По велению сердца - Даниэла Стил

Даниэла Стил

По велению сердца

Эта книга для меня совершенно особенная, и я посвящаю ее моим чудесным детям: Беатрикс, Тревору, Тодду, Нику, Сэму, Виктории, Ванессе, Максу и Заре, которые были рядом на протяжении практически всей моей сознательной жизни и писательской карьеры и которые составляют величайшее счастье и смысл всего моего существования.

Эта книга является сотой по счету – если считать мои неопубликованные ранние романы, изданные и неизданные произведения, не являющиеся беллетристикой, поэтический сборник, детские книги, которые я писала для своих детей, – словом, все то, что вышло из-под моего пера. Этим волнующим моментом в моей писательской жизни я в значительной степени обязана бесконечной, непреходящей, преданной, любящей и терпеливой поддержке со стороны моих детей. Без их любви и поддержки я бы ничего не достигла. Так что эту книгу я от всей души и от чистого сердца, с большой признательностью и нежностью посвящаю им.

Еще в этот знаменательный момент не могу не сказать слов глубокой признательности тем дорогим мне людям, без которых все это было бы невозможно, – моему восхитительному агенту и другу Морту Дженклоу, моему бессменному редактору и подруге Кэрол Барон, моей обожаемой помощнице Нэнси Айзенбах, которая с фантастической доскональностью добывает для меня весь тот материал, что делает книгу правдивой, и с которой мы дружим с самого детства. А также моим издателям, редакторам и тебе, мой дорогой читатель, – без всех вас ничего этого бы не было.

Всем вам в этот особенный для меня момент отдаю свое сердце, свою самую искреннюю признательность и любовь. А больше всего и прежде всего – моим детям, ради которых я пишу, живу и дышу и которые делают каждое мгновение моей жизни бесценным.

С любовью, Д. С.

Глава 1

Хоуп Данн шла по Принс-стрит в нью-йоркском районе Сохо. Тихо падал снег. Было семь часов, магазины только что закрылись, и привычная магазинная суета стихла, чтобы наутро возобновиться с прежней силой. За два года Хоуп успела полюбить этот модный район Манхэттена, он казался ей более привлекательным, чем центр города. В Сохо много молодежи, всегда есть что посмотреть и с кем поговорить. В том, что жизнь здесь бьет ключом и улицы всегда залиты светом витрин, Хоуп убеждалась всякий раз, когда покидала свое пристанище, квартиру в перестроенном производственном здании – то, что называется модным словом «лофт».

Стоял декабрь, предрождественская неделя, самое нелюбимое для Хоуп время в году. Вот уже несколько лет эти дни не ассоциировались у нее ни с какой радостью, и она набиралась терпения и ждала окончания праздников. Два предыдущих Рождества она провела, работая добровольцем в приюте для бездомных. А за год до этого она была в Индии, где этому празднику вообще не придают значения. Тогда возвращение в Штаты явилось для нее шоком. После Индии здешняя жизнь показалась насквозь пронизанной корыстью и лишенной содержания.

Индия круто изменила ее жизнь, а возможно, даже и спасла. Хоуп сорвалась внезапно и отсутствовала полгода. Возвращаться в американскую действительность оказалось делом неимоверно трудным. Она не вернулась в Бостон, где жила до отъезда, а поселилась в Нью-Йорке, тем более что перед поездкой съехала с квартиры и сдала вещи на хранение. Для Хоуп было не так важно, где жить, она работала фотографом, и ее дело всегда было при ней. В данный момент ее индийские и тибетские фотографии были выставлены в одной престижной галерее. Некоторые другие ее работы даже экспонировались в музеях. Критики зачастую сравнивали ее со знаменитой Дианой Арбус. Ее героями чаще всего становились обездоленные и несчастные. Хоуп умела так передать застывшее в глазах страдание, что при одном взгляде на снимок у зрителя будто вынимали душу – точно так же, как переворачивалось все в душе у нее самой, когда она эти фотографии делала. В своей области Хоуп достигла больших высот, но по ней ни за что нельзя было догадаться, что она признанный во всем мире фотограф.

Всю свою жизнь Хоуп посвятила наблюдению за людьми, фиксируя различные проявления человеческой натуры. А для этого, как она не уставала повторять, надо научиться вмиг исчезнуть, стать невидимкой, чтобы никак не влиять на своего героя. И опыт, обретенный ею за то чудесное время, что она провела в Индии и Тибете, лишний раз это подтверждал. Во многих случаях Хоуп Данн научилась быть человеком-невидимкой, и при этом она являла собой заметную фигуру в искусстве и обладала незаурядными личными качествами. От нее исходил какой то внутренний свет и сила, которые, казалось, заполняют все вокруг.

