Трава и дым - Дмитрий Веденяпин

Дмитрий Веденяпин

Трава и дым

Одуванчик

Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,В облаке, расплывшемся от слез,В зеркале, которое разбили,А оно очнулось и срослось.

В комнате, как в солнечном осколкеОзера, сверкающего сквозьЛистья и ослепшие иголки,Пляшут пряди солнечных волос;

Рыбаки спускаются по склонуПо траве, блестящей от росы;Папа говорит по телефону,Обреченно глядя на часы.

Даже в зимней обморочной давке,В стеклах между варежек и шубТонкие секунды, как булавки,Падают, не разжимая губ;

Но не зря в серебряном конвертеНас бесстрашно держат на весу —Как от ветра, спрятавшись от смерти,Одуванчик светится в лесу.

Гроза

Серебряная соломаБьется в окно.Бледная, как полотно,Комната глохнет от грома.

«Человек подходит к микрофону…»

Человек подходит к микрофону.Утро отражается в реке.Женщина летает над газоном,Полулежа в красном гамаке.

Сонная Австралия. ЗеленыйЛетний день. Залитый солнцем джип.Смуглый фермер, с детства умудренныйТайным знаньем бабочек и рыб.

Не спеша потягивая виски,В кресле у окна сидит старик.Не спеша потягивая виски,В зеркале сидит его двойник.

Девочка играет с обезьяной.Негр в очках копается в саду.Над зеленогрудою полянойВьется белоснежный какаду.

Если радость — это чувство света,Выстрели из фотопистолетаВ это небо, полное тепла,И оттуда с серебристым звономНа поляну рядом с микрофономУпадет Кащеева игла.

Фотография

В стеклянном воздухе торчит железный прутик;Асфальт, как солнце, светится, дрожа.На высоте седьмого этажаМинута прилепляется к минуте,

Выстукивая светло-серый лесС травой и перевернутой листвою,Тропинкой, пустотой и дождевоюСквозящей кляксой пасмурных небес.

И в этот лес, как будто в никуда,Уходит неподвижный человечекВ плаще и с целлофановым пакетом,Бесцветным и блестящим, как вода.

Его спина по цвету, как асфальт,И как бы безотчетно совмещаетПрозрачный лес, который все прощает,И этот острый воздух из стекла.

И нужно все расставить по местам,Уменьшившись до двух сплетенных свечек,Чтоб выяснить, что милость только там,Куда уходит фоточеловечек.

«В толпе веселых палочек, в плену…»

В толпе веселых палочек, в пленуЗеркальных сквозняков балетной школы,В прозрачности от потолка до пола,Придвинувшейся к самому окну.

На улице, в кольце цветного слуха,В лесу, где память бьется на весу,Вибрируя, как золотая муха,Похожая на добрую осу

Над яблоком в купе, когда часыСтоят, прижавшись стрелками к рассвету, —Две полосы серебряного цветаНад черным краем лесополосы.

Разбившись насмерть в пелене тумана,Мы гладим хвою в глубине пробела,Где голоса летают над поляной,Проделав дырку в зеркале Гизела;

Вдоль сосняка, сквозь сумеречный дым,По кромке дня пробравшись без страховки,Мы наяву стоим у остановкиНа воздухе, оставшемся пустым.

«Там хорошо, где нас нет…»

Д.У. и Е.С.

Там хорошо, где нас нет:В солнечном лесу, в разноцветной капле,Под дождем, бормочущим «крибле-крабле»,В зелени оранжевой на просвет.

На трубе сидели не две, а три.Слава «И», отважившейся остаться.Здесь надежда, вера и правда братстваОблаков, дрейфующих в Снегири.

За столом сидели не два, а три.И всегда невольно, почти некстатиПамять? душа? — непонятно, но что-то внутриВдруг становилось прозрачнее, легче, крылатей.

Что-то как будто сдвигалось, всплывало со днаИ возникало, зеркалясь, как сумерки в скрипеСосен за окнами, смутно похожее наОттиск бессмертья на выцветшем дагерротипе.

Там хорошо, где нас нет:В солнечном лесу, в разноцветной капле,Под дождем, бормочущим «крибле-крабле»,В зелени оранжевой на просвет.

На краю сиреневой пустотыЧеловек, как черточка на бумаге.Летчик, испугавшийся высоты,Открывает глаза в овраге.

