Испытание - Евгений Носов

Евгений Валентинович Носов

Испытание

Старший надзиратель — неопрятный, по уши заплывший жиром так, что даже мочки их торчали перпендикулярно к могучей, в седой щетине шее, — старый уже, давно потерявший форму, но еще крепкий кряж слонялся по тюремным коридорам, не зная, чем занять себя, как убить время. Тяжело отдуваясь, он ходил и ходил по замкнутым коридорам этажей, делая на каждом по нескольку витков, не глядя по сторонам, а только вперед, в серую стену очередного поворота, будто выбирал ее целью. По шее стекал ручьями на волосатую грудь обильный пот; черная, мокрая насквозь форменная рубашка, расстегнутая до крутого выгиба шароподобного живота, казалась еще темнее. Старшему надзирателю было очень тяжело, жарко и скучно. Рядовые охранники жались к стенам, вздрагивая всякий раз, когда мимо них прошествовал их большой начальник.

Он спустился в нижние этажи тюрьмы. Здесь стен не было, и только могучие столбы, соединенные толстыми прутьями ограждения, подпирали серые своды. За ограждением сидели, лежали, двигались — насколько возможно было передвижение в плотной толпе — сотни и сотни людей. На старшего надзирателя никто не смотрел; за весь круг по этажу он был удостоен только нескольких мимолетных взглядов, но таких ненавидящих, что пот еще обильнее заструился по его бесформенной шее.

На втором круге он не выдержал пытки бездельем, остановился, посмотрел в толпу, выглядывая знакомых ему заключенных. Но видел только много новых молодых лиц.

— Ублюдки, — негромко, словно на пробу, сказал он.

— Палач, — глухо донеслось в ответ.

— Что?! Кто сказал?! — Старший надзиратель немного оживился, и взгляд его заметался по лицам заключенных, пока не наткнулся на худое, изможденное лишениями и старостью. Человек в сильно заношенной арестантской робе, которые имелись только у старожилов тюрьмы, сидел на полу, уткнув подбородок в острые колени, и, презрительно поджав бескровные губы, смотрел мимо надзирателя.

— Хосе! — обрадовался тюремщик старому своему знакомому, словно эта встреча явилась для него неожиданностью. — Ты-то мне и скажешь. Тебе ли не знать порядки в твоей давно уже родной тюрьме и мои методы их поддержания. Я, конечно, не в обиде, назвать меня палачом — это то же, что обозвать собаку собакой, но мне нужно знать, кто сказал.

Щека Хосе дернулась, но он не разжал тонких упрямых губ.

— Что ж, — обреченным голосом сказал надзиратель и театрально вздохнул: — Сколько лет уже дурака учу… Псыть!..

На зов, гремя ключами, прибежал молодой охранник, выжидательно вытянулся перед начальником.

— Мне того, тощего, — толстым сосисочным пальцем указал старший надзиратель на Хосе. — Я его буду обучать… По моему методу. А ты смотри и перенимай опыт… У меня рука мягкая. — Охранник подобострастно осклабился.

— Мясник!

Молодой, совсем еще зеленый парнишка со смоляными длинными волосами, перехваченными у затылка ленточкой, сказав это, встал, подошел к Хосе и заслонил его собой.

— А это уже грубость. Это оскорбление представителя власти, — проговорил старший надзиратель. И наставительно охраннику: — Но ничего, молодых учить интересней: они дольше на ногах держатся.

Спустя некоторое время старший надзиратель снова не знал куда себя деть. Он вышел на тюремный двор. Там было прохладно и оживленно. Даже в глухой колодец тюремного двора проникали влажные ветерки — первовестники дождливых муссонов. Несколько военных сгружали с армейских грузовиков с кузовами под крашенным пятнами брезентом большие деревянные ящики, тоже размалеванные в маскировочные цвета, здесь, в тюремной серости, становящиеся, наоборот, слишком яркими и заметными. Судя по тому, как натужно кряхтели солдаты, в ящиках было что-то громоздкое и тяжелое. Работами руководил высокий и сутулый армейский капитан; форма висела на нем, как джутовый мешок на заборе.

— Что делаем, капитан? — подойдя к офицеру, поинтересовался старший надзиратель. — Оружие, что ли, привезли?..

Капитан повел длинным птичьим носом и недружелюбно проклекотал:

— Не твое шкурное дело.

Старший надзиратель невозмутимо перенес оскорбление и деловито стал оглядывать офицера, словно интересовался, как на том сидит форма. Капитан, забыв о ящиках и о солдатах, муравьями облеплявших их, следил за ним непонимающими глазами.

