Внеклассное чтение (для 1-го класса) - Евгений Пермяк
- Категория: Детская литература / Детская проза
- Название: Внеклассное чтение (для 1-го класса)
- Автор: Евгений Пермяк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Евгений Пермяк, Любовь Воронкова, Виктор Драгунский, Юрий Коваль, Ирина Пивоварова, Константин Ушинский, Михаил Пришвин, Георгий Скребицкий, Николай Сладков, Владимир Даль, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Виталий Бианки, Валентин Катаев, Виктор Голявкин
Внеклассное чтение (для 1-го класса)
Страна детства
ЕВГЕНИЙ ПЕРМЯК (1902–1982)
КАК МАША СТАЛА БОЛЬШОЙ
Маленькая Маша очень хотела вырасти. Очень. А как это сделать, она не знала. Всё перепробовала. И в маминых туфлях ходила. И в бабушкином капоте сидела. И причёску, как у тёти Кати, делала. И бусы примеряла. И часы на руку надевала.
Ничего не получалось. Только смеялись над ней да подшучивали.
Один раз как-то Маша вздумала пол подметать. И подмела. Да так хорошо подмела, что даже мама удивилась:
— Машенька! Да неужели ты у нас большая становишься?
А когда Маша чисто-начисто вымыла посуду да сухо-насухо вытерла её, тогда не только мама, но и отец удивился. Удивился и при всех за столом сказал:
— Мы и не заметили, как у нас Мария выросла. Не только пол метёт, но и посуду моет.
Теперь все маленькую Машу называют большой. И она себя взрослой чувствует, хотя и ходит в своих крошечных туфельках и в коротеньком платьице. Без причёски. Без бус. Без часов.
Не они, видно, маленьких большими делают.
ТОРОПЛИВЫЙ НОЖИК
Строгал Митя палочку, строгал да бросил. Косая палочка получилась. Неровная. Некрасивая.
— Как же это так? — спрашивает Митю отец.
— Ножик плохой, — отвечает Митя, — косо строгает.
— Да нет, — говорит отец, — ножик хороший. Он только торопливый. Его нужно терпению выучить.
— А как? — спрашивает Митя.
— А вот так, — сказал отец.
Взял палочку да принялся её строгать потихонечку, полегонечку, осторожно.
Понял Митя, как нужно ножик терпению учить, и тоже стал строгать потихонечку, полегонечку, осторожно.
Долго торопливый ножик не хотел слушаться. Торопился: то вкривь, то вкось норовил вильнуть, да не вышло. Заставил его Митя терпеливым быть.
Хорошо стал строгать ножик. Ровно. Красиво. Послушно.
ПЕРВАЯ РЫБКА
Юра жил в большой и дружной семье. Все в этой семье работали. Только один Юра не работал. Ему всего пять лет было.
Один раз поехала Юрина семья рыбу ловить и уху варить. Много рыбы поймали и всю бабушке отдали. Юра тоже одну рыбку поймал. Ерша. И тоже бабушке отдал. Для ухи.
Сварила бабушка уху. Вся семья на берегу вокруг котелка уселась и давай уху нахваливать:
— Оттого наша уха вкусна, что Юра большущего ерша поймал. Потому наша уха жирна да навариста, что ершище жирнее сома.
А Юра хоть и маленький был, а понимал, что взрослые шутят. Велик ли навар от крохотного ёршишки? Но он всё равно радовался. Радовался потому, что в большой семейной ухе была и его маленькая рыбка.
ЛЮБОВЬ ВОРОНКОВА (1906–1976)
ЧТО СКАЗАЛА БЫ МАМА?
Гринька и Федя собрались на луг за щавелём. И Ваня пошёл с ними.
— Ступай, ступай, — сказала бабушка. — Наберёшь щавелю — зелёные щи сварим.
Весело было на лугу. Траву ещё не скосили. Кругом далеко-далеко пестрели цветы — и красные, и синие, и белые. Весь луг был в цветах.
