Танкетка - Леонид Каганов

Леонид Каганов

Танкетка

В то утро я проснулся от стука капель по подоконнику и долго лежал неподвижно на спине — вытянувшись, широко раскинув в стороны руки и глядя в потолок. Взрослые не умеют смотреть в потолок. Если разглядывать его долго, то он не белый и не гладкий — на нем можно различить неровности и трещинки. И при наличии воображения потолок превращается в бескрайнюю пустыню с белыми дюнами, как если смотришь на нее с неба. Раскинув руки как крылья, я представлял себя самолетом, который летит над пустыней, высматривая в белых барханах свою цель.

Цель на потолке имелась — прямо над моей головой сидел крупный комар. Даже отсюда было видно, как раздулось его толстое брюшко, отливая свежим малиновым цветом. Чьей крови этот зверь напился в моей комнате — иллюзий не оставалось. Сразу зачесался лоб над левой бровью. Но шевелиться мне было нельзя, потому что я самолет и лечу над пустыней. Достать комара у меня все равно не было шансов, разве что он опустится ко мне сам. Это было очень обидное чувство — чувство беспомощности и проигрыша. Поэтому я представлял, что это не комар, а шатер кочевников посреди пустыни — растянутые во все стороны колья с веревками, посреди распят купол малинового ковра, а рядом еще какая-то дикарская утварь, сваленная у входа. Может, автоматы с рожками патронов, а может кувшины с верблюжьим молоком. У меня все-таки не настолько хорошее зрение, чтобы разглядеть это из кабины самолета.

На концах моих самолетных крыльев растопырились боевые ракеты — по пять на каждом крыле. Я тщательно навел каждую из них на цель, выждал немного и начал огонь. Сперва вниз пошли самые маленькие ракеты — я так ярко представил, как они, окутавшись дымом, стартуют и с ревом несутся вниз, что на миг даже перестал чувствовать свои мизинцы. Без спешки я хладнокровно отстрелял весь боезапас — все ракеты до последней. Теперь оставалось только ждать. Высота была хорошая, требовалось время, может даже минута, прежде, чем в пустыне грянет огненный шквал. Но проклятый комар что-то почувствовал. Да и кто бы на его месте не почувствовал? Он вдруг грузно приподнялся и с ленцой пересел левее на полметра. Ракеты, считай, пропали. Это было так обидно, что слезы наполнили глаза и покатились по вискам. Ты лежишь без пальцев, а он, набитый твоей кровью, взял и пересел…

Но в этот момент в комнату заглянула мама и сообщила, что сегодня возьмет меня с собой в «Центр-Плазу» за продуктами. Я сразу вскочил, забыв про комара. В «Центр-плазу» мне хотелось уже месяц — если мама окажется в настроении, были все шансы затащить ее в большой маркет игрушек на втором этаже и даже выпросить что-нибудь полезное.

Мама была не в настроении. Еще за завтраком она потребовала, чтобы я перестал петь. В машине — чтобы перестал болтать. А когда мы стояли в пробке на Парковой, мама, развернувшись вполоборота, принялась говорить о школе. Ее послушать, так выходило, что я самый плохой ученик в классе. Конечно же мне напомнили о постоянных двойках по пению. И уж конечно — про оборону, с которой в четверг сержант выгнал нас с Марком за жвачку. Становилось понятно, для чего мама взяла меня с собой в «Центр-плазу» — провести выходной в душеспасительных беседах.

Понимая, что шансы попасть в маркет игрушек тают с каждой секундой, я твердо решил молчать. Но у мамы же есть привычка постоянно спрашивать: «Почему ты молчишь? Ответь!» Пришлось отвечать. И как-то незаметно начался наш старый спор. Сперва я пытался увести разговор в сторону, объясняя, что не умею петь, потому что мне это не дано от природы. Что я, виноват, что у меня нет слуха? Мне, может, самому от этого грустно. Но мама юрист, ее такими жалобами не проймешь. Она сразу мне объяснила, что отсутствие слуха и плохое поведение на уроках — это разные вещи. Потому что слух от бога, а поведение — от распущенности.

Когда мы вышли из машины и уже поднимались на лифте с подземной парковки, я аккуратно задал свой вопрос — не нужно ли маме что-нибудь из косметики на втором этаже? Мама сразу ответила, что для меня это не имеет никакого значения, потому что в маркет игрушек с таким поведением мы все равно не пойдем, и вообще мы ехали за продуктами.

Продуктовый маркет я не люблю, потому что там скучно. Когда я был маленький, мама сажала меня на откидную полочку в тележке, и мне нравилось кататься, глазея по сторонам. Вылезти из тележки нельзя, но и не очень хочется — катайся и верти головой. Теперь, конечно, в тележку я не помещусь, и должен ходить за мамой. И вот это настоящая пытка, потому что вроде ты на своих ногах, но ходить должен как привязанный — ни отойти, ни зазеваться. Ходили мы сегодня долго. К тому моменту, как наша тележка превратилась в гору из овощей, зелени, фруктов, сосисок, коробочек, флаконов и пакетиков, я умудрился дважды потеряться настолько, что маме пришлось нервничать и звонить мне на ИД. Сам не знаю, как так произошло. Я не хотел, честно. На кассе мама уже со мной не разговаривала и в мою сторону не глядела. Когда мы прошли кассу, мама решительно докатила тележку до фонтана в центре первого этажа, где прогуливался пузатый охранник с рацией на боку.

— Я оставлю его здесь на пару минут, — деловито сообщила мама охраннику, кивнув то ли на меня, то ли на тележку.

Тот меланхолично пожал плечами.

— Артур! — приказала мне мама. — Ни на шаг не отходи от тележки! Я иду на второй этаж, а ты наказан! Вернусь — проверю по ИД все твои перемещения. Если окажется, что ты отходил хоть на метр, будешь сидеть без игровой приставки неделю! Почему ты молчишь? Ответь!

Что тут ответить?

— Без приставки мне нельзя, — объяснил я, убедительно копируя холодную мамину интонацию, — нам по обороне задали к пятнице три новых уровня пройти на тренажере, я пока только один сделал. Мам, возьми меня на второй этаж? Ну, пожалуйста!

— После всего того, что было в магазине?! — рассвирепела мама.

— Пожалуйста… — попросил я тихо.

— Нет, Артур, ты наказан! — строго повторила мама. — Жди меня здесь!

Она повернулась и двинулась к эскалаторам.

— Мам? — Я шмыгнул носом.

— Что еще? — раздраженно обернулась мама.

— Мам, я тебя люблю… — произнес я.

— Ты наказан и останешься здесь!

— Я знаю, — вздохнул я и добавил совершенно искренне: — Все равно я тебя очень люблю.

Некоторое время она стояла молча, затем вздохнула, шагнула ко мне и крепко обняла.

— Я тоже тебя очень люблю, Артурчик. Но ты меня так расстраиваешь…

— Я больше не буду. Я не специально, мам.

— Я знаю.

Мама улыбнулась, потрепала меня по волосам, а затем бережно поковыряла пальцем мой лоб.