Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

— Тем не менее он сказал, что дело не только в скорости, — продолжил я, — что мы не берсеркеры, как волки Фенриса, и не можем забывать, что помимо разрушения, у нас есть иные задачи.

Торгун заразительно засмеялся, и я присоединился к нему, вспомнив слова примарха.

— В конечном итоге его совет был схож с твоим, — признался я.

— Рад слышать это, — ответил Торгун.

Я оглядел широкую долину, к которой уже спускались орбитальные транспортники, готовые начать долгий процесс пополнения запасов и перевооружения. Для поддержки воинов Легиона на планету начали высаживаться смертные ауксилиарии, ковылявшие в неуклюжих защитных костюмах.

Я увидел среди них седовласую женщину-чиновника в прозрачном шлеме. Похоже, она командовала остальными, хотя не была похожа на чогорийку, скорее на терранку. Я задумался над тем, что она делала здесь.

— И куда ты теперь отправишься? — спросил Торгун.

Я пожал плечами, повернувшись к нему.

— Не знаю. Мы ждем приказов. А ты?

Торгун как-то странно посмотрел на меня, словно пытаясь решить: делиться ли со мной чем-то важным. Я вспомнил, как он выглядел во время нашей первой беседы, стараясь объяснить название и обычаи своего братства. В этот раз было почти то же самое.

— Не могу сказать, — все, что он поведал мне.

Ответ был странным, но я не стал давить. Я не придал ему особого значения, так как оперативные приказы часто были секретными, и у Торгуна было право не делиться делами своего братства.

Так или иначе, у меня были свои секреты. Я не рассказал Торгуну, что еще сделал Хан. После нашей краткой беседы повелитель быстро отвернулся от меня, озадаченный приближением одного из своих кешиков.

Я мог вспомнить каждое слово этого разговора, каждый жест.

— Сообщение, Каган, — обратился его телохранитель в доспехе терминатора.

— От магистра войны?

Кешик покачал головой.

— Не от него. О нем.

— Что в сообщении?

Последовала неловкая пауза.

— Думаю, мой повелитель, вы захотите прослушать его на флагмане.

После этих слов я увидел на лице Хана выражение, которого совсем не ожидал. В его горделивых, уверенных, величественных чертах я разглядел ужасную тень сомнения. На мгновение, всего одно мгновение, я заметил неуверенность, словно невероятным образом в мысли примарха ворвался какой-то давно забытый кошмарный сон.

Я никогда не забуду этот взгляд, отпечатавшийся на долю секунды на лице воина. Невозможно забыть сомнения богов.

Затем он ушел, отправившись за новостями, требующими его внимания. Я остался на платформе в окружении тех воинов моего братства, которые пережили решающий штурм, размышляя, какие новости могли вызвать столь стремительный уход.

В тот момент это обеспокоило меня. Но встретившись с Торгуном, после того как вражеская крепость была разрушена, а я снова оказался посреди мощи нашего Легиона, мне оказалось сложно припомнить те эмоции.

Мы победили, как и во всех прежних битвах. У меня не было причины полагать, что так будет не всегда.

— Ты был прав, — сказал я. — Твои слова были верными.

Торгун удивился.

— Ты о чем?

— Мы должны учиться у других, — сказал я. — Я могу научиться у тебя. Эта война меняется, и нам нужно реагировать. В ущельях я плохо защищался. Придет день, когда нам придется овладеть этими навыками, не ограничиваться только охотой.

Я не знал, почему сказал все это. Возможно, мучившее меня воспоминание о внезапной тревоге Хана подточило мою уверенность.

В этот раз Торгун не засмеялся. Думаю, мы оба слишком хорошо изучили друг друга.

— Нет, не думаю, что тебе следует измениться, Шибан-хан, — сказал он. — Думаю, ты должен оставаться самим собой: безрассудным и спонтанным.

Он улыбнулся.

— Думаю, ты должен смеяться, убивая.

Я последовал его совету: убивая, смеялся. Ледяной ветер трепал мои волосы, и я чувствовал горячую кровь на своей коже. Я мчался далеко и быстро, подстегивая своих братьев, чтобы они не отставали. Я был подобен беркуту, охотничьему орлу, свободному от пут, парящему в восходящем потоке высоко над горизонтом.

Вот кем мы были тогда — Минган Касурга, Братством Бури.

Это было наше имя, которое отличало нас от других.

В узком кругу нас называли «смеющимися убийцами».

Для остальной галактики мы все еще оставались неизвестными.

