Том 6. Дураки на периферии - Андрей Платонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А здорово ездил! земля гудела…
Морщинистый, пожилой человек (равнодушно констатирует):
— Аварийщик. Скакун.
Пауза.
Арфа (в сердечном нетерпении):
— А почему, когда он ехал, то колхозники шапки снимали и ура кричали?!
Пожилой человек:
— Культработа слаба среди них, вот почему.
Внезапно появляется Евстафьев, берет зятя за плечо:
— Пойдем, Федя, прочь отсюда… Нам уголовный суд, а им страшный будет!
Пожилой человек:
— Вы тоже паровозный артист?
Евстафьев:
— То же самое!.. Ну, скажи, пожалуйста: стрелки пляшут, буксы горят, шейки прочь отлетают, — тут паровозу делать нечего. Вы глупцы безрукие, вам на телеге ездить пора. А мы не можем технику срамить — мы люди одушевленные!
Пауза. Председатель:
— Это кто же: глупцы безрукие? Мы?
Евстафьев:
— Нет! Не вы одни.
Пауза.
Молодой человек (радостно):
— Вот интересно!
Пожилой человек (совсем хладнокровно):
— Будет интересно — тогда и перестроимся. Сейчас не разрешено.
Евстафьев уводит Федора. Вслед за ними уходит Арфа, она внимательно смотрит на тройку за столом, на ее лице выражение любопытства, подозрительности и удивления, но не злобы и ожесточения. Она глядит все время, обернув лицо назад, пока не скрывается за дверью.
Оставшиеся трое смотрят несколько мгновений друг на друга.
Председатель (удовлетворенно):
— Все нормально!
Пожилой человек:
— Вполне!
Молодой человек с горьким, рассеянным лицом смотрит в стол. Краткая пауза.
Отворяется дверь (не та, через которую ушел Федор и другие) — входит нач. дороги — Иных.
Члены суда встают: два члена суда (кроме молодого) взмахивают руками как для аплодисментов и, не доведя ладонь до ладони на несколько сантиметров, остаются в этой позиции, затем медленно подымают руки «под козырек», отдавая честь.
Иных здоровается с людьми и садится против суда. Члены суда также медленно опускаются против него.
Иных:
— Какие дела, товарищи?
Председатель:
— Хорошие, товарищ начальник. Была тут одна авария, но мы уже осудили механика…
Иных:
— Как же вы его осудили?
Председатель:
— Гуманно, товарищ начальник — исключительно для воспитания масс…
Иных:
— А вы сами были на аварии?
Председатель:
— Никак нет… Нам командировочных средств не отпускают…
Иных (вставая):
— Едемте со мной.
Ж. д. линия. Нарастающий шум приближающейся моторной дрезины. Проносится моторная дрезина: на ней стоит Иных и сидят, сжавшись от ветра скорости, три члена суда и моторист.
Аварийное место. Паровоз «Фд» и три большегрузных четырехосных вагона за ним (остальные вагоны вне экрана). Тендер вдвинулся в будку механика. Первый вагон — вслед за паровозом — стоит почти вертикально (градусов 60–70), точно он стремился забраться на тендер паровоза; оба передних ската этого вагона вырвались из тележки; один скат лежит на самом тендере, другой на будке механика, глубоко погрузившись в нее сквозь крышу. Второй вагон сжат между двумя соседними вагонами стенка в стенку — в упор — но относительно здоров. Третий сильно осел, накренился на одну тележку и выпятился корпусом на сторону.
Подъезжает моторная дрезина с Иных и прочими людьми.
Иных и его спутники идут с головы паровоза параллельно составу.
Тележка третьего вагона, давшая крен вагону.
У этой тележки появляется Иных; его спутники останавливаются близ нач. дороги.
Иных садится на корточки около этой дефективной тележки, ощупывает руками и осматривает детали тележки.
Иных:
— Нужно поднять на домкраты.
Четыре слесаря поднимают вагон над тележкой на домкраты. Кроме них в кадре никого нет.
Один слесарь (выползая из-под вагона):
— Готово, начальник!
Появляется Иных и за ним его спутники.
Иных снова садится на корточки к тележке у одной буксы.
Иных берет гаечный ключ, к нему подходит один из слесарей с инструментом — и оба вместе они быстро разбирают то, что осталось от буксы, подшипника и прочих ближайших деталей.
Обнажается блестящий стальной срез осевой шейки — по самую ступицу, а самой шейки нет.
Слесарь вскрывает соседнюю деформированную буксу: там шейка цела, но она состругана, надломлена и висит книзу на последнем маленьком сечении.
Иных (к членам суда):
— Видите, где у нас болит?
