Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Март 1925 — 1927 - Михаил Булгаков

Михаил Булгаков

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ДЕСЯТИ ТОМАХ

ТОМ 3. СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ

Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Март 1925 — 1927

Счастливая пора

Счастливая пора? У Булгакова? Быть того не может! — возразят «знатоки», начитавшиеся критиков и литературоведов, представляющих жизнь и творчество М. А. Булгакова лишь как непрерывную цепь постоянных мучений, неудач, душевной хандры, как постоянную цепь преследований и страха.

Мне довелось подолгу разговаривать с Еленой Сергеевной Булгаковой и Любовью Евгеньевной Белозерской-Булгаковой в ту пору, когда о Михаиле Афанасьевиче мало что было известно. Теперь читатели могут прочитать воспоминания и дневники, письма самого Булгакова и отзывы о нем и его творчестве… И накопившийся биографический материал может дать многогранную и объективную картину о том, как он жил и творил, какие препятствия возникали на его творческом и жизненном пути и как он их преодолевал.

Он очень рано понял, что нельзя в полную меру доверяться письмам, которые можно перлюстрировать, он призывал к осторожности и сестер, хотя порой не сдерживался и признавался в своих симпатиях и антипатиях. Он уговаривал себя не выступать и не спорить в разношерстных литературных кругах, особенно на острые и злободневные темы, и все-таки выступал и говорил «больше, чем следует», признавался он не раз самому себе, оставаясь наедине с самим собой и записывая в дневнике о только что пережитом. Это относится и к тому периоду, который я называю счастливым.

3 января 1925 года Булгаков записывает в дневнике: «Были сегодня вечером с женой в «Зеленой лампе». Я говорю больше, чем следует, но не говорить не могу. Один вид Ю. Потехина, приехавшего по способу чеховской записной книжки и нагло уверяющего, что…

— Мы все люди идеологии,—

действует на меня, как звук кавалерийской трубы.

— Не бреши!

…Ужасное состояние: все больше влюбляюсь в свою жену. Так обидно — 10 лет открещивался от своего… Бабы как бабы. А теперь унижаюсь даже до легкой ревности. Чем-то мила и сладка. И толстая».

«Прекраснейшей женщиной» называет он свою жену в одном из своих сочинений («Москва 20-х годов»). Он всерьез увлечен этой обаятельной женщиной. Даже в старости, когда я с ней познакомился, она была неотразима своим умом, умением вести себя в любой компании, умением вести разговор на любые темы: она с серебряной медалью окончила Демидовскую гимназию, училась в балетной школе, умела петь и рисовать, но как только началась первая мировая война она, окончив курсы медсестер, работала в госпитале. Потом — Константинополь, Париж, Берлин… Она обладала несомненными литературными способностями, писала рассказы, вместе с Михаилом Афанасьевичем с увлечением принимала участие в написании пьесы «Белая глина», которую не смогли закончить, понимая, что пьеса из «светской» жизни богатых людей сейчас никому не нужна.

И вот эта женщина пошла за Булгакова, у которого в то время не было денег, чтобы снять квартиру для совместного проживания, пошла на совершенно необеспеченную жизнь с писателем, явно не желающим приспосабливаться к советским порядкам, к советскому быту.

Понять Булгакова можно, когда он признается себе, что все больше и больше влюбляется в свою жену… Разве это не счастье?

Еще из дневника: 25 февраля 1924 года он записывает: «Предо мной неразрешимый вопрос. Вот и все».

И разве только один неразрешимый вопрос вставал перед ним в то сложное и непредсказуемое время, когда столько, казалось бы, противоречивого и даже противоположного по своим устремлениям сталкивалось в борьбе, составляя единое целое — эпоху.

В это время он с увлечением работает над фантастической повестью «Собачье сердце», но тут же встает неразрешимый вопрос: где и кто ее напечатает… Если уж с «Дьяволиадой» и «Роковыми яйцами» были трудности, то в «Собачьем сердце» он покажет, на что он способен как писатель, художник, творец совершенно невиданного вымышленного мира, где реальное соседствует с фантастическим. Его торопили… Ангарскому [1] повесть понравилась, и он попросил поспешить с ее окончанием: недели через две-три он может уехать за границу, а без него никто не возьмется провести ее через цензуру. Конечно, Булгаков работал со всей энергией, ему присущей, но так не хотелось портить конец, как это было с «Роковыми яйцами».

«Собачье сердце» Булгаков читал не только у Ангарского, но и на «Никитинских субботниках», хотя публику, которая там собиралась, он не уважал. Но именно на «Никитинских субботниках» он услышал самый высокий отзыв, который ему доводилось услышать за всю свою творческую жизнь. «Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происходящему»,— сказал один из выступавших на обсуждении повести.

