Прямой эфир (сборник) - Коллектив авторов

Артём Бочаров

Прямой эфир

© Грифон, 2011

© Бочаров А., составитель, 2011

© Е. Абросимова, Б. Дзгоев, оформление, 2011

Друзьям

Правильная фамилия

Игорь Калмыков

Фамилия моя Калмыков.

Едем на машине с семьёй через Калмыкию. Попили в Элисте калмыцкого чаю с бараньим жиром, сфотографировались на фоне местных достопримечательностей.

Выезжаю из города. Над перекрёстком висит светофор, горит зелёный. Еду. И вдруг – сразу загорается красный, безо всяких там жёлтых или мигающих зелёных сигналов!

А за перекрёстком гаишник-калмык стоит, смотрит. У меня – магаданский номер, 49-й регион. Гость Элисты откровенно нарушает правила, непорядок! Довольный гаишник машет палкой. Останавливаюсь, выхожу.

Он мне:

– Ваши документы и пройдите в нашу машину!

Невесёлый, плетусь за гаишником. Тот неожиданно останавливается, поворачивается ко мне, отдаёт права:

– К вам нет вопросов!

И немногословно так, но доходчиво объясняет:

– С такой фамилией у нас можно ездить!

Я, конечно, благодарю служивого, забираю документы, иду, счастливый, к своему бусику. И тут:

– Одну минуточку!

Не прокатило, думаю, передумал!

Нет, не передумал, заботится человек обо мне:

– Переднее правое колесо подкачайте, а то совсем пустое оно у вас.

– Ага, – бодро отвечаю я и сажусь в машину.

Там вся семья сидит в напряжении, следит за событиями. Я им подмигнул – мол, всё нормально! – и в окно, по-свойски уже, спрашиваю у гаишника:

– А где здесь дорога на Ставрополь?

Он рассказывает подробно, показывает: поезжай, мол, сюда, повернёшь туда… Потом выходит на дорогу, останавливает весь транспорт, что движется на зелёный свет, а мне показывает жезлом своим полосатым – путь свободен!

Ну, я и поехал на красный.

Через пару минут жена окончательно пришла в себя, и задумчиво так говорит:

– А не переехать ли нам жить в Калмыкию?

Чистюля

Ирина Беликова

За большим окном красивого автобуса, бегущего по Садовому кольцу, проносилось летнее солнечное утро 67-го года. Там, за окном, москвичи и гости столицы в светлых одеждах, никуда не торопясь, фланировали по тротуарам улицы Чайковского. В преддверии наступающего зноя они предупредительно освежались мороженым и шипучкой в автоматах «Газированная вода». Всего за одну копейку аппарат выдавал полный стакан прохладной минеральной воды. За три копейки – с сиропом.

Но не о газировке и даже не о мороженом думала сейчас трёхлетняя Ариша, сидя рядом со своей бабушкой Полей на мягком диванчике в том самом красивом автобусе, что катил по Садовому. Открыв рот, она во все глаза смотрела на стоящего рядом высокого негра. Тогда это было вполне себе политкорректное слово – негр. В то время в стране пролетарского интернационализма никто и подумать не мог, что самого обычного представителя негроидной расы нужно называть как-то иначе, мудрёнее. Каким-нибудь там афро-американцем, например, или афро-европейцем.

Аришка видела чёрного человека первый раз в своей недолгой пока жизни и теперь пыталась постичь природу такого необычного цвета кожи.

Оказалось, интерес был взаимный. В свою очередь иностранцу приглянулась симпатичная голубоглазая девочка с белокурыми кудряшками, падающими на плечики. Он присел на корточки, взял ребёнка за левую руку, и, белозубо улыбаясь, напел Арише простенькую песенку, наверное, что-то из своего далёкого африканского детства. Глаза и рот у девочки открылись ещё шире. Мужчина сделал «козу-бозу», потрепал Аришкуза плечо, пожал на прощание правую руку и шагнул к двери – на площади Маяковского ему надо было выходить.

Девчушка проводила необычного дядю взглядом, а потом, опустив кудрявую голову, стала внимательно рассматривать свои ладошки, которые только что побывали в чёрных руках незнакомца. Видимо, что-то её там смутило, потому что Ариша вдруг стала энергично вытирать обе ладошки о платьице, словно хотела убрать с них невидимую грязь. Проведёт пару-тройку раз сверху вниз, посмотрит сначала на руки, потом на дядю, и опять за своё.

Бабушка Полина Григорьевна растерялась, покраснела и, опустив глаза, тихо извинилась перед негром за внучку. А тот рассмеялся, сказал, что ничего, мол, это же – ребёнок, подмигнул Аришке и вышел из красивого автобуса с большими окнами.

Москву накрывала жара.

