Смерть и рождение Дэвида Маркэнда - Уолдо Фрэнк

- Бегите скорей отсюда, - сказала она, - он сейчас вернется с ружьем.

- А как же вы? - спросил Маркэнд.

- Обо мне вы не думайте.

- Вставайте, - сказал Берн.

- Бегите скорее отсюда. Он сейчас вернется с ружьем.

- Вот и вставайте.

- Обо мне вы не думайте.

- Вы пойдете с нами, - сказал Берн.

Она лежала не двигаясь и смотрела на него. Ее лицо было серебристо-серым в бледном свете, на щеке темнело пятно, и волосы клубились черным дымом. Ее шея и грудь были серебристо-серы; только глаза жили. Она лежала молча.

- Не бойтесь нас, - сказал Берн. - Вы в беде, а мы не причиним вам вреда.

- Не стоит, - сказала она. - Вы лучше бегите скорее.

Внизу послышались шаги, взад-вперед, неторопливые шаги сумасшедшего, лишенные целенаправленности. Берн нагнулся и взял ее за плечи.

- Не спорьте с нами, пожалуйста, - сказал он.

Они услышали треск огня.

- Он поджег амбар, - сказала девушка без волнения в голосе.

Берн подхватил ее безжизненно поникшее тело на руки.

- Идите вы первый, - спокойно сказал он Маркэнду. Внизу вспыхивали языки пламени, солома шуршала. Когда они спустились по лестнице, амбар вдруг встал из ночи, охваченный пламенем. Раздался выстрел, кто-то дико закричал. Вдвоем поддерживая девушку, они нырнули в тень сарая и побежали полем вдоль дороги.

Никто не гнался за ними, они были в безопасности. Ручей, в котором путники купались несколько часов тому назад, по-прежнему журчал в молчаливом обрамлении ив.

- Все целы? - засмеялся Берн. - Сколько пути до ближнего города? Вам нужно поспать в постели.

- Мне ничего, - сказала девушка. - Я спать не могу. Я хочу идти.

Они вернулись на дорогу и пошли.

- Вы еще не устали? - каждый час спрашивал Берн.

- Я хочу идти.

Наконец они увидели густую сосновую рощицу на невысоком холме у дороги.

- Свернем, - сказал ласково Берн, - всем нам нужно отдохнуть.

Вершина холма была плоская, и земля гладкая, как шелк. Рассвет брезжил между стволами деревьев. Они стояли втроем в кругу вздыхавших ветвей. Мужчины подостлали свои пальто девушке; мужчины легли рядом с ней.

Был вечер. Они проснулись все трое сразу, когда солнце с запада проникло под ветви деревьев, где они спали. Они дошли до ближайшей деревни, купили съестного и для девушки кое-что из вещей и оттуда спустились к речонке, в полумиле от дороги. Их голод утих. Костер догорал, и небо на востоке посветлело в предвестии луны.

Девушка заговорила:

- Скажите же мне, кто вы такие? Меня зовут Джейн Прист.

Ее слова, как радостное и гордое согласие женщины, сняли покрывало сдержанности с обоих мужчин. Теперь Маркэнд смотрел на нее и видел ее. Она была высока ростом; ее худощавое тело с угловатой и хрупкой грацией вытянулось на земле. Светлые глаза придавали гармоничность крупным чертам ее лица. Голос у нее был хриплый. Это была девушка печальная, зрелая и иссушенная не по годам: ей было не больше двадцати.

- Мы не хобо, - ответил