Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы - Владимир Дружинин

Владимир Николаевич Дружинин

Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Картины Голландии

В кломпах

Только попав в Голландию, я понял по-настоящему, что такое кломпы.

Для этого мне пришлось их надеть.

Часа два назад я еще мчался в самолете. За иллюминатором был синий провал моря и плоский край земли, покрытый серебряной паутиной каналов. Кломпы — деревянные башмаки с загнутыми кверху носами — всерьез и прочно вернули меня к земле.

В кломпах походка становится медленной. Человеку непривычному легче всего просто стоять на месте.

Я стоял и разглядывал дом моего друга Герарда. Волна плюща на темно-красной кирпичной кладке, белые обводы окон. Высокая труба, к которой я мысленно пририсовал аиста. Не спеша повернувшись, я посмотрел через ограду садика. Там, на другой стороне улицы, были такие же дома под дождливым январским небом — опрятные и безмолвные. Они очень редко открываются для гостей, и, значит, мне повезло, что я в прошлом году в Ленинграде подружился с Герардом.

Кломпы, говорит Герард, залог здоровья. Они предохраняют ноги от сырости, а ее здесь хоть отбавляй. Для работы в саду лучшей обуви нет. Герард и отдыхает в них после службы, вырвавшись из центра Амстердама, из лабиринта его улочек и протоков.

Мне тоже пригодились кломпы. Если бы не они, я не смог бы так скоро отвязаться от гула реактивных моторов, застрявшего в ушах. Кломпы позволили мне перевести дух, оглядеться. Вообще нельзя путешествовать только в самолетах, в автомашинах, в скорых поездах.

Полезно побывать и в кломпах.

Времени у меня много — целых сорок минут тихой прогулки, необходимой после еды. Ходить пешком сейчас модно. Как раз напротив живет основатель клуба Гуляющих по Вечерам. Герард рассказывает, что многие горожане, обитающие в своих коттеджах бок о бок, познакомились лишь в клубе, в совместных походах.

Осторожно ковыляя, я выхожу за калитку. Улицу резко отсекает канал. Из-под моста вынырнула самоходная баржа. Она движется малым ходом, словно на ощупь. Путь ее, и без того узкий, стеснен причаленными к суше вонботами, то есть жилыми судами. В тесовой ящикообразной хибарке, под прямоугольным листом железа, вечно на воде живут те, которым не по средствам уютные коттеджи, задрапированные плющом.

Канал тянется к самому горизонту, по равнине, будто выутюженной катком. Пейзаж неправдоподобно плоский. На нем, как на музейном макете, отчетлива каждая деталь: кубики фермы, щеточки тополей, выращенных для защиты от ветра, мельницы. Да, мельницы и сегодня машут крыльями над голландской землей.

Редкие прохожие разговаривают вполголоса. До чего же спокойная страна, на первый взгляд…

И однако, может быть, на том вонботе, где маленькая девочка в кломпах играет с котенком, или в том домике, где сад погуще, скрывался от гитлеровцев удивительный человек, наш соотечественник.

Впервые я услышал о нем от Герарда в Ленинграде, на встрече с голландскими туристами. Краткие данные уместились на одной страничке блокнота: Анатолий, родом откуда-то с Волги, военнопленный, был грузчиком в Амстердаме, бежал, примкнул к Сопротивлению. Ловкостью отличался сказочной, дурачил врагов, гениально менял облик… К сожалению, Герард не был знаком с Анатолием, рассказывал о нем с чужих слов, но обещал выяснить больше. Мы обменялись адресами, начали переписку.

И вот довелось навестить Герарда. Готовясь к поездке в Голландию, я набросал себе план, и в нем значилось: искать следы Анатолия.

Герард пригласил сегодня на чашку кофе старого партизана. Он сражался вместе с Анатолием, наверняка сообщит много интересного.

Надо думать, воевать тут было нелегко. Эта ровная страна кажется простодушно откровенной, неспособной удержать что-либо втайне. Где тут спрячешься? Рядки тополей прозрачны, лесных зарослей нет. Даже если прижмешься к земле, все равно будешь виден на ровном бархате травы. А она зеленеет круглый год, не боится редких снегопадов, недолгих морозов.

Сороковая минута была на исходе, когда я сбросил кломпы у порога. В прихожей Герард, согнувшись, орудовал щеткой. Он чистил мои ботинки.

— Нет, позвольте, — запротестовал он. — Вы гость… У нас такой обычай…

Он выпрямился во весь свой огромный рост и выставил вперед щетку, как бы обороняясь.

Мои ботинки ослепительно засверкали. Но я не прикоснулся к ним. В комнату, на зеркально чистый пол, я ступил в тапочках.

— Как удачно, что вы приехали, — говорит жена Герарда, Марта. — Мы все время одни.

Она показывает мне главную достопримечательность дома — южное растение в горшке, распустившее ярко-малиновые лепестки. Зимой это случается редко. Кому же принадлежит заслуга?

Марта улыбнулась и посмотрела на мужа. Я понял, что за цветами ухаживает он и никому эту заботу не уступает.

Зелени в комнате много. Она нависает над круглым столиком, за которым мы беседуем.

Зазвонил телефон.

Герард кого-то долго слушал, повторял отдельные фразы, переспрашивал.

Вернулся он опечаленный.

— Вы извините, — сказал он. — У Якоба грипп. Он все равно хотел прийти, но его жена не выпускает. В этом году грипп очень опасный.

— Ужасный грипп, — подтвердила Марта.

Эх, досада! Но Герард поспешил меня утешить. Старый партизан сообщил любопытные факты.

— На словах будет не совсем понятно, — смутился Герард. — Вы уж потерпите, пожалуйста. Якоб просил… Он вам объяснит на месте…

— Где?

— На Стеенстраат, в центре. Там есть один ресторан… Якоб приглашает туда на ленч послезавтра.

Жена Якоба обещает вылечить его точно в срок. Что ж, тогда огорчаться не стоит. К тому же, Герард еще в письмах клялся, что скучать он мне тут не даст.

Завтра воскресенье. Мы куда-нибудь поедем.

— Я знаю, куда! — восклицает Герард, сияя.

На столике лежит карта. Голубой цвет, цвет воды, вторгается в Голландию с севера и едва не рассекает ее надвое. В глубине залива, на западной его стороне, сгустком квадратиков-кварталов чернеет Амстердам. Севернее — маленький удлиненный островок, словно висящий на ниточке.

Там и опускается палец Герарда.

Хозяева переглядываются и загадочно молчат. Я чувствую, они готовят мне сюрприз.

Тетушка Лоберия

То, что на карте выглядело ниточкой, на самом деле двухкилометровая полоса земли. Насыпали ее недавно, и Герард называет свой родной Маркен островом по привычке.

Да, именно родной! Дежурный у шлагбаума узнает Герарда и приветливо кивает нам всем, — уроженец Маркена, его супруга и гости могут проследовать бесплатно. Дорожный сбор — только с «чужих».

Зимой их, конечно, мало. В теплые же месяцы на Маркен, как утверждает путеводитель, устремляются десятки тысяч людей из разных стран. Что привлекает туристов?

На стальном фоне воды, сливающейся с небом, отчетливо выделяется сгусток деревянных построек. Крыши из красной черепицы, зеленые или черные, просмоленные дощатые стены, белые кресты окон, рыбачьи сети, вздрагивающие на ветру. Ни единого дерева. Плоский бесплодный кусочек островной земли служит подножием этому видению старой Голландии.

Мы оставляем машину — улочка слишком узка для нее — и я убеждаюсь, что дома настоящие, что в них живут…

— Тетушка Лоберия должна быть у себя, — говорит Герард, взглянув на часы.

Вот и на Маркене откроется мне дружеская дверь. А «чужие» ведь любуются, главным образом, фасадами…

У порога тетушки Лоберии, как и у других порогов, стоят кломпы, притом кломпы особенные, расписанные синими и красными цветочками. И дверь необычная, из двух частей — нижняя створка и верхняя. Чтобы поговорить с посетителем, достаточно распахнуть верхнюю, — не всякого ведь впустишь в дом!

При виде тетушки Лоберии мое сердце этнографа замерло. Высокая, седая, широкая в кости, она показалась мне молодой и легкой — таково волшебство народной одежды. Многоцветно вышитый нагрудник, пышные рукава красной блузки, пояс с тончайшим узором, богатство красок, подбиравшихся веками, как бы из протеста против однообразия ландшафта, пустоты моря. На голове у тетушки Лоберии белая кружевная шапочка, закрепленная двумя красно-белыми лентами, стянутыми под подбородком. Из-под шапочки по бокам выпущены локоны, а спереди — челка, подвитая так, что она образует козырек.

Племянник не кинулся в объятия к тете. Они молча кивнули друг другу, но дверь открылась вся целиком. Мы очутились в комнате, которая могла бы быть гордостью музея. Тетушка Лоберия буквально растворилась среди тканей, резных шкафчиков и поставцов. Они не просто хранят посуду — они выставляют напоказ тарелки, прижатые к стене перекладинками, чашки, висящие пониже, на крючках. Такого же почета удостоены ложки, — они тоже на виду, их поставец не менее тщательно украшен резцом. Портреты степенной родни, гравюрки дополняют убранство стен.