— Когда тебя доставят сюда, — закончив обследование, томным пророческим голосом промолвил старший надзиратель, — ты дождись меня, я сам тебя устрою и место получше определю. Я вижу, твой рост тебе в тягость, я тебя укорочу, чтобы ты о потолки не царапался… По знакомству. Ты только скажи, что старший надзиратель Палантан твой старый и добрый знакомый…

Капитан в бешенстве схватился за кобуру. Солдаты, замешкавшись, довольно неудачно опустили на бетон тюремного двора очередной ящик: бух! хрясь! — унеслось в небо из каменного колодца.

— Осторожнее, болваны! — высоким пронзительным голосом торговки выкрикнул капитан, сразу забыв об инциденте с тюремщиком: ящики оказались поважнее его офицерской чести и самолюбия.

Старший надзиратель, довольный, загоготал.

Наконец ящики были сгружены и составлены рядком. Грузовики, обдав напоследок старшего надзирателя солярным перегаром из дизельных глоток, взревывая, укатили за ворота. Каково же было удивление Палантана, когда он обнаружил, что армейский капитан не уехал с грузовиками, а остался с тремя солдатами возле ящиков.

— Ты, капитан, не забудь — меня зовут Палантан, — сказал старший надзиратель и направился в караулку: его смена на сегодня заканчивалась.

Следующий день Палантана начинался как обычно: нестерпимо болела голова, в тело, к уже имеющимся ста двадцати кило живого веса, будто влили еще не меньше центнера свинца. Перенапряженное ожиревшее сердце, раскачивая кровь по телу, с трудом проталкивало ее к мозгу, с каждым новым ударом вызывая в голове набатный гул и новый приступ боли. Противно зудели и чесались экземные руки. А в животе, словно кто похлебку варил для арестантов, жгло и резало, и смрад от этой вонючей баланды доходил до самой глотки.

Рядовые охранники предусмотрительно попрятались на своих постах от одуревшего с похмелья начальника. Даже уголовники, и те никогда не бузили с утра, если на него выпадало дежурство Палантана. В остальном жизнь в тюрьме шла своим заведенным порядком: ничего нового, кроме новых заключенных, которых в честь очередной годовщины последнего режима значительно прибавлялось — как вода в реке в сезон дождей.

Палантан начал свой обход, как обычно, с буфета.

— Жива еще, старая кляча, — поприветствовал он с порога сморщенную желтолицую старуху буфетчицу.

— И ты, ползаешь вроде еще, боров, — незлобиво отозвалась буфетчица и принялась для чего-то возить грязной тряпкой по стойке.

С Палантаном они были знакомы давно, когда она еще не была старухой, а молодой стервой, успевшей отравить пятерых мотыльков, слетевшихся на зов ее тела и непочтительно о нем отозвавшихся, не пожелавших дать за него и половины тарифа средней проститутки. Ее щепетильность стоила ей полной обчистки карманов этих пятерых гурманов и пятнадцати лет тюрьмы. Или свободы она не выносила, или ее прельстил Палантан, бывший в давние времена молодым, здоровым и злым, но она, отбыв срок, прижилась в казенном доме, стала буфетчицей. У Палантана сложилось с ней что-то, напоминающее родственные отношения.

— Дай-ка мне кукурузной, ведьма.

Старуха неспешно вышла из-за стойки, прошаркала стоптанными тапками по шершавому бетону к столу и торжественно водрузила перед Палантаном на треть наполненную розоватой жидкостью бутылку. Затем она достала из кармана передника, который служил ей чаще вместо полотенца, стакан, подула в него, протерла грязными пальцами и налила в него до половины из бутылки.

— Что за пойло? — недовольно спросил Палантан. Он взял стакан, поднес его к носу, осторожно, но шумно понюхал. — Виски? — недоверчиво пробормотал он и поднял на буфетчицу настороженные глаза: всю жизнь он ждал, что она отравит и его.

Старуха ощерилась редкозубым ртом:

— Военные, что вчера наезжали, привезли для капитана.

Палантан удивленно хмыкнул и снова вперил взгляд в стакан.

— Он что, жить здесь будет?

— Будет, — охотно отозвалась буфетчица. — Месяца два или три.

Старуха была, верно, единственным человеком в тюрьме, который знал все и обо всем, что творилось в этом замкнутом мирке. Не нужно никаких картотек, никаких запоминающих машин — она знала почти всех заключенных, бывших и находящихся сейчас в тюрьме не только в лицо, но и кто, когда и за что попал за решетку. И еще много чего знала. Благодаря ее удивительному любопытству и информированности Палантан выбился в старшие надзиратели, что в армии соответствует капитанскому чину.