Работа над повестью подходила к концу, когда Ангарский ознакомил Булгакова с отзывом М. Волошина о шестой книжке «Недр», где, как известно, были опубликованы «Роковые яйца» и где по первоначальному замыслу должна быть «Белая гвардия». О «Белой гвардии» Волошин говорил как о вещи «очень крупной и оригинальной». Ангарский не согласен с Волошиным, считает, что роман слаб, а сатирические повести хороши, но их трудно проводить через цензуру. Вот и «Собачье сердце» вряд ли пройдет.

Так оно и получилось. Повесть долго держали в цензуре. И перед Булгаковым встал вопрос, опять же «неразрешимый»: либо ждать публикации «Собачьего сердца», либо опубликовать сборник «Дьяволиада», уже сданный в производство, но одновременно опубликовать издательство не в состоянии. Но вскоре и этот «неразрешимый вопрос» уже не вставал перед ним. Ангарский уехал в командировку, а цензура вернула повесть как недопустимую в печати. Вместе с «Собачьим сердцем» издательство «Недра» возвратило и «Записки на манжетах»…

Узнав о решении цензуры, Ангарский через своих помощников советует Булгакову послать повесть в Боржом Л. Каменеву, во время отдыха он, дескать, прочтет, повесть сопроводить «слезным» письмом, где и рассказать о всех мытарствах автора… «Почему автор должен слезно просить кого-то? Если уж «Недра» считают, что повесть можно опубликовать, то пусть сами и пишут, и не слезное письмо, а аргументированное»,— думал в эти дни Булгаков. А письмо так и не послал в надежде на возвращение Ангарского, принимавшего столь горячее участие в его писательской судьбе.

А пока деньги есть, хорошо бы отдохнуть на юге. Да и надежды есть на лучшее будущее, скоро выйдет пятый номер «России» со второй частью романа, затем шестой с его окончанием. О романе заговорили, обратили на него внимание и в Художественном театре, пригласили «познакомиться и переговорить о ряде дел». Оказалось, что Театр предлагает написать по «Белой гвардии» пьесу. Это предложение обрадовало его, потому что он и сам уже набрасывал целые сцены для театрального действия и чувствовал, что получается.

29 марта 1925 года И. Лежнев, задумавший отметить трехлетие своего журнала «Россия», писал Булгакову: «Дорогой Михаил Афанасьевич! Посылаю вам корректуру третьей части романа. Очень прошу выбрать небольшой, но яркий отрывок из написанного Вами когда-либо для прочтения на вечере, посвященном трехлетию журнала. Сегодня, в воскресенье, ровно в 7 час. у нас на Полянке будет несколько авторов, которые прочтут намеченные для вечера отрывки. Просим очень Любовь Евгеньевну и Вас прийти вечером к нам на эту предварительную читку, захватив с собой и тот отрывок, который Вы проектируете. Учтите, что тема вечера — Россия и „Россия“. Хорошо бы, если б в прочитанном было хотя бы косвенное тематическое совпадение.

Если за сегодняшний день прочтете посылаемую корректуру, прихватите и ее. Привет Л. Е. Ждем Вас обоих. Ваш И. Лежнев».

Вечер состоялся в понедельник, 6 апреля, в Колонном зале Дома союзов. В нем приняли участие: Андрей Белый, И. Лежнев, В. Богораз (Тан), М. Столяров, Качалов, Лужский, Москвин, Чехов, Дикий, Завадский, П. Антокольский, М. Булгаков, Б. Пастернак, Д. Петровский, О. Форш.

И. Лежнев приглашает Булгакова посетить редакцию 29 апреля: «…2) у меня к этому моменту, надеюсь, будут первые экземпляры № 5; 3) мне нужен для дальнейшей работы конец романа; 4) надо поговорить об анкете, которую мы проводим среди писателей и будем печатать в № 6. Вы сами понимаете, что все эти дела требуют личного Вашего присутствия. Очень прошу не подвести и на сей раз быть аккуратным». Тон приглашения таков, что, видимо, Булгаков «подводил» своего благодетеля. Скорее всего, Булгаков имел причины для такого поведения: уж очень мало платил и, главное, задерживал публикацию романа.

В эти дни Булгаков думал об отдыхе. Еще в прошлом году он вместе с Любовью Евгеньевной мечтал о совместном путешествии, но не удалось достать денег. Теперь другое дело. И он 10 мая 1925 года направляет письмо Волошину: «Многоуважаемый Максимилиан Александрович! Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам, не откажите мне черкнуть, не могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле-августе. Очень приятно было бы навестить Вас. Примите привет. М. Булгаков».