Это изменится. Вскоре после Чондакса мы с головой уйдем в дела Империума, втянутые в войну, истоки которой упустили, а о причинах которой ничего не знали. Силы, которые едва замечали наше существование, вдруг вспомнят о нас, а наша верность станет важна для богов и смертных.

История этой войны еще не написана. Я смотрю на звезды и готовлюсь к пламени, которое мы обрушим на них, не зная, куда приведет нас судьба. Возможно, это усилие станет самым могучим из предпринятых нами, нашим последним испытанием перед вступлением в права владык.

Если я честен с собой, тогда мне трудно поверить в это. Для меня более заманчиво считать, что нечто ужасное не произошло, что политически методы действий и стратегемы древних мыслителей не сработали, а наши мечты висят над бездной на шелковой нити.

Если это так, тогда мы будем сражаться до последнего, испытывая нашу отвагу и делая то, для чего были рождены. Я не радуюсь этому. И не буду смеяться, убивая тех, кого всегда любил, как братьев. Эта война будет другой. Она изменит нас, возможно, таким способом, о котором мы даже не догадывались.

Перед лицом грядущего я нахожу некоторое утешение в прошлом. Я помню наш путь войны: безрассудный, энергичный, импульсивный. Из всех миров, на которых мы бились, я буду помнить Чондакс с наибольшей любовью. Я никогда не смогу ненавидеть этот мир, неважно сколько крови он нам стоил. Там я в последний раз охотился прирожденным способом — неограниченный и свободный, как сокол в крутом пике.

Прежде всего ничто не сравниться с воспоминанием о той последней дуэли. Если я доживу, чтобы увидеть гибель сущего, увидеть разрушенные стены Императорского дворца и охваченные огнем равнины Чогориса, я все равно буду помнить то, как он бился. Это совершенство застыло во времени, и никакая злая сила никогда не сможет затмить произошедшее там, перед моими глазами на вершине последнего шпиля белого мира.

Если бы со мной был Есугэй, он бы нашел нужные слова. Я больше не уверен, что у меня есть дар к этому. Но если понадобится, я скажу эти слова.

Было время — короткий промежуток — когда люди осмелились бросить вызов небесам и возложить на свои плечи мантию богов. Возможно, мы зашли слишком далеко и слишком быстро, и наше высокомерие все же обрекло всех нас. Но мы отважились, увидели добычу и потянулись, чтобы схватить ее. На краткий миг, малейший фрагмент времени посреди необъятности вечности мы мельком увидели, кем могли стать. Я увидел один такой миг.

Поэтому мы были правы попытавшись. Он показал нам, скорее поступками, чем словами, кем он был.

Именно по этой причине я никогда не буду жалеть о нашем выборе. Когда время настанет, я выступлю против темнеющих небес, держа его пример перед глазами, черпая из него силу, используя, чтобы стать таким же смертоносным и могущественным, как он. И когда смерть наконец придет за мной, я встречу ее должным образом: с клинком в руках, прищуренными взором и словами воина на устах.

— За Императора, — скажу я, призывая судьбу. — За Хана.

Аарон Дембски-Боуден

Сердце "Завоевателя"

Император выбрал её.

В результате этого выбора, честь и гордость — эти наиболее непостоянные из валют — посыпались на её семейство. Многие из её дальних родственников — сотни их в запутанной паутине законных и незаконных кровных связей — выразили ей свои наилучшие пожелания, поделились опасениями, или же просто молча кипели от зависти.

Другие действовали более откровенно. Она получила целое небольшое состояние из подарков, взяток и услуг, прочла почти сотню официальных прошений ее руки и сердца, и пережила три попытки покушения.

Всё это не имело значения. Император выбрал её.

Конечно же, он не пришел лично. Его решение было получено в виде свитка, скрепленного Печатью Малкадора. Сенешаль Империума зафиксировал мандат Императора в письменной форме, после чего отправил его с приемлемой поспешностью во владения Дома Андраста. Ей не нужно было читать свиток, чтобы узнать выбор Императора. Ничто другое не привело бы полную фалангу золотых кустодиев к дворцам-шпилям квартала навигаторов.

Слухи распространились подобно пожару по всем шпилям города ещё до того, как ее отец собрал своих придворных и успел открыть свиток. Он сказал два слова капитан-генералу Легио Кустодес. Лишь два слова, которые от него ожидали; самые важные два слова, которые он когда-либо произносил за многие десятилетия своей долгой жизни.