Ангел гибели - Евгений Сыч

Сыч Евгений

Ангел гибели

Евгений Сыч

Ангел гибели

Непонятного цвета тварь короткими перебежками двигалась по потолку. Замирала, приседая, как бы вжималась в известку. Широко растопырив лапы с расплюснутыми пальцами, осторожно подкрадывалась. Потом плевала длинным языком, и очередная муха исчезала мгновенно и надежно. Летеха на соседней койке поглядывал на нее с неодобрением. Он был совсем зелененький, только что вылупившийся из училища. Наверное, думал: "Если такая дрянь за шиворот шлепнется, очень неприятно будет?" Мне она тоже не нравилась, но мухи, если честно, не нравились еще больше. Я-то уже насмотрелся на все по самые брови. По ночам всякие твари выползают из голой пустыни на бетонку греться: асфальт долго хранит дневное тепло. Каких только там не бывало! Ящерицы, змеи, черепахи тоже выползают. Под ногами скользят, хрустят под колесами. А мухи - это просто смерть. Чья-то смерть. Завтра, может быть, твоя. Кружат, как стервятники. Жирные, блестящие. Мерзко.

Хотя для меня все это уже не имело значения. Лейтенант двигался туда, а я - оттуда. А как там? Там пыль и мухи. Мухи и смерть. Там - мы все носим в себе смерть, свою и чужую, и смерть отшвыривает от нас, и смерть притягивает к нам. Там постоянно хочется пить, и пьешь поганую воду, которой вечно не хватает.

Там враг бывает своим, а свой - врагом. Свой, если выпил ночью воду из твоей фляжки, - враг, страшнее нет.

И нет ближе друга, чем узкоглазый предатель, ведущий тебя тайными тропами, чтобы ты убил его брата, соседа, шурина. Он отстреливаться будет вместе с тобой до последнего и из собственной фляги тебя напоит, потому что ты - его жизнь. Я семь раз не верил, что выйду.

Теперь все. Теперь домой.

Теперь забывать, пока не забудется.

- Ну, и как там, на войне? - спросила Маринка, одноклассница. Она теперь работала продавщицей в отделе пластинок в универмаге. - Вернулся?

- Война - это вроде брачных радостей, - отшутился я. - Рассказать невозможно, надо самому испытать.

Но все же стал врать, изображая в лицах и постепенно входя в настроение, так что вскоре Маринка уже хохотала и другие продавщицы прислушивались, а покупателей в отделе не было: время дневное да и до конца месяца далеко.

- Ты заходи! - сказала мне Маринка.

Пока я служил, она вышла замуж. Обычное дело.

С нами вообще-то часто заговаривают. Смотрят с интересом и опаской. Как на психов, но не буйных. Сейчас не буйных, но кто знает? Отвращает от нас и тянет к нам - кровь. Так же притягательны совершенные создания природы акула и черно-желтый тигр. Так разглядывают, не отрывая глаз, каталоги оружия: функциональность, законченность линий!

Надо было устраиваться на работу, но не получалось. Ничего не получалось. Я сразу возненавидел все морды в отделах кадров. Интересно, кто их туда таких собирает, выродков? Одна к одной, не иначе бывшие особисты.

- Может, в институт поступишь, Юрочка? - сказала мать. - Ты ведь собирался.

И я поехал в Москву решать первые задачи нормальной жизни. Чтобы стать, как другие, чтобы не считали меня ненормальным. Я-то сам знаю, что псих, все мы психи придурковатые, потому что не пойдет нормальный человек убивать людей по первому слову. И умирать не пойдет. Но надо забыть.

Поехал я по гражданке. В форме, говорят, легче принимают, но меня заломало. Только медали повез, показать в случае чего. А в Москве парад абитуры. Все поступают куда-то. Кто куда. Разные экзамены. Испытания. Игры. Старательные девчушки просиживают стулья, набирая сумму очков. Конкурс медалистов особый. Наши медали тоже годятся. Не золотые, не серебряные, афганские. Два года назад нам замечательно объясняли, в чем состоит наш интернациональный долг, демонстрируя фотографии, на которых наши солдаты утирали сопли ихним ребятишкам. Но медали заработаны не соплями. И мы еще на что-то пригодны.