Воздух скручивается в петлюПо дуге от чужого к родному.Человек произносит: «Люблю!»И на ощупь выходит из дому.

Ночь, как время, течет взаперти.День, как ангел, стоит на пороге.Человек не собьется с пути,Потому что не знает дороги.

«Он просиял и подошел к окну…»

Он просиял и подошел к окну,Дрожавшему от грохота трамвая,Вплетенного в живую тишину,Звенящую сквозь снег, как неживая.И вглядываясь в этот снег и свет,Упавший навзничь в неприютном сквереНа комья грязи и клочки газет,На праведных и грешных в равной мереПрохожих без особенных примет,Он рассудил не рассуждать о вере,А просто верить в то, что смерти нет,А милость есть — как в жизни есть потери,Хранящие от сотни горших бед,С рождения дежурящих у двери.

«Облако, прошитое пунктиром…»

Облако, прошитое пунктиром;Черные отрезки в пустоте.Тишина, влетевшая в квартируС непонятной вестью на хвосте.

На шкафу слоновий желтый бивень;За окном висят наискосокШелестящий гоголевский ливеньИ звенящий пушкинский снежок.

На столе двенадцать сшитых писем;Вдалеке шершавый южный свет,Лунный блик на черном кипарисе,Виноградный белый парапет;

Звездопад, сиреневые горы,За горами в тучах комаровДеревенский домик за заборомДлинношеих солнечных шаров;

Рядом в бесконечно чутком миреСуетится остренький Порфирий,Свидригайлов к Дуне пристает,А Ставрогин к Тихону идет,

По дороге превратясь в площадкуВ камышах на берегу реки,Где старик в вонючей плащ-палатке,Замерев, глядит на поплавки.

Клюнуло! Рыбак привстал, метнулсяИ с разбегу к удочке прилип;В тот же миг внучок его нагнулсяИ сорвал отличный белый гриб.

Свидригайлов вовсе не для смехаЗаряжает скользкий револьвер —Барин, мол, в Америку уехал…«Аз», «Добро», но всех главнее «Хер».

Бабочка с хрустальным перезвономЧокается с лампочкой и пьетСумерки, как дачник чай с лимоном,А Ставрогин все-таки идет

На чердак в соседи к пыльной швабре…В дальней чаще полыхает скит.Над столом на медном канделябреКроткая карамора сидит.

Облако, прошитое пунктиром.Поплавок, кувшинка, стрекоза.Тишина, влетевшая в квартиру.Широко раскрытые глаза.

«Есть мир и Бог; мир, человек и Бог…»

Е.Л.Ш.

Сделай себе пару очков, которые называются «очками смерти»,

и через эти «очки смерти» смотри на все.

Есть мир и Бог; мир, человек и Бог;Открытость миру и открытость Богу;Есть камень у развилки трех дорогИ путник, выбирающий дорогу.

… Погибли все — и тот, кто захотелРазбогатеть и поскакал направо,И кто свернул туда, где власть и слава…Лишь тот, кто выбрал смерть, остался цел.

Есть лес и снег, пустыня и вода,Круг Зодиака, воздух, время года,Земля и небо, слава и свобода,Отчаянье и память, «нет» и «да».

Есть ад и рай с его рукой-лучом,Пророки, маги, звезды, птицы, листья,Художник, гравирующий мечом,Боец-монах, сражающийся кистью:

Зеленый север, желтый юг, востокБелее снега, красный запад, синийСлепящий Центр; молитва, пепел, инейИ человек, который одинок.

Я полюбил тебя, бессонный человечек.Огромный коридор наполнен тишиной.В окне стоит зима, и черно-белый вечерПохож на зеркало основой ледяной.

В колодце темноты скользят смешные люди.Прижавшись лбом к стеклу, не разжимая век,Тот мальчик видит все, что было, есть и будет.Над эллипсом катка порхает редкий снег.

Есть только то, что есть; он встанет на колени,И двор под окнами, каток, асфальт, подъездОкажутся на дне почти прозрачной тениПространства-времени, похожего на крест.

Есть только то, чего как будто нет.Внутри другой зимы я выбегу из школы,И он подарит мне очки Савонаролы,Чтоб я смотрел сквозь них на разноцветный свет.

«В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней…»