Расмус, Понтус и Растяпа - Астрид Линдгрен

Астрид Линдгрен

Astrid Lindgren

RASMUS, PONTUS OCH TOKER

1957

First published by Rabén & Sjögren Bokförlag

Stockholm

© Тиновицкая Е. К., перевод на русский язык, 2014

© Соколов Г. В., иллюстрации, 2014

© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Machaon®

Главный герой этой книги – одиннадцатилетний мальчуган по имени Расмус Персон, а вовсе не девятилетний Расмус Оскарсон или четырёхлетний Расмус Расмуссон, как можно было бы предположить. Если хотите поближе познакомиться с Расмусом Оскарсоном, почитайте повесть «Расмус-бродяга», а хотите побольше узнать о Расмусе Расмуссоне – возьмите книжку «Калле Блюмквист и Расмус». У всех трёх Расмусов нет ничего общего, кроме имени, – ну, да ведь это одно из самых распространённых шведских имён.

Глава первая

За последней партой у окна сидел вихрастый голубоглазый мальчуган. Его звали Расмус, Расмус Персон. Ему было одиннадцать лет, и он был единственным сыном полицейского Патрика Персона в Вестанвике. «Уж как моего Расмуса любят учителя!» – говаривал всякий раз папа, когда ему удавалось найти внимательного слушателя. Но господин Фрёберг, учитель математики, верно, никогда не был внимательным слушателем. А то разве обратился бы он подобным образом к мальчику, которого любят все учителя первого класса[1] старой школы Вестанвика? А было это солнечным майским днём на уроке арифметики.

– Дорогой мой негодяй! Да, именно ты, Расмус Персон! – Расмус поднялся со скамейки и виновато посмотрел на учителя. – Почему ты бросил ластик в Стига? Ты считаешь, именно этим следует заниматься на уроке?

Расмус мог бы ответить, что Стиг тоже тыкал его линейкой прямо на уроке, так что и сдачи получить должен был во время урока – а когда же ещё? – но промолчал. Стиг удачно воспользовался моментом, пока господин учитель стоял у доски спиной к классу, и сейчас сидел на своей скамейке, изображая кроткого и прилежного ученика.

– Ну? – сказал господин Фрёберг. – Я жду ответа. Почему ты бросил в Стига ластиком? Должно же этому быть хоть какое-то объяснение?

– У меня под рукой ничего другого не оказалось, – пробормотал Расмус. – Не мог же я бросить в него чернильницей…

Господин Фрёберг задумчиво кивнул:

– В самом деле? Надеюсь, что не мой скромный урок арифметики тебе помешал? О, впредь не стесняйся, и, если у тебя возникнет такое желание, можешь бросать чернильницы хоть во все стороны…

– Хорошо, господин учитель, но боюсь, что чернильница мне понадобится на следующем уроке, когда у нас будет правописание.

Господин Фрёберг был любимым учителем Расмуса, но когда иронизировал, становился невыносим. В такой ситуации сложно было понять, как себя вести – то ли шутить в ответ, то ли молча сносить всё, что он скажет.

– А ведь верно! Тогда, пожалуй, тебе стоит отдохнуть в коридоре, а то не останется сил бросаться в товарищей подвернувшимися под руку предметами. А математикой позанимаешься как-нибудь в другой раз.

Расмус послушно направился к двери, это ему было не впервой. Учителя имели странную привычку время от времени выставлять с урока своего любимого ученика.

Понтус ободрительно подмигнул Расмусу, когда тот проходил мимо его скамьи, и Расмус подмигнул в ответ. Понтус был другом и верным спутником в горе и в радости. Он гораздо охотнее последовал бы сейчас за Расмусом в изгнание – это ясно читалось по его лицу. Но господин Фрёберг считал, что в коридоре у Расмуса будет время подумать о своём поведении и что в таких случаях человеку лучше побыть одному.

Расмусу было невдомёк, почему учителя так любят, чтобы ученики задумывались над своим поведением. Можно ведь провести время гораздо веселее! К тому же думать Расмусу Персону было совершенно не о чем. Но, если уж господину Фрёбергу очень хочется, ради него Расмус согласен и на это.

В коридоре было пусто и тихо, только из классных комнат доносился слабый гул. Расмус забрался на подоконник, где сидел всегда, когда его выгоняли, и где не одно поколение мальчишек не одну эпоху раскаивалось в своих грехах. Он искренне пытался думать о своём поведении, но это оказалось ужасно скучно. После того как он всё же осознал, что слабо знает арифметику, и что нельзя бросать вещи в людей, и что было бы, брось он в Стига чернильницу, мысли его потекли в другом русле. Подумать только, если этот гул, доносящийся из классных комнат, поймать в усилитель, а потом подать в такой специальный разделитель, чтобы он распался на кусочки, тогда – опля! – оттуда посыплются немецкие предлоги, и рисунки коренных зубов, и притоки с уроков географии! Наверное, и в самом деле можно изобрести точный и умный аппарат, собрать в него всю эту всячину, которую так любят учителя, приделать насос и каждое утро накачивать в голову столько знаний, сколько нужно – а потом гуляй себе до самого вечера?

Расмус бросил взгляд в окно, туда, где за стенами школы царил май и свобода. Над городом светило солнце, а в мае, когда цветёт сирень, красиво становится даже в Вестанвике. Всё заполонено сиренью, куда ни пойди, кисти сирени свисают отовсюду, а ещё цветут каштаны, и над садами всего города плывут облака розового и белого яблоневого цвета, скрывая неказистые домики, точно кусочки пирога под взбитыми сливками. Даже полицейский участок, который Расмус видел из окна, уютно зарос расцветающей жимолостью и совсем не нагонял страха, как положено полицейскому участку. Если б у Расмуса был бинокль, он, наверное, даже разглядел бы внутри будки отца – а впрочем, таких сильных биноклей не бывает. И слава богу, потому что иначе отец наверняка завёл бы себе такой, а как раз сегодня Расмусу хотелось держаться от его глаз подальше.

Он поглядел за окно. Попасть бы сейчас туда! В городе сегодня весенняя ярмарка, на улицах толпы народу… И что за наказание – сидеть в школе, когда вокруг столько всего, и можно столько успеть, оказавшись на свободе! А тут ещё с площади послышалась вдруг музыка. От трубных звуков духового оркестра солнечное сияние стало ещё ярче, а небо – синей и радостней. Ребятня внизу тотчас помчалась к площади, точно стадо телят, убегающее от пчелиного роя. И правда, в народной-то школе выходной. Расмус скривился от досады. Остаться бы в народной школе и не дать соблазнить себя средней – да теперь уже слишком поздно. Он вдруг почувствовал, как всей душой ненавидит учебные заведения «высшего порядка» и здешних учителей. Это надзиратели, мешающие людям радоваться жизни!

И всё же Расмус был несправедлив. Среди учителей тоже попадались хорошие люди. Добросердечный пожилой директор школы Вестанвика, без сомнения, заметил, что в городе ярмарка и светит солнце. И поэтому ему пришла в голову совершенно чудесная идея. Как раз когда Расмус сидел на окне и злился на всю учительскую братию, директор уже отправил во все классы гонца с маленьким листочком бумаги, на котором знакомым размашистым почерком были написаны абсолютно необыкновенные слова: «В связи с хорошей погодой два последних урока отменяются!»

К первоклашкам с этим известием пришла – кто бы вы думали?! – сестра Расмуса, шестнадцатилетняя старшеклассница. Она быстро шла по коридору, за плечами у неё развевались светлые волосы, собранные в хвост. Расмус надеялся, что это лишь видение, что ему просто показалось. Уж кого-кого, а старшую сестру ему сейчас хотелось видеть меньше всего! Но это была самая настоящая Приккен, и она уже заметила фигурку в джинсах и клетчатой рубашке, с непринуждённым видом устроившуюся в оконной нише, и даже успела сообразить, что это не кто иной, как её ненаглядный младший брат, с которым они так любили друг друга, что не поссориться им редко когда удавалось.

– Ты чего не в классе? – строго спросила Приккен.

– Вышел побриться, а ты?

Приккен бросила на брата уничижительный взгляд.

– Не валяй дурака! Что ты здесь делаешь?

– Сижу и думаю. Мне так велел господин учитель.

Приккен слегка растерялась.

– Очень интересно. И о чём же ты думаешь, позволь спросить?

– Не твоё дело. Уж точно не о Юакиме, которым у некоторых голова забита с утра до вечера.

Приккен фыркнула и исчезла в комнате первоклашек.

Через мгновение до Расмуса донёсся мощный вой, вопль ликования – и в тот же миг зазвонил школьный звонок. Гул нарастал, и из классных комнат высыпали орды мальчишек. Они протискивались к выходу, к свободе, как потерпевшие кораблекрушение к спасательным шлюпкам, точно речь шла о последних секундах жизни. Только Расмус не сдвинулся с места, так и стоял в нерешительности, пока из класса не вышел господин Фрёберг.