Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

К тому же она не могла не сопоставить совсем уж очевидные факты. За неделю до смерти с дядюшкой стало твориться что-то неладное. И ровно неделю назад в Ганрю приехал балаган, к которому незримыми нитями стягивались все на первый взгляд не связанные друг с другом события, происходившие в городе в последние несколько дней.

Дело оставалось лишь за малым: найти реальные доказательства этой связи. И Уми всей душой надеялась, что поиски в особняке приоткроют завесу хотя бы одной из тайн, которые окружили Ганрю и его обитателей, словно ночные мотыльки, налетевшие на свет бумажного фонарика…

Служанка тем временем продолжала что-то говорить. Ямада слушал Масаэ с неослабевающим вниманием, и с каждым мгновением лицо его становилось всё более мрачным. Должно быть, что-то в словах служанки всерьёз насторожило монаха, поэтому Уми усилием воли заставила себя вслушаться в её болтовню:

– …в саду, значит. Вот в этом самом, где мы сейчас с вами идём. Собака сторожа почуяла его и такой лай подняла, до сих пор мороз по коже! Сама я тела не видела, но сторож сказал, бедняге Яно вырвали сердце! У него в груди была огроменная дыра, точно и впрямь какой-то демон над ним поглумился!

Стоило Уми услышать последнюю фразу служанки, как ей стало жутко. Выходит, этой ночью в особняке Окумуры нашли целых два тела – хозяина дома и его ближайшего помощника.

– Но отчего слуга из особняка умолчал о гибели Яно? – не могла не спросить Уми.

– Господин Хаяси запретил говорить об этом, – поджав губы, ответила Масаэ. – Я рассказала вам лишь потому, что вы – его дочь и рано или поздно узнали бы обо всём.

Значит, отец решил всё скрыть и отыскать убийцу своими силами, не прибегая к помощи полиции. Во всяком случае, в открытую. Похоже, скоро городским сплетникам придётся придержать свои ядовитые языки: наверняка клан Аосаки позаботится и о том, чтобы смерть градоправителя выглядела как несчастный случай. Многие знали о том, что у дядюшки были проблемы с сердцем. Любое незначительное потрясение могло стать для него смертельным, и убедить в этом горожан будет нетрудно.

– Где тело этого несчастного? – наконец подал голос молчавший до того Ямада.

– Его увезли совсем недавно, по приказу господина Хаяси. Но куда, я не знаю.

– Надеюсь, над ним проведут все положенные обряды, чтобы его душа сумела отыскать путь в Страну Корней, – проговорил Ямада, и кольца на его посохе горестно звякнули, словно отразив витавшую в воздухе скорбь по двум преждевременным смертям.

Вскоре они подошли к застеклённой террасе. Уми доводилось бывать в зале, расположенной прямо за ней: большие окна пускали внутрь столько света, что Уми порой казалось, будто она стояла не на твёрдом каменном полу, а плыла в потоках солнечных лучей…

Сейчас комната была пустой и застывшей, и лишь теперь Уми со всей неизбежностью осознала: дядюшки и впрямь больше нет.

– Господина Окумуру положили в спальне, да убережёт Дракон его душу, – вполголоса проговорила Масаэ, убедившись, что в этой части дома всё было тихо. – Идёмте.

Уми хотелось прежде осмотреть кабинет дядюшки – она боялась, что после того, как увидит тело, последние силы покинут её, и она проплачет над покойным весь остаток дня. Но делать было нечего: Масаэ и так сильно рисковала, впустив их внутрь. Кабинет дядюшки был неподалёку от спальни, так что пробраться туда будет не так уж и сложно.

Путь их лежал через кухню, где тоже не оказалось ни души. Огромная печь, выложенная из камня, была холодна – должно быть, огонь потух в ней ещё вчера, а развести его снова не успели. Да и зачем, если хозяина дома больше не было в живых?

Следуя за Масаэ, Уми отмечала, как неуловимо изменилось всё вокруг. Огромный дом, столкнувшись со смертью своего владельца, словно замер. Повсюду было непривычно тихо, словно вся прислуга, кроме Масаэ, покинула особняк, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Всё внутри оставалось прежним, как и при жизни дядюшки, но будто невесомая полупрозрачная вуаль накрыла большие комнаты с высокими потолками и массивной глэндрийской мебелью. Даже заглядывавшее в высокие стеклянные окна солнце казалось каким-то бледным и больным: лучи его, отражаясь от зеркал и до блеска начищенного мраморного пола, тут же тускнели, словно умирали прямо на глазах.

Когда они поднимались по лестнице, ведущей на второй этаж, вдалеке послышался голос Томоко. Судя по сердитым интонациям, домоправительница делала кому-то из служанок выговор.

«Теперь понятно, почему в этой части дома так пусто», – догадалась Уми. Похоже, домоправительница усадьбы Хаяси каждому нашла работу. Под бдительным взором Томоко даже самый нерадивый слуга не посмел бы увиливать от своих обязанностей. Интересно, как Масаэ удалось от неё улизнуть?

Так никем и не замеченные, они добралась до спальни градоправителя. Заходить внутрь Масаэ наотрез отказалась.

– Я уже простилась с господином, так что ни к чему снова тревожить его покой, – пряча глаза, проговорила служанка и попятилась, согнувшись в поклоне, который так не вязался с её глэндрийским платьем. – Буду ждать вас на кухне, чтобы проводить обратно, молодая госпожа Хаяси, почтеннейший каннуси. Вы ведь сумеете найти дорогу, не так ли?

Дождавшись ответного кивка от Уми, Масаэ спешно удалилась, словно ей тягостно было даже стоять рядом с местом, где находился покойный.

И Уми не могла её за это винить: у неё самой было тяжело на сердце. Тяжелее, пожалуй, было только в то злополучное утро почти четырнадцать лет назад, когда она узнала, что мать бросила их…

Ямада молча стоял рядом и ждал: ни словом, ни делом монах не торопил её, за что Уми была ему благодарна. До тех пор, пока она не видела тела дядюшки, в сердце ещё теплилась надежда, что всё может оказаться неправдой – что кто-то просто решил зло подшутить над всеми, выдав градоправителя за мертвеца.

Но вопреки тщетным надеждам здравый смысл всё же подсказывал Уми собраться с силами и довершить начатое. Раз они уже пробрались в особняк, поворачивать назад поздно. Второй раз такого шанса может не представиться.

И Уми, шумно выдохнув, приоткрыла дверь спальни.

Дядюшка лежал на широкой кровати с балдахином: говорят, такие стояли в спальнях глэндрийских аристократов. Уми всякий раз поражалась, как можно спать, находясь так высоко от пола, но дядюшка с улыбкой заверял, что после мягкой пуховой перины ей больше никогда в жизни не захочется улечься на жёсткий футон.

Покойного уже обмыли и переодели во всё белое – чистый цвет скорби, который не пристал живым.