Председатель суда:
— Видим, товарищ начальник… Машинисты ездят шибко, вот и шейки летят!
Молодой член суда:
— Надо буксовое хозяйство наладить, а машинисты не виноваты…
Иных:
— Вы так думаете?
Молодой член суда:
— Да, товарищ начальник!
Иных:
— Вы правы. Спасибо, что вы можете думать… (К двум другим судьям): — А вам я советую завтра же поступить в школу смазчиков — вы видите: у нас с буксами неладно, нам нужны смазчики.
Председатель суда:
— Спасибо, начальник. Мы будем смазчиками.
Пожилой член суда:
— Извиняюсь… А может вы передумаете, товарищ начальник дороги?
Иных:
— Нет, не передумаю!
Пожилой член суда:
— Ну тогда придется быть смазчиком: государство велит!
Председатель суда и пожилой член суда садятся на корточки к буксам и начинают их пробовать руками и копаться там с преувеличенным, показным усердием.
Молодой член суда (к Иных):
— Если бы, товарищ начальник, механик не дал экстренного торможения и контрпара, он бы весь состав разбил, а так — два вагона. На полном ходу у него срезались вагонные шейки, и он заметил. Он молодец!
Иных берет молодого члена суда под руку и уходит с ним с экрана. Председатель суда и пожилой член суда копаются в буксах у вагонной тележки.
Пожилой член суда:
— А он ничего — начальник нашей дороги! Он старается!
Пред. суда:
— да ведь с нами иначе нельзя! С нами надо строго поступать!
Затемнение.
Смутный экран. Сирена быстро удаляющегося поездного паровоза, долго поющая на расставание в открытом пространстве.
Железнодорожная даль: прямой главный путь, хвостовой вагон уходящего, проваливающегося в сумрак пассажирского поезда.
Открытый перрон вокзала, снятый низко, немного выше уровня перрона. две одиноких полных женских ноги в бедных туфлях, нижний край дешевого плаща.
Сор подлетает к этим ногам.
Швабра, метущая этот сор прямо на неподвижные, спокойные ноги.
Ноги неуверенно отступают.
Почтовый ящик на стене вокзала: фасадом к зрителю.
Со стороны зрителя — спиною к нему — к почтовому ящику подходит женщина: Арфа.
Рука женщины гладит почтовый ящик.
Две ноги ее.
Сор опять подбегает к этим ногам.
Швабра останавливается невдалеке от ног. Пение далекой (гораздо более далекой, чем в прежнем кадре) сирены паровоза, постепенно смолкающей от слишком большого, быстрого удаления поезда.
Ноги женщины и швабра около них. за шваброй — сапоги уборщика. Несколько крупных капель слез падают в сухую мякоть пыли около швабры.
Мужской старый голос уборщика:
— Не сорите, гражданка!
Молодой женский голос:
— Я не сорю. Уборщик:
— Плачешь, что ль? Ну, плачь: мочить можно!
Одна женская нога быстро откидывает от себя сор и разметывает его. Швабра отступает.
Летний вечер. Прямая улица с новыми домами, окрашенными в светлые тона. По белым стенам домов медленно шевелятся тени древесных листьев. (Просьба попытаться дать ослепительную призрачность летнего вечера, время накануне ночи, пустоту воздуха, всеобщую световую паузу). Посреди улицы, по дороге, удаляется одинокая фигура женщины — видно по ногам и по фигуре, что она та самая, которая была на перроне: Арфа.
Возвышенность в железнодорожной полосе отчуждения. Обычный ландшафт: телеграфная линия, пачки снеговых щитов. Тонко скулит телеграфная линия, печально гудят телеграфные столбы, давая понятие о долготе времени и величине пространства.
На одном месте этой возвышенности, на бугре в полосе отчуждения, сидит Евстафьев; он в рабочем толстом пиджаке, в круглой шапке (вроде папахи, но меньше ее) со значком паровоза. Рядом с ним железный сундучок, крышка сундучка открыта. Евстафьев таскает рукой из сундука кусочки какой-то пищи и ест их, напряженно наблюдая линию железной дороги.
Слышится быстрая, тяжкая отсечка пара паровоза и рокот идущего поезда. По лицу Евстафьева идут слезы. Он жует, плачет, улыбается и утирает усы. Поезд, судя по звукам, уже прошел: бегущие вагоны умолкают вдали.
Гул мотора низко-летящего самолета. Евстафьев глядит вверх. Он улыбается, он снимает шапку; затем хватает в воздухе как бы рули управления самолета и надувается в энтузиазме, в воображении, в остервенении — до того, что темнеет лицом от прилива крови.
