ГНИЛЬ - Константин Соловьёв

Когда пришло утро, Маану казалось, что зубы у него выкрошились от постоянного напряжения, а позвоночник разломан на множество осколков. Бесконечная, муторная, иссушающая ночь подошла к концу. Кло, проснувшаяся по визгливому сигналу таймера, попыталась разбудить его, но Маан сделал вид, что спит. Она не стала настаивать, поцеловала его теплыми сухими губами в щеку и поднялась готовить завтрак. Он слышал, как хлопнула дверь комнаты Бесс — она тоже проснулась чтобы идти на занятия.

Ночь, хоть и не принесла отдыха, все же оказала благотворное влияние на Маана.

«Просто мнительность, — думал он, неподвижно лежа в постели и слушая звяканье тарелок на кухне, — Моя обычная проклятая мнительность. Неверный свет, напряженные нервы, какой-то блик в стекле. Нервы не в порядке, вот что. Мне всегда в голову лезет самое страшное. Даже то, чего не может быть на сто процентов. К черту сто — на миллион процентов!»

Эти мысли успокаивали. Сейчас они были единственной целительной силой, доступной ему, и Маан сосредоточился на них, чувствуя, как отпускает сжавшиеся, слипшиеся в единый ком, внутренности.

Проклятый паникер. Сумасшедший. О таком нельзя рассказывать даже ребятам из отдела — отправят на медицинское обследование или прямиком к психиатру. Маану представилось, как он сидит в «Атриуме» с Геалахом за одним столом и, как бы между делом, говорит: «Представляешь, старик, вчера я нашел у себя на ноге пятно Гнили!» «Да ну? — удивляется Геалах, — Серьезно?» «Конечно. Настоящее пятно, верная первая стадия. Но потом я присмотрелся, и оказалось, что у меня просто галлюцинация» «Бывает, конечно, — кивает Геалах, — Ты не переживай…»

Лежать в неподвижности было невыносимо и Маан едва дождался хлопка входной двери. До тех пор, пока Кло и Бесс не вышли из дома, он не мог даже выбраться из-под одеяла. Как будто оно стало частью его тела, его внешним покровом, защитным панцирем. Даже оставшись в одиночестве, окруженный четырьмя стенами и тихим гулом воздушного фильтра, Маан как мог оттягивал ту минуту, когда придется скинуть с себя одеяло и подняться. И даже сделав это через силу, он отводил взгляд от своей правой ноги, которая, казалось, этим утром стала еще более непослушной и неуклюжей.

Ерунда. Вздор. Минутное помешательство. У инспекторов Контроля нервная система постоянно подвержена испытаниям, которые не снились даже в армии, оттого никто не удивляется, когда то одного, то другого штатный психиатр Санитарного Контроля на неделю-две отстраняет от службы. «Рекреационный отпуск» — так это называется в документах. Маан за всю свою службу ни разу не получал такой отметки, и никто из ребят его отдела тоже. «Рекреационный отпуск» — это значит, что твои мозги немного закипели и тебя пришлось вышвырнуть на пару недель домой чтобы ты остыл. Тонизирующие препараты, отдых и беседы с психологом — вот, что тебе светит в ближайшее время, да и выйдя вновь на службу, ты вряд ли в скором времени получишь возможность участвовать в операции, скорее еще года пол просидишь в кабинете, перебирая папки. Обычная процедура. Механизм контролируемой безопасности.

Далеко не каждый инспектор получает подобный билет, но разговоров о них хватает. Иные из них краем уха слышал сам Маан в коридорах штаб-квартиры.

— Второй день его не вижу.

— Неудивительно — мозгоправ выбил ему рекреационку.

— Никогда бы на него не подумал. За дело?

— Похоже. Запах Гнили ему начал всюду мерещится, вчера чуть человека на улице не ухлопал, вздумалось, что Гнилец… У молодых бывает, сам знаешь.

Натягивая штаны, Маан вспомнил про одного парня из второго отдела, которого знал мельком. Тот тоже «закипел», но окружающие слишком поздно это поняли, тогда, когда рекреационка уже вряд ли могла помочь ему. Может, все дело было в том, что он не был молод, напротив, разменял уже четыре десятка лет. Таких если цепляет, то всерьез и, что самое скверное, выявлять такие случаи куда как сложнее. За маской равнодушия и холодной дисциплинированности такого человека, прослужившего в Контроле всю свою жизнь, может прятаться что-то очень нехорошее. Как у того парня. За ним не замечали никаких странностей, напротив, он всегда был спокоен, уравновешен и не единожды получал премию как лучший инспектор в отделе. Кое-кто поговаривал, что в последние недели своей службы он изменил привычному образу жизни, стал более замкнутым, осторожным, почти бросил курить и приобрел странное выражение во взгляде, но вряд ли это соответствовало действительности.

Он просто не вышел на службу. Его знали слишком хорошо чтобы понять — здесь что-то неладно. Ни один здравомыслящий служащий Контроля не исчезнет, не поставив даже в известность начальство. Двое или трое инспекторов, его сослуживцев из второго отдела, поехали к нему домой. Но дверь оказалась заперта изнутри и на стук никто не отвечал. Ребята не страдали излишней мнительностью, но были настроены достаточно решительно. Предполагая самое плохое, они выломали дверь.

Возможно, то, что они предполагали, было недостаточно плохим чтобы отразить всю суть того, что им пришлось увидеть.

Возможно, кое-кто из них будет вспоминать тот день как самый страшный за время своей службы.

Тот парень был дома. Но, наверно, им пришлось потратить некоторое время чтобы убедиться в том, что это он. Он лежал в ванной гигиенического блока, кровоточащий, копошащийся, точно обезглавленное насекомое, ничего не видящий и не слышащий вокруг себя. Сослуживцы, ошарашенные этим ужасным зрелищем, сперва решили, что их коллегу пытали, но, обнаружив на полу заскорузлые тряпки, ножницы, столовый нож и другие импровизированные инструменты, с опозданием поняли, что же здесь произошло.

Он вырезал себе глаза, воспользовавшись для этого консервным ножом, изрезал лицо до такой степени, что оно походило на одну ужасную рану, и практически скальпировал себя заживо. Он должен был потерять сознание от болевого шока и острой кровопотери, но у него оставалось достаточно сил чтобы взрезать кухонным ножом щеки и вырвать с корнем ногти. Когда его нашли, он, слишком ослабевший чтобы держать в руках что-либо, пытался отгрызть собственные пальцы, и уже закончил с одной рукой.

Больше его никто никогда не видел на службе, по документам он вышел на преждевременную пенсию, связанную с ухудшившимся состоянием здоровья. И, хотя имени его больше не называли в стенах штаб-квартиры, это не стало преградой для самых разных слухов, тревожных и будоражащих.

Как-то раз Маан, набравшись смелости, спросил у начальника второго отдела про его подчиненного. Сам не зная, зачем. Влияние момента. Они закончили зачистку старого «гнезда» и стояли рядом, пронизывая сухой спертый воздух извилистыми копьями табачного дыма и глядя на то, как деловитые и молчаливые Кулаки раскладывают неподвижные тела, лишь некоторые из которых напоминали человеческие.