Эоган ОСалливан - Анна Коростелева

Эоган О'Салливан

   На юго-западе Ирландии находится не что иное, как графство Керри. Люди из Керри славятся многим: они умеют вовремя бросить нож в волну, чтобы улёгся шторм, умеют перехитрить морскую селёдку и умеют подныривать под ветер, ибо иначе в Керри было бы невозможно передвигаться. Будучи прирождёнными дипломатами, они ни при каких обстоятельствах не задают прямого вопроса, а выясняют всё, вплоть до местонахождения ближайшей пивной, окольными путями. Жители Керри известны своим любопытством: рассказывают, как однажды человек из Керри добрался из жгучего любопытства до края света, вскарабкался на стену, которая стоит на этом краю, и увидел, что на самом верху стены уже сидит другой человек из Керри, посматривает вниз и болтает ногами. В графстве Керри, да сохранят нас Бог, Мария и святой Брендан от всевозможных недоразумений, сплошь и рядом случаются самые невероятные вещи. Что говорить впустую? Не далее как в 1748 году там родился Эоган О'Салливан.

   Рыжий Эоган О'Салливан был уроженцем Керри с головы до пят и заправским ирландцем без единой странности: он не говорил с рождения гекзаметром, не считал никакую выпивку несвоевременной и не испытывал особой любви к англичанам. Но по сравнению с другими ирландскими поэтами, как их обыкновенно описывают, он обладал рядом черт поистине необъяснимых. Достаточно сказать, что он в жизни не беседовал с призраком королевы Медб, выходящим по ночам из холма Круахан, и после смерти вовсе не продолжал слоняться там и сям, попадаясь людям на глаза по всему Мюнстеру. Про Эогана даже сам Падди Мёрфи, накачавшись виски до скотского состояния, никогда не смел утверждать, будто тот не умер, а обернулся белым лебедем и улетел. На могиле Эогана так никогда и не выросло розового деревца; то же, что на ней выросло, мы лучше уж не будем здесь обсуждать.

   Происходя из королевского рода, Эоган провёл всю свою жизнь, странствуя и нанимаясь подёнщиком на случайные фермы. Он косил луга, резал торф, дробил камень для постройки дорог, вбивал в юные головы латынь и древнегреческий, и всё это он делал без рвения, а так, чтобы не подохнуть с голоду. Своим родным языком он имел при этом ирландский, хотя при случае мог пошутить и по-английски. Нужно было родиться католиком на юге Ирландии и лучше всего - в XVIII веке, чтобы нажить столько неприятностей разом.

   В Керри подозревают, что, чтобы иметь поэтический талант, надо быть от природы рыжим. Рыжий Эоган О'Салливан был одарён поэтическим даром в высшей степени, в смысле, шевелюра у него была рыжая, как шкура у лисы, глаза же соответствовали фамилии. А если знать ирландский не на шутку и впридачу думать головой, легко сообразить, что "О'Салливан" означает "черноглазый", вернее, "потомок черноглазого", но чёрные глаза - это такая вещь, которая без труда переходит по наследству. Дом, где родился Рыжий Эоган, не так давно был растащен на камни для изгородей, так что не осталось от него и следа. Дом был самый обычный, с полом вровень с землёй, зеленоватым валуном на месте порога и черепичной крышей, и сложен был из серого камня Слиав Луахра. Рыжий Эоган был распутник, каких свет не видывал, ветреник и волокита, за словом в карман никогда не лез, на ходу подмётки рвал и чудом прожил тридцать шесть лет, пока слуги лорда Баркли не проломили ему в драке голову каминными щипцами за сатиру, от которой лорду сделалось жарко, жене его - дурно, а всем остальным - неудобно. Дом, в котором умер Рыжий Эоган, прометавшись пару месяцев в бреду, ирландцы, откровенно говоря, тоже успели уже разобрать на камни и сложить из них изгороди, ибо хотя в Керри и немало поэтов, но ещё больше овец, и если не сложить от них изгороди, они съедят всё подчистую.

