Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Сообщив новоиспеченному генсеку о том, что достижение в Генуе реального шага к перемирию позволяет пойти на сокращение Красной Армии на одну четверть, вождь потребовал законодательно оформить свою просьбу. Тем не менее его предложение сессия ВЦИК отвергнула. Разгневанный Ленин потребовал ВЦИК, являвший собою по сути парламент, немедленно реорганизовать. О чем и сообщил в своей записке «т. Сталину для Политбюро», предложив ввести в состав членов ВЦИК... не менее 60% рабочих и крестьян, которые не занимали никаких должностей на совслужбе.

Политбюро рассмотрело это предложение и... передало его в особую комиссию. Ни Сталину, ни другим членам Политбюро не очень-то хотелось вводить свежую кровь и изгонять уже ставших для них своими бюрократов.

И вполне возможно, что уже тогда Ленин взглянул на Сталина совсем иными глазами. Почему он передавал все свои предложения через него? Да только потому, что считал его проводником своих идей, как это было в 1917-м. Но, судя по результатам, а вернее, их отсутствию, Сталин ничего делать не собирался. Что, конечно же, не могло не наводить вождя на грустные размышления и заставляло его волноваться.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кончились все эти волнения печально. И 26 мая в 10 часов утра Розанову позвонила сестра Ленина и сообщила, что «Володе плохо, какие-то боли в животе, рвота». Поспешившие в Горки врачи констатировали у вождя парез, и, как вспоминал потом Розанов, «в тот день впервые смерть определенно погрозила своим пальцем». Того же мнения придерживался и сам Ленин. «Нет, — отвечал он на утешения близких, — это первый звонок...»

Все реакции на сифилис, которыми якобы болели его родственники, оказались отрицательными, и тем не менее в Астрахань, откуда происходили предки Ленина по отцовской линии, отправилась целая медицинская комиссия. Главную заботу о вожде взял на себя Сталин. Он дал инструкции находившемуся в Берлине Крестинскому «всеми средствами воздействовать на германское правительство с тем, чтобы врачи Ферстер и Клемперер были отпущены в Москву на лето... Выдать Ферстеру (Клемпереру выдадут в Москве), — писал он в своей шифрограмме, — пятьдесят тысяч золотых рублей. Могут привезти семьи, условия в Москве будут созданы наилучшие».

В начале июня профессор Клемперер осмотрел сановного пациента и снова пришел к выводу, что его болезнь является следствием того страшного напряжения, в каком вождь пребывал последние годы. В чем и не было ничего удивительного. До 1917 года Ленин тоже много работал, но это была совсем другая работа. К тому же он много отдыхал и вел здоровый образ жизни. И даже в самом страшном сне ему вряд ли могло присниться, какой адский труд его ждет в России после завоевания им власти. Только в течение одного дня — 23 февраля 1921 года — Ленин принял участие в 40 заседаниях и встретился с 68 посетителями.

Самого Ленина вся эта медицинская возня вокруг него очень раздражала, и он просил Сталина «освободить его от Клемперера и избавить от Ферстера. По той причине, что своими врачами Крамером и Кожевниковым вождь был доволен «сверх избытка». Однако Сталин не спешил «избавлять» и «освобождать» больного вождя. Более того, вопреки настояниям Ленина, Зиновьев предложил «оставить немцев», и члены Политбюро согласились с ним. Ну а заодно и огородили вождя глухой стеной молчания.

Ленин тотчас выразил недовольство Сталину. «Тов. Сталин! — с явным раздражением писал он, — врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: пытались запретить «политические» совещания (сами плохо понимая, что это значит).

Я чрезвычайно рассердился и отшил их. В четверг у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чудесное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас экстренно, чтобы успеть сказать, на случай обострения болезни. Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда и волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных и компетентных разговоров. Надеюсь, Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и К0 отошьете. О пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать или присылайте кого-либо из участников...»

