Театр китового уса - Джоанна Куинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь она собственным ходом совершает только необходимые движения: fille Anglaise[54], прибывшая сражаться бок о бок с французами, принятая сетью пекарей и монашек, механиков и железнодорожников, солдатских вдов, которые дают ей приют на ночь и бокал коньяка и посылают в путь с поцелуями в обе щеки и наказом «courage»[55].
Однажды утром ее посылают отвезти деньги лидеру группы Сопротивления, прячущейся глубоко в лесу. День дождливый, и с деревьев каплет медленным тиканьем. Лес такой густой, а деревья такие высокие, и сам воздух кажется неподвижным, загустевшим, будто люди прячутся в водорослях на дне омута. Время от времени с далеким жужжаньем над головой пролетают истребители, как журчалка, видимая сквозь толщу воды.
Люди – в основном местные фермеры и их младшие сыновья в беретах и подбитых гвоздями ботинках вместе с истрепанными войной бойцами Испанской республики – поглядывают на нее с интересом: женщина в их лесу. Она думает о потерянных мальчиках из «Питера Пэна», устроивших себе дома в деревьях. Как же она ненавидела эту пьесу, с ее удушающим требованием материнства, с капризным Питером, блеющим требования Венди остаться штопать их носки, будто она была там только для этого.
Из потайного кармана на дне своего рюкзака она достает внушительный кирпич наличных и передает лидеру группы, у которого через грудь висит патронаш, будто у мексиканского бандита.
– Вам стоит усилить безопасность на дороге в лес, – говорит она все более местным французским Жильберты. – Я заметила вашего дозорного задолго до того, как он увидел меня.
Лидер пересчитывает деньги, ничего не говоря.
– Я бы хотела получить за это расписку, пожалуйста, – говорит она, затем шарит в сумке и достает бутылку бренди. Мужчины подаются вперед. Она передает бутылку лидеру. – Vive la France.
Он вытаскивает пробку, делает глоток, затем передает мужчинам позади.
– Vive la liberté[56], – говорит он и манит ее за собой в лагерь.
Sous Terre
Октябрь 1943
Когда округ «Пастух» рушится, происходит это очень быстро. Их радист пойман гестапо на чердаке над аптекой, откуда он посылал зашифрованные сообщения в Лондон, и мальчик, работающий в аптеке, пробегает целых пять миль, чтобы сообщить Пьеру и Жильберте.
Первые сорок восемь часов после ареста агента самые опасные. Радист – прикованный к тюремной стене, избитый и истекающий кровью – должен продержаться столько, ничего не выдавая, что бы с ним ни делали, чтобы дать своим коллегам шанс исчезнуть.
В последний раз Жильберта видит Пьера в саду фермерского домика, который служит им базой, кидающим бумаги в костер и кричащим, чтобы она уходила. Allez! Она вытаскивает велосипед из тайника в коровнике и уезжает, останавливаясь только чтобы выкинуть очки в ручей и распустить волосы, накрасить помадой губы и подвернуть юбку чуть выше. Мимо проезжает на мотоцикле немец, и она улыбается ему так бесстыже, со всем непривычным шармом Софи, что он едва не съезжает в кювет. Она насквозь ненавидит себя в этот миг, но яростно продолжает крутить педали.
У нее есть контакт в соседней деревне, парикмахерша, которая принимает ее, находит новую одежду – платье в цветочек и туфли на пробковой подошве – и укладывает ей волосы, так что они завитком лежат на голове. Клодин Бошам снова выходит в мир с корзиной для покупок и обручальным кольцом на пальце – молодая французская домохозяйка с фотографией сынишки в сумке.
Она садится на поезд, затем на другой, и еще на один, запрыгивает в последний момент, тщательно сменяя вагоны, чтобы удостовериться, что за ней не следят, методично следуя тому, чему ее научили. Она сходит с поезда на деревенских станциях, чтобы избежать проверок на станциях побольше. Она не рискует останавливаться в отелях, где ее могут попросить записаться в гостевой книге. Она едва спит и почти не ест.
Пока поезда несутся сквозь сельскую местность, мимо рядов подстриженных деревьев и медленных каналов, она читает свои стихи, подчеркивая свеженакрашенными ногтями слова для своих усталых глаз – следуя за Виктором Гюго, когда он сообщает:
Je suit fait d’ombre et de marbre.
Comme les pieds noir de l’arbre,
Je m’enfonce dans la nuit.
J’écoute; je suis sous terre.
Я сделан из тени и мрамора.
Как черные ноги дерева,
Я закапываюсь в ночь.
Я слушаю; я под землей.
Когда поезд останавливается, она слышит, как хлопает дверь машины. Лает собака. Обычные звуки, которые могут означать что-то необычное. В подпольной работе, как в пьесе, нет несущественных деталей. Если в первом акте появляется ружье, к третьему оно должно выстрелить. Все должно быть подмечено, обдумано. Машина – военная? Собака большая или маленькая? Какой-то запечатанной частью себя она понимает, что это бесконечное обдумывание выматывает, но считает, что лучше бодрствовать и уставать, чем уснуть и умереть. Лающую собаку успокаивает раздраженный хозяин-француз. Поезд отъезжает от станции.
Она возвращается к Виктору Гюго, к захватывающей загадке перевода. Закапываться dans la nuit означает, что он прокапывает ночь или вкапывается во тьму? А m’enforce в данном контексте, возможно, подразумевает сокрытие себя? Ее мозг – это лопата, которая вонзается во все.
В конце концов она добирается до деревни в горах, пройдя многие мили по крутым пыльным дорогам. Пробковые туфли разваливаются, ноги в мозолях. Контакт в Сопротивлении отводит ее к радисту, спрятанному в кладовой, полной заячьих шкурок, который передает сообщение в Лондон, а из Лондона быстро приходит ответное – она должна вернуться к октябрьской луне. Радист сообщает ей, что ходят слухи о провале большого округа в Париже, отчего агенты союзников по всей Франции посыпались как костяшки домино.
Через неделю на высоком плато у деревни приземляется «Лайсандер» с двумя новыми агентами. Он забирает ее, вытаскивает из игры.
Лондон сер от тумана. Ни одно из грязных окон штаб-квартиры Орга не закрывается полностью. По комнатам со свистом гуляют сквозняки. Радиаторы задумчиво лязгают, но остаются холодными на ощупь. Есть чай, но сахар кончился. Одна из секретарш обычно следит, чтобы всего хватало, но она уже неделю не появлялась. Двое мужчин в форме, которые