   Во всё время недолгой жизни Эогана О'Салливана в стране действовали крепкие законы, называемые в народе na Péindlíthe[1]. По ним выходило, что, если ты католик, то, попав в суд или другое приличное место, ты не мог там не только громко чего-либо требовать, но даже тихо просить. Права католиков ограничивались одним: правом быть повешенным на свободном в данный момент суку. Таким образом, ирландцы, которые в силу злой прихоти судьбы и врождённого упорства сплошь католики, были гвоздём в пятке многострадальной Британии. Католик не мог занимать никакую государственную должность, ни, само собой, заседать в Парламенте, раздражая всех вокруг своим католическим видом. Католик не имел права заключать торговые сделки, - это англичане позаботились о его душе на случай, если к нему пристанет дьявол со своим обкусанным пергаментом на предмет контракта. Католик не мог быть учителем, было запрещено преподавание и устройство частных школ на дому; почти всё, что делал в своей жизни Эоган О'Салливан, было безусловно запрещено. Наконец, католик не имел права хранить оружие и держать лошадей, потенциально пригодных для строевой службы, ибо для чего ирландцу оружие, ясно как день. Древние ирландские кланы, освобождённые от излишних хлопот и обширных земель, расселились там и сям по лачужкам, отчего и вышло, что Эоган, предки которого правили не одним королевством, порой не имел запасной пары приличных штанов. Католическая служба была запрещена, поэтому священника приглашали на дом, и служба велась в обстановке глубокой конспирации, что уже само по себе завлекательно. Единственная вещь, которую католик мог сделать честно и открыто, - это завербоваться в британскую армию, где ему особенно долго в зубы не смотрели, а платили пару гиней и вносили в список его неудобоваримую ирландскую фамилию, чертыхаясь и покряхтывая. Именно это и проделал однажды Эоган О'Салливан: он прибежал бегом в казармы портового города Корка и быстренько завербовался раньше, чем сам успел понять, куда, так как за ним гнался с ружьём, обещая вышибить ему мозги, разъярённый отец его ученицы, которой Эоган пару месяцев перед тем преподавал древнегреческий, и результаты этого не замедлили сказаться; но, как бы там ни было, в руках у преследователя было ружьё, а голова Эогана была единственным его достоянием. На другое же утро Эоган в составе какого-то полка отплыл в Америку, где шла война за независимость, то есть ирландские подразделения, сформированные во Франции, дрались против ирландских же частей, навербованных англичанами. Ирландцы, как известно, всегда дерутся друг с другом, так как им нельзя подобрать достойного противника. Рыжий Эоган улизнул оттуда так скоро, как только смог, ибо был воплощением легкомыслия и не чувствовал личной ответственности за целостность Британской империи.

   Всё, что учёные по сию пору изучают как наследие Эогана О'Салливана, - это, во-первых, пара чулок, которые были отданы в починку Кэйт Ни Лири и которые она удержала у себя за неуплату, a во-вторых, листок из манускрипта Ирландской королевской академии от ноября 1770 года, где на обороте написано в весьма небрежной орфографии: "Прошу и умоляю просвещённого читателя не ставить мне в вину мой почерк, ибо виноват в этом не я, а скорость руки и тревога сердца и ума, которая меня терзает. - Писано Эоганом О'Салливаном". Язык, на котором писал Эоган, сейчас знают настолько немногие, что извиняться за плохой почерк было не больше нужды, чем шумерскому резчику за не вполне ровный столбец клинописи. Что же до чулок, то они нужны были Эогану позарез, так как он собирался щегольнуть ими во время матча в хоккей на траве в Фахе, и он послал вдогонку Кэйт Ни Лири целую литанию разрушительных проклятий. Отправился ли он на матч без чулок или остался дома, - это по сей день является предметом спора учёной общественности.

   Для установления подлинности упомянутого автографа был приглашён крупнейший из биографов Эогана - отец Патрик Диннин. Нужно сказать, что Эоган давно уже крепко раздражал отца Диннина. Этот учёный вёл поиски манускриптов по чердакам и амбарам, выхватывал рукописи Эогана изо рта у овец, жёваные-пережёваные, одну из лучших его сатир он впервые прочёл, приподняв за хвост селёдку, которая была в неё завёрнута, другую обнаружил в скрученном виде, заткнутую вместо пробки в бутыль с виски. Отец Диннин брезгливо разбирался в многочисленных женщинах Эогана, чтобы составить грамотный комментарий, и собственными его словами было: "Хотя я досконально изучил все события из жизни Эогана О'Салливана, ни одного из них я не могу датировать, а иных не могу и вслух упомянуть". Как-то ему пришлось пить целую ночь с Дарби О'Грэйди, чтобы тот спел ему все песни на стихи Эогана, какие знал, а перепить старого Дарби О'Грэйди возьмётся не всякий даже и далёкий от Церкви человек, а не то что священник. Не раз отец Диннин выбирался со своим велосипедом из канавы, куда его забрасывала злая судьба, и к концу всей работы он уже не сдерживаясь поносил Эогана на чём свет стоит.

   Появившись в то утро в Дублине, под сводами Ирландской королевской академии, совершенно жёлтый с лица отец Диннин поправил очки и всмотрелся в записку: "...и тревога сердца и ума, которая меня терзает", - прочёл он язвительно.