Маска красной смерти - Бетани Гриффин

Бетани Гриффин

Маска красной смерти

Глава 1

Угольно-черное небо выплевывает холодные дождевые капли. Через некоторое время мы останавливаемся на перекрестке. Черная тележка перекрывает дорогу, и, сидя в бронированном экипаже, все понимают, что проехать никак нельзя.

Рослый мужчина трясет повозку, неся в перерывах какой-то бред. Другой человек спотыкается, и его тело начинает жутко покачиваться.

Моя подруга Эйприл прячет лицо за маской.

— Как плохо, что твой отец не сконструировал эти штуки так, чтобы они отсекали неприятные запахи так же хорошо, как и неприятные болезни.

Интересно, насколько холодно будет в домах у людей, которые сегодня остались там. Хотя, они могут завернуть свои мертвые тела в покрывала. Все-таки им лучше знать, что делать.

Собиратели трупов носят тканевые маски, тонкие и непригодные для остановки инфекции. Они катят свою тележку вперед на скудные сто ярдов и останавливаются снова, безразличные к тому, что блокируют движение на дороге. Их не волнует, что мы собираемся веселиться и пьянствовать в районе Разврата.

Район Разврата. Само название заставляет меня дрожать.

Когда я поворачиваюсь к Эйприл, готовая извиниться за опоздание, девушка проталкивается сквозь двери на улицу.

Она что-то к себе прижимает, и ее одновременное появление с собирателем трупов, осуществляющим свой ежедневный обход, не кажется мне случайностью. Другие люди выходят из дверей, возможно, жители дома, и я боюсь за них, потому что все они без защитных масок.

Собиратель трупов приближается к девушке. Сначала я хочу, чтобы он поторопился, но теперь каждый тяжелый шаг наполняет меня ужасом.

Девушка худая, и ее старое платье сшито так, что видны руки и ноги, но сквозь дождь, да еще при плохом освещении, совершенно невозможно понять заражена она или чиста. Люди в доме хотят, чтобы она отдала мужчине сверток, но незнакомка отворачивается. Не нужно много воображения, чтобы понять, что она прижимает к себе ребенка.

Наконец девушка поднимает лицо к дождю.

Не могу объяснить, откуда, но я точно уверена, где капли конденсата, а где бегущие по ее щекам слезы.

Внезапно глаза девушки перехватывают мой взгляд.

И я что-то чувствую. Первая эмоция за весь день, не считая неясного предвкушения ночи. Но совсем не та, которую я рада ощущать. Это нечто грызущее и болезненное, оно поднимается из моего желудка.

Девушка прекращает зрительный контакт, когда из здания выходит молодой человек. Крыша сильно шумит, вероятно, через бунт, а структура покрыта холстом. Он захватывает плечи девочки и насильно поворачивает ее. Интересно, он ее отец? Задаюсь вопросом, заботится ли он о ребенке в связке, или просто хочет заразиться болезнью. Но все же он не может препятствовать формированию сыпи, которая струится, погружаясь через его кожу. От этой инфекции оправиться невозможно. Она уничтожает человека, и затем ты умираешь. Быстро, если повезет.

Я пытаюсь предположить возраст матери. Судя по осанке, она еще девочка.

Может быть, я чувствую нашу связь, потому что мы ровесницы.

Может, она вызвана зрительным контактом. Обычно они не смотрят на нас.

Горе девочки — бессмысленная, сокрушительная вещь, и, так или иначе, я чувствую его, даже при том, что я, как предполагается, оцепенелая. Поскольку мужчины забрали ребенка, я чувствую большую потерю. Я хочу протянуть свои собственные руки, причитать, но, если я сделаю это, они будут смеяться.

Мои колени начинают дрожать. Что со мной не так? Скоро я начну плакать. По крайней мере, ни один из них не стоит достаточно близко, чтобы различить, — где мои слезы, а где дождь.

Люди бросают крошечное тело в тележку.

Я вздрагиваю, сообразив, что это создает шум, хотя всё, что я могу слышать — это грохот вагона и раздраженный вздох Эйприл.

— Можно подумать, они были счастливы, — говорит она, — мой дядя платит огромные деньги, чтобы избавиться от тел. В противном случае нижний город будет не пригоден для жизни.

Если я вытолкну Эйприл с ее сверкающими серебристыми веками из открытой кареты, толпа, заполонившая эту улицу, может убить ее. Если я сорву с ее лица маску, она, вероятнее всего, будет мертва уже через пару недель.

Она не понимает. Она выросла в Аккадиан Тауэрс и никогда не была на улицах. Ни эту, ни ту половину квартала к западу, где я однажды жила в полной темноте. Она не знает, и никогда не узнает.

Но я не могу злиться на Эйприл. Я живу для нее, для тех часов, в которых она заставляет меня забывать обо всем, для мест, в которые она меня водит. Возможно, она права, и эти люди должны быть благодарны за то, что есть человек, вырывающий трупы у них из рук.

Уголком глаза я замечаю темные тени, ползущие между двумя зданиями. Я стараюсь их рассмотреть, но они не покидают мрака. Внезапно это меня пугает. В этой области может находиться что-то жестокое и быстрое. Собиратель трупов движется к другой двери, отмеченной нарисованной красной косой, проходя через участки тьмы к свету. Их пренебрежение подчеркивает осторожность фигур, цепляющихся за тени.

Эйприл этого не замечает.

Все что угодно может спрятаться под темным покровом. Наши водители ругаются, потом резко сворачивают, и нам, наконец, удается объехать труповозку. Когда я смотрю через плечо, оказывается, что прячущиеся люди уже растаяли обратно в тени.

Наконец-то мы можем продолжить нашу ночь.

Мы заворачиваем за угол, и наше место назначения становится просматриваемым. Появляется легкая депрессия от осознания, что все здания квартала ушли под землю на несколько футов с того момента, как были построены. Воздушный шар привязан к верхушке самого высокого здания. Надпись вы не рассмотрите, но не сложно догадаться, что это метка, обозначающая район.

Это плавающее напоминание. Мы не привыкли изобретать вещи и путешествовать, но если вы можете добраться до места, где привязан шар, и имеете достаточно денег, то можете забыть о смерти и болезни на несколько часов.

— Ты сейчас за миллионы миль отсюда, — говорит Эйприл слабым голосом. Она привыкла, что, когда мы приезжаем раньше, чем было оговорено, я всматриваюсь в стену из дождя.

Я не знаю, почему она ищет моего общества. Она забавная. А я — едва живая. Глядя в пустоту, хнычу во сне. Когда я просыпаюсь, обдумывая смерть, чаще пытаюсь читать, но никогда не заканчиваю начатых книг. У меня внимания хватает только на стихи, а Эйприл ненавидит поэзию.

Что мы с ней разделяем, так это ритуал подготовки, часы нанесения косметики, блеска, приклеивания накладных ресниц. Наши губы накрашены до последнего миллиметра. Глубинное воззрение в зеркало не сильно отличается от изучения токсичной грязи, если разобраться. Она могла бы приобщить к этому кого угодно.

Нет никаких причин, что это должна быть я.

— Этот вечер будет безумным, — говорит Эйприл счастливо. — Вот увидишь.

Люди шепчутся о клубе Разврата в благородных гостиных, точнее в том, что от них осталось, попивая омерзительный чай из фарфоровых чашек, наполовину треснутых. Настоящий чай только импортированный, у нас ничего подобного не было вот уже много лет.

Первый клуб, который мы проехали, носит название «Морг». Он находится на заброшенной фабрике. Люди запаслись кирпичами, еще, когда строители использовали их для постройки домов. Нам не нужно будет ничего строить, пока все заброшенные здания полностью не рухнут, если, конечно, кто-нибудь доживёт до этого времени.

Вереница людей, пытающихся попасть в Морг, вытягивается аж за угол. Я изучаю толпу, пытаясь представить, что они надеются, жаждут приема так, словно от этого зависят их жизни, но на самом деле я слишком далеко, чтобы суметь рассмотреть замаскированные выражения их лиц.

Я и Эйприл бывали здесь часто, но никогда не заходили внутрь. Мы связаны только с клубом Разврата, весь этот район назван в его честь. Членство является эксклюзивным.

Наш водитель позволяет нам выйти на аллее. Дверь никак не помечена и не заперта. Когда мы ступаем в фойе, там везде темно, только несколько пульсирующих красных огней, являющихся частью пола. Не имеет значения, сколько раз мы сюда приходим, огни все равно вызывают любопытство. Я ставлю ногу на первый из них в холле, отыскивая текстуру, отличающуюся от остального пола.

— Аравия, идем. — Эйприл закатывает глаза. Мы снимаем маски и помещаем их в бархатные чехлы, чтобы сохранить в безопасности.

Перед чумой клуб Разврата был открыт только для мужчин. Но, как и везде, большинство членов его умерли.

Наше с Эйприл членство условное, спонсируемое ее братом, которого я никогда не встречала. Мы не можем быть полноценными членами клуба, пока нам не исполнится по восемнадцать лет.