Сейчас она шагала по Принс-стрит под снегом. Случайная прохожая попалась навстречу, и Хоуп улыбнулась. Погода благоприятствовала более длительной прогулке, и она пообещала себе, что чуть позже непременно прогуляется еще. Хоуп не жила по какому то графику и ни перед кем не отчитывалась. Это было главное достоинство ее холостяцкой жизни – полная свобода действий и поступков. Она была женщиной абсолютно независимой, но во всем, что касалось работы, и в отношении к своим героям исповедовала железную дисциплину. Иногда она, в простой футболке и джинсах, садилась в метро и отправлялась в Гарлем, бродила там по улицам и снимала детей. У нее уже был опыт фотографирования детей и стариков в Южной Африке, где ей тоже довелось пожить. Сейчас она редко бралась снимать за деньги, чаще она отправлялась туда, куда ее звало сердце. Иногда она делала модные фотосессии для «Вог», но только если в заказе было что то неординарное. В основном же для журналов она снимала важных особ, если они представлялись ей самой содержательными и интересными личностями. У нее уже вышел солидный альбом фотопортретов, другой был посвящен детям, а вскоре должен был увидеть свет еще один с ее индийскими фотографиями.

К счастью для себя, Хоуп могла позволить себе заниматься тем, что было ей интересно. Не хвататься за первый подвернувшийся заказ, а выбирать из множества поступающих предложений. И при всей любви к официальным портретам теперь она бралась за такую работу не чаще одного-двух раз в год. Гораздо больше ее сейчас занимали фотографии, которые можно делать просто на улице или в поездках и путешествиях.

Хоуп была миниатюрной женщиной с фарфорово-белой кожей и черными, как смоль, волосами. В детстве мама посмеивалась над ней, называя Белоснежкой, и была недалека от истины. В ней всегда было что то сказочное. Миниатюрное сложение, как у Дюймовочки, и необычайная гибкость, позволявшая свернуться клубочком в уголке и сидеть незамеченной. Но что особенно поражало в ее внешности, так это синие глаза. Густо-синего цвета, с оттенком фиолетового, какими бывают самые ценные сапфиры из Бирмы или Цейлона, эти глаза были полны сострадания к людским горестям и страданиям, коих она повидала немало. Всякий, кому доводилось видеть выражение этих глаз, сразу понимал, что эта женщина много пережила, но с честью вышла из испытаний, сохранив достоинство и благородство. Перенесенная боль не ввергла ее в депрессию, а наоборот, подняла до высот смирения и гармонии с миром. Не будучи буддисткой, Хоуп разделяла философию этого вероучения и не пыталась сопротивляться обстоятельствам, а плыла по течению, позволяя жизни нести ее от одного переживания к другому. Эта глубина и мудрость сквозили и в ее работах – готовность принять жизнь как она есть и не стремиться изменить ее в своих интересах – то, над чем человек не властен. Хоуп легко отказывалась от того, что любила, – самая сложная задача из тех, что выпадает человеку. И чем больше она жила, чем больше училась и постигала, тем глубже делалось ее смирение. Один встреченный в Тибете монах назвал ее святой женщиной и был близок к истине, хотя Хоуп и не исповедовала ни одного из официальных вероучений. Если она во что и верила, то только в жизнь, которую принимала с благодарностью. Она была как гнущийся на ветру камыш, прекрасный и стойкий.

Хоуп подошла к подъезду. Снегопад усилился. На плече у нее висел кофр с камерой, там же лежали ключи и бумажник. Больше она ничего с собой не носила, косметикой не пользовалась, только иногда подкрашивала губы, отчего делалась еще больше похожей на Белоснежку. Иссиня-черные волосы она зачесывала гладко назад и стягивала либо в конский хвост, либо в косу или пучок, в распущенном же виде они доходили до пояса. Изящество в движениях делало ее похожей на девочку, да и на лице морщин практически не было. По паспорту Хоуп уже стукнуло сорок четыре, но ей никак нельзя было дать ее годы, она всегда выглядела намного моложе. Как ее фотографии и запечатленные на них лица, она оставалась вне времени. Достаточно было одного взгляда на эту женщину – и уже трудно было отвести от нее глаза, хотелось любоваться ею до бесконечности. В одежде Хоуп избегала ярких тонов и почти всегда была в черном, словно затем, чтобы не отвлекать на себя своих будущих героев, но в жарком климате она, конечно, предпочитала белый цвет.