Понятно, что вся жизнь Ленина в политике, и все же «в четверг беседа, в пятницу паралич» выглядит удручающе. А если к этому прибавить еще и намерение вождя в случае отлучения от политики выращивать шампиньоны и разводить кроликов, то веселого тогда в Горках и на самом деле было мало.

В один из таких смутных для него дней, Ленин вызвал к себе Сталина, который приехал в Горки вместе с Бухариным. Сталин зашел в комнату к вождю, а Бухарин остался с сестрой вождя Марией и Крупской. Минут через десять Сталин вышел. «Простившись с нами, — рассказывала Мария Ильинична, — оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо большого дома через домик санатория во двор к автомобилю. Я пошла проводить их.

Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо». И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызвал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич».

«Теперь момент, о котором я Вам рассказывал раньше, — якобы сказал Владимир Ильич Сталину во время их беседы, — наступил, у меня паралич, и мне нужна Ваша помощь». «Почему В.И. обратился с этой просьбой к Сталину? — писала сестра Ленина. — Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой».

Впрочем, дело было не только в болезни Ленина, но и в его собственном взгляде на столь деликатные вопросы. Присутствуя в свое время на похоронах убивших себя Поля Лафарга и Клары Цеткин, он задумчиво произнес: «Что ж, все правильно... И если ты не можешь приносить никакой пользы делу революции выход только один — яд...»

Может быть, и так... Да и о какой пользе революции могла идти речь, если человек, который еще 30 мая не мог умножить 12 на 7, уже через месяц принимал судьбоносные для страны решения? В июне по инициативе Ленина в стране прошел первый в истории новой России открытый судебный процесс над 47 видными эсерами. Первых «врагов народа» обвинили во всех смертных грехах: от терактов при Временном правительстве до ведущих ролей в Белом движении, и 14 из них были приговорены к смертной казни.

Вряд ли так уж была велика вина этих самых эсеров, но Ленину очень нужна была показательная порка-предупреждение всем, кто не был согласен с большевиками. А таковых в стране хватало. Для чего еще в апреле, опять же по инициативе вождя, и было принято постановление ВЦИК «О внесудебных решениях ГПУ, вплоть до расстрела».

А все дело было в том, что созданное вместо ставшей притчей во языцех ЧК в рамках Народного комиссариата внутренних дел Государственное политическое управление (ГПУ) было лишено судебных функций. И вот теперь ЦК вернул ГПУ потерянное было «право непосредственного расстрела на месте бандитских элементов, захваченных на месте совершения ими преступления».

Надо ли говорить, что даже при не очень большом желании под марку «бандитских элементов» мог попасть практически любой гражданин РСФСР. Что же касается самого гуманного советского суда в мире, то... «Суд, — внушал Ленин наркомюсту Курскому во время их совместной работы над Уголовным кодексом, — должен не устранять террор: обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого». Так, сменив на ней только вывеску, государство совершенствовало свою карательную машину.

В сентябре Ленин выступил инициатором высылки цвета русской интеллигенции за границу. По его инициативе в изгнание отправились такие блестящие умы России, как Бердяев, Флоренский, Розанов и многие другие. Тогда же он сделал новую попытку сблизиться с Троцким, который уже почти целый год находился в состоянии конфронтации с ЦК. Еще 11 апреля на заседании Политбюро Ленин предложил ему место своего заместителя в Совнаркоме. Однако тот отказался, потому что не хотел терять контроль над вооруженными силами и был согласен заниматься экономикой только под его жесточайшим контролем. Ко всему прочему, он не имел ни малейшего желания работать в «общей команде», да еще с людьми, которые не являлись членами Политбюро.

Ленина покоробил не столько тон Троцкого, сколько его отказ. Тем не менее в сентябре он попросил Сталина поставить вопрос о назначении Троцкого своим заместителем на Политбюро. Тот снова отказался, и тогда Сталин внес предложение осудить его позицию.