Боевая ничья

Дмитрий Чернусь

Это было время, когда в дефиците были… шахматы. Да-да, те самые – Е2–Е4 которые. Купить их было нереально, в спортмагах были шашки, домино, эспандеры, клюшки для русского хоккея, сатиновые трусы, лыжные ботинки, а вот шахмат не было. Да и откуда им было взяться, когда из каждой фортки неслось-рычалось: «Я кричал: “Вы что там, обалдели?! Уронили шахматный престиж!..”».

А я шахматы не то что любил, я бредил ими. В предпубертатном таллинском детстве в пионерлагере «Двигатель» в сеансе одновременной игры я упустил победу над самим Паулем Кересом, имея две крайние пешки против голого короля. Но, наивно полагая, что в шахматах, как и в шашках, клозет – победа, поставил гроссмейстеру пат.

Пару лет назад на студии «Правда-продакшн» я обыграл какой-то супер-дупер-компьютер, с которым никто даже ничейку сгонять не мог (спросите у Миши Гобалаева, бас-гитариста «Мегаполиса»),

Я не знаю теории, но если мне без потерь удаётся выползти из дебюта, играю, как в кино революционер Камо в картишки.

А в Москве 1974 года я чертил на столе (оказавшемся антикварным) доску, вырезал из бумаги фигуры и разбирал партии Корчного с Карповым. Кто не болел за Корчного против Карпова, пусть плюнут мне в лицо! Вся лично мне известная страна болела именно за него.

Но, впрочем, песня не о том, а о любви… К шахматам, конечно!

Мой тогдашний отчим Виноградов Дмитрий Александрович, поэт-переводчик, бонвиван и светский лев, называемый в непростонародии Митечка, в шахматы играл посредственно. Я давал ему ладью…

Да, у нас ведь появились шахматы! Какие-то старинно-навороченные подарил нам Митечкин друг, у которого Митечка по совместительству увёл мою маму, художник-реставратор (официально) и антикварный делец Богословский.

И вот сидим мы с Митечкой на Луговой, это посёлок дачный по Дмитровскому шоссе. Ждём маму, в шахматишки режемся. Я уже отыграл свою ладью и будёновской лавой нёсся на чахлые Митечкины бастионы. Вдруг бравурно просигналила машина у ворот (я такую ещё не скоро увижу на просторах столицы – Land Rover тех лет), и, дыша духами и туманами, впорхнула моя ослепляюще красивая мама в обрамлении статного красавца Бори, хозяина вышеозначенного транспортного средства, и его дамы сердца. Митечка положил своего короля баиньки и ехидно так прошипел:

– Ты дяде Боре сыграть предложи…

Из машины досталась берёзковская коробка с заморским выпивоном-закуроном и номенклатурной жратвой. Дело в том, что Митечка, будучи сыном Ольги Ивинской, которой её гражданский муж Пастернак завещал валютные вклады, имел пухлые книжицы чеков серии D, курил сигареты Pinacle, пил джин Beefeeter. А ещё Митечка блуждал по матримониальной жизни в трёх женских соснах, коими были актрисы Катя Васильева и Таня Лаврова, ну а третья, как вы, друзья, понимаете, была моя дивная, неповторимая, непревзойдимая мама – Чернусь Стелла Петровна, простая советская барменша из непростой советской шашлычной «Антисоветская».

Мне позволили выпить джина с тоником. Ну не «Солнцедар» же с поселковыми охламонами пить мальчику из приличной семьи!

Митечка заговорщицки подмигивает, предложи, мол, дяденьке сыграть!.. А дяденька тот на кого-то поразительно похож, вот только на кого – не упомню.

Ну, в общем, я и предложил. Дядя Боря посмотрел на меня так, будто я предложил ему разлучить меня с ректальной невинностью – презрительно-хищно.

– Видите ли, мой юношеский друг, – сказал мне дядя Боря. – Я в шахматы играю только на деньги, и очень большие!

– Десятка! – выпалил я неосторожно.

Этой самой десятке я только вчера приделал ноги из кармана Митечкиных Super Rifle. Митечка и ухом не повёл, у него этих денег было, как у дурака – махорки!

– Ну что ж, сумма немалая, – ощупав фигуры, произнёс дядя Боря. – Приступим!

Я всегда проигрываю абсолютно все жеребьёвки.

Дядя Боря пошёл Е2–Е4. Я не нашёл ничего остроумнее, как процитировать Высоцкого:

– Сделал ход с Е2 на Е4, точно как с Таймановым. Так-так… – и поставил коня на С6.

– Скорее это было со мной, в Рейкьявике. Я хоть и бывший, но всё же чемпион мира! – сказал дядя Боря, теперь уже точно Спасский, выставив вторую пешку на D4.

Я вернул коня на место и предложил ничью, которая и была принята без аннексий и контрибуций на втором ходу.

А Митечка потом долго ехидничал – Сирота (это прозвище у меня было такое) играет только по червонцу и только с самим Спасским.