Судьба - баба-стерва, но все-таки она баба. Пожалеет - приласкает. Кинула судьба кость не то чтобы мозговую, но все-таки кость, погрызть, развлечься. Да, я поступил. Да, я помню: я пошел смотреть список, и по дороге меня встретил Витька и сказал: "Ты поступил", - и потребовал у меня персик, я как раз по дороге купил с лотка. "Вестнику полагается награда за добрую весть", - сказал он и немедленно съел персик и только потом добавил: "Я поступил тоже". Я все ж дотопал до деканата и сам увидел свою фамилию в списке. Потом мы вечером отправились обмывать это дело - я, Витька и Славик-гнида. Славик нас и потащил, гнида подмосковная. Терпеть не могу всяких недомосквичей, которые рвутся в столицу и цепляются репьями за грязные штаны московские и хают свои города - старые русские города, виноватые лишь в том, что нету в них категорированного снабжения. Еще до армии, давно, мы ездили с отцом к родственникам в Рязань вечерним поездом, где, казалось, ехали мужики, разграбившие барское именье, потому что к радости по поводу удачного хапа примешивалась извечная ненависть к ограбленному барину. Ограбленному, но барину. Когда ночью пришел в Рязань этот словно из гражданской войны выехавший поезд, битком набитые поползли от вокзала троллейбусы и автобусы, и на каждой остановке сходили груженые люди, растекаясь в ночи со своими сумками. В Рязани ни фига и в Сибири ни фига. А в Афгане за молочную сгущенку можно выменять автомат. Если он тебе зачем-то нужен. Или даже два автомата.

- Цена Москве - два рубля, - провозглашал Славик. - Трешку дать и рубль назад стребовать. Главное, вовремя сдачу требовать, чтобы помнили себе цену...

Мы поехали в кабак на моторе. Правда, расплачивался Славик все время не трешками, а пятерками. И сдачи не требовал. Пятерку таксисту. И швейцару, чья монументальная, почти каменная фигура грудью заслоняла дверь в родной кабак, - тоже пятерку, в верхний карман швейцарова пиджака, где по правилам хорошего тона должен быть платочек. Платочка там не было. Швейцар с непоколебимым достоинством отступил в сторону, мы внедрились, и Слава снова всучил пятерку, на этот раз мэтру, за столик.

И вот мы уже за столиком, жуем какой-то чепуховый салат, и мы уже довольно поддатые, певица поет под Пугачеву, а оркестр ей подыгрывает, живой оркестр, не радио. Я даже не упомню, когда в последний раз слушал живой оркестр. Мы пьем и едим руками цыпленка-табака, вытирая руки салфетками так, что частички рыхлой бумаги остаются на пальцах. И только тут до меня доходит, что я вернулся, что я поступил, что я теперь студент и впереди пять лет сплошного праздника. Надо дать телеграмму матери, она ведь еще не знает, что впереди у меня обеспеченное и уважаемое будущее со столичным дипломом. Будущее у меня в кармане.

Мне становится легко.

Рядом сидят какие-то кубинцы. Витька со Славиком с ними уже общаются. И привлекают к этому делу меня. После Афгана все мы почти полиглоты. Я перевожу. Славик пытает кубинцев: почему они захапали Анголу себе, когда мы ихнюю Кубу умыли-обули, накормили-вооружили. Теперь они нам должны век быть благодарны и во всем слушаться. У нас большой опыт в построении социализма. И у Китая большой опыт, только там социализм не такой. И еще есть чехословацкий опыт, мы им тоже помогали. А еще был национал-социализм, но мы их поправили. Мать рассказывала - немцы строили у нас кинотеатры. Все эти кинотеатры назывались "Победа". Совершенно одинаковые кинотеатры, в разных городах. Да, потом венгры начали строить, нам их тоже пришлось поправлять. Потом поляки чего-то поднапутали и Пол Пот в Кампучии, правда, там им вьетнамцы помогали, не мы сами. А китайцы помогали корейцам. А мы помогаем афганцам. Без посторонней помощи социализм не построишь. Нам-то никто не помогал, поэтому социализм у нас получился развитой. Все помогали испанцам в тридцать шестом убивать друг друга. Жаль, что никто не помог нашим в это время спастись от ежовщины. Хоть и написал великий философ-парикмахер, повесившись: "Всех не перебреешь!" - это к нам с вами не относится. Это вообще идеализм и чуждая философия. Можно всех, если очень надо. Конечно, это дорого обходится, туда - на броне, а оттуда - в гробах. А Фидель, тот и вовсе троцкист. "Ты переведи, - сказал Славик, - мы ведь можем ихней драной Кубе вентиль перекрыть". Я не стал переводить, мы давно уже разговаривали сами для себя, без перевода, просто орали, сами для себя. Тогда Славик-гнида воспроизвел жилистыми своими ладонями, как перекрывается вентиль - и хана. Они поняли. Тут только я заметил, что один из кубинцев синхронно бубнит им по-испански то, что я с пятого на десятое вывожу на английском. И еще заметил какого-то не-кубинца, который с ходу влез в раскрутившийся наш разговор. Этот уже вроде американец. Хотя глаза раскосые, может, японец. Или черт их разберет.