаясь по поводу психологического эффекта времени, я натянул брюки и зажег свет. Ремня почему-то найти не смог и, придерживая брюки руками, не колеблясь или, лучше сказать, охотно распахнул дверь и встретил незваных посетителей. Яркий свет придал мне храбрости, а любопытство сделало приветливым.

Передо мной стояли благородного вида господин в черном вечернем костюме и бабочке и сияющая улыбкой такого же благородного вида дама, скорее всего его жена, в платье, ниспадавшем широкими складками. Рядом, опираясь на палку и пошатываясь, широко улыбалась, обнажив десны, сморщенная старуха, которой можно было дать не одну сотню лет. За ними, заполнив всю лестничную площадку, выстроилось несчетное множество детей, начиная со здоровенного детины лет двадцати и кончая новорожденным на руках девушки. Точно сговорившись, они дружно улыбались, склонив головы кто вправо, кто влево.

— Позволим себе побеспокоить хозяина, — сказал, повернувшись, благородного вида господин.

Хотя я не произнес ни слова, все дружно кивнули и толпой ввалились в квартиру. Всего их было девять человек. Они сразу же забили всю квартиру.

— Тесно, — сказал благородного вида господин.

— Тесно, — поддакнула женщина.

— Сейчас уберу, — сказал я поспешно, протягивая руки к постели.

— Не нужно, не нужно, — прошамкала старуха, отстраняя мои руки палкой. — Я устала, прямо сейчас и прилягу.

«Ну и бесцеремонная же!» — возмутился я и повернулся к благородного вида господину — тот, выдвинув ящик моего письменного стола, рылся в нем. Пораженный, я схватил его за руку.

— Что вы делаете? — возмущенно спросил я.

— Да вот, ищу сигареты, — последовал ответ, будто ничего предосудительного он не делал.

— И вообще, зачем вы пожаловали?

— Зачем, спрашиваешь? — возмущенно нахмурился благородного вида господин и заявил неожиданно нагло: — Мы пришли к себе домой, и нас вдруг спрашивают, зачем пожаловали, что все это значит? Ты задаешь неуместные вопросы.

— Ничего подобного, это моя квартира. — От испуга я тоже внезапно посуровел. — Вроде бы не пьяные, но то, что происходит, — полнейший абсурд. Незнакомые люди врываются к тебе среди ночи и заявляют, что это их дом. Я просил бы, чтобы вы в своих шутках соблюдали меру.

Благородного вида господин выпятил грудь, оттопырил нижнюю губу, прищурившись, смерил меня презрительным взглядом и сказал:

— Хм, бестолковый человек. Затевать среди ночи спор, пререкаться по совершенно ясному вопросу просто недопустимо. Виновник беспокойства — ты. Ну что ж, сейчас мы самым простым способом поможем тебе понять, наша это квартира или нет. — Благородного вида господин повернулся к остальным: — Друзья, здесь появился человек, посягающий на наше жилье. Чтобы защитить его, необходимо провести собрание. Необходимо решить, кто будет председателем. Надеюсь, вести собрание вы поручаете мне?

— Поручаем! — дружно завопили дети.

Я весь съежился, боясь, как бы соседи не рассердились, услышав этот крик.

— Итак, — сказал благородного вида господин, — я буду председательствовать. На повестке дня вопрос, является ли эта квартира нашей или нет, прошу высказываться.

— Конечно наша, — сказал, пожимая плечами, старший сын, здоровенный детина весом, наверняка, килограммов за семьдесят.

— Само собой, тут и спорить нечего, — раздраженно сказал второй сын, с такой же бандитской физиономией, как и старший.

— Согласны! — в один голос закричали остальные, за исключением спящей старухи и младенца.

— Ну, видишь теперь? — сказал, обращаясь ко мне, благородного вида господин.

Я разозлился:

— Что вы здесь творите? Вздор какой-то!

Благородного вида господин обиделся:

— Вздор? Ты называешь вздором волю большинства, являющуюся важнейшим принципом демократии? — Потом бросил брезгливо: — Фашист!

— Наплевать мне на все это, — парировал я с неменьшей решительностью. — Что бы вы ни говорили, эта комната моя, вы не имеете к ней никакого отношения, и я прошу вас убраться отсюда. Уходите побыстрей. Из-за таких безумцев, как вы, я пережил ужасные минуты!

— Фашист, — мрачно повторил благородного вида господин. — Все складывается не в твою пользу, вот ты и пытаешься, растоптав волю большинства, прибегнуть к насилию. Выгоняя среди ночи на улицу эту старушку, этих бедных детишек, ты ведешь себя просто по-дьявольски. Средство, к которому мы должны прибегнуть во имя защиты нашей свободы...

— Вооружить лагерь гуманизма, — продолжил его мысль старший сын.

— С насилием нужно бороться силой справедливости, — заявил вслед за ним второй сын.

В мгновение ока меня окружили благородного вида господин, старший и второй сын.

— У меня пятый дан по дзюдо, я был тренером в школе полицейских, — сказал благородного вида господин.

— В университете я занимался реслингом, — добавил старший сын.

— А я был боксером, — сказал второй сын.

Старший и средний сын взяли меня с двух сторон за руки, а благородного вида господин своим огромным кулаком нанес мне удар под ложечку. Брюки сползли вниз, и в таком неприглядном виде я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, было уже утро.

Меня засунули под стол, сложив чуть ли не пополам.

Никто из вторгшихся еще не проснулся. В комнате было расстелено все, что им удалось найти: тюфяк, одеяло, одежда. Свернувшись на них, они храпели. В окно сквозь листву деревьев лилось утреннее солнце, с улицы доносился рожок торговца соевым творогом, и на фоне этих ощущений реальной жизни наглое существование вторгшихся стало выглядеть еще более реальным и ужасным.

Посредине, сняв пиджак, укрывшись им и подложив руки под голову, храпел благородного вида господин. Слева от него, с методичностью маятника двигая вправо и влево своим торчащим подбородком, спала старуха, оккупировавшая мою постель. Рядом с ней раскинула в стороны руки и ноги женщина, причем одна ее рука и нога лежали на постели старухи. При свете дня надетое на ней свободное платье выглядело очень странно. Оно было похоже на театральное одеяние, в котором выступают актеры, играющие в опере иностранцев (какими они видятся народу любой страны). На зеленом платье с множеством складок беспорядочно болтались абрикосового цвета лоскуты, выглядевшие чешуйками плохо вычищенной рыбы. Подол был сильно задран, — казалось, она сделала это специально, что меня раздражало, поскольку ставило в неловкое положение. Справа от благородного вида господина, уткнувшись головами в его живот, храпели, повернувшись друг к другу лицом, средний и старший сыновья. Стоило одному всхрапнуть, как у другого колыхались волосы. В ногах благородного вида господина, свернувшись калачиком и обняв младенца, спала девушка лет семнадцати с собранными в пучок волосами. Лицо ее казалось привлекательным. У самого стола, под который меня затолкали, в невообразимых позах, словно бодаясь, ничком лежали мальчик и девочка. Мальчику, видимо, снилось, что он бежит — время от времени ноги его подрагивали, точно от электрического разряда, а девочка что-то непрерывно бормотала — она производила очень неприятное впечатление.