Ребятишки разбрелись по лугу и стали рвать щавель. Всё дальше и дальше уходили они по высокой траве, по весёлым цветам.
Вдруг Федя сказал:
— Что-то здесь пчёл много!
— Правда, здесь пчёл много, — сказал и Ваня. — Всё время гудят.
— Эй, ребята, — закричал издали Гринька, — поворачивай обратно! Мы на пчельник забрели — вон ульи стоят!
Вокруг колхозного пчельника густо росли липы и акации. А сквозь ветки были видны маленькие пчелиные домики.
— Ребята, отступай! — скомандовал Гринька. — Только тихо, руками не махать, а то пчёлы закусают.
Ребятишки осторожно пошли от пчельника. Они шагали тихо и руками не махали, чтобы не сердить пчёл. И совсем было ушли от пчёл, но тут Ваня услышал, что кто-то плачет. Он оглянулся на товарищей, но Федя не плакал и Гринька не плакал, а плакал маленький Васятка, сын пчеловода. Он забрёл на пчельник и стоял среди ульев, а пчёлы так и налетали на него.
— Ребята! — крикнул Ваня. — Васятку пчёлы закусали!
— А что, нам за ним на пчельник идти? — ответил Гринька. — И нас пчёлы закусают.
— Надо его отца позвать, — сказал Федя. — Вот пойдём мимо их дома — его отцу скажем.
И оба пошли дальше. А Ваня вернулся и пошёл прямо на пчельник.
— Иди сюда! — крикнул он Васятке.
Но Васятка не слышал. Он отмахивался от пчёл и кричал во весь голос.
Ваня подошёл к Васятке, взял его за руку и повёл с пчельника. До самого дома довёл.
Васяткина мать выбежала на крыльцо, взяла Васятку на руки:
— Ах ты непослушный, зачем на пчельник ходил? Вон как пчёлы искусали! — Посмотрела на Ваню. — Ах, батюшки, Ванёк, — сказала она, — и тебе от пчёл досталось из-за Васятки! Ну, да ничего, ты не бойся: поболит — перестанет!
— Мне ничего, — сказал Ваня.
И пошёл домой. Пока шёл, у него распухла губа, и веко распухло, и глаз закрылся.
— Ну и хорош! — сказала бабушка. — Это кто же тебя так разукрасил?
— Пчёлы, — ответил Ваня.
— А почему же Гриньку и Федю пчёлы не тронули?
— Они убежали, а я Васятку вёл, — сказал Ваня. — А что ж такого? Поболит — перестанет.
Отец пришёл с поля обедать, посмотрел на Ваню и рассмеялся.
— Федя с Гринькой от пчёл убежали, — сказала бабушка, — а наш простофиля полез Васятку спасать. Вот бы мама сейчас его увидела — что бы она сказала?
Ваня глядел на отца одним глазом и ждал: что сказала бы мама?
А отец улыбнулся и похлопал Ваню по плечу:
— Она бы сказала: молодец у меня сынок! Вот бы что она сказала!
ВИКТОР ДРАГУНСКИЙ (1913–1972)
ДРУГ ДЕТСТВА
Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились, и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.
То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далёкие звёзды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далёкий Сингапур, и купить там забавную обезьянку А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:
— Го-о-тов!
Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.
Когда я всё это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксёром, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга — просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжёлую кожаную грушу — такой продолговатый тяжёлый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на всё на это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего.
Я сказал папе:
— Папа, купи мне грушу!
— Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.
Я рассмеялся:
— Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксёрскую грушу!
— А тебе зачем? — сказал папа.
— Тренироваться, — сказал я. — Потому что я буду боксёром и буду всех побивать. Купи, а?
— Сколько же стоит такая груша? — поинтересовался папа.
— Пустяки какие-нибудь, — сказал я. — Рублей десять или пятьдесят.
— Ты спятил, братец, — сказал папа. — Перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.
И он оделся и пошёл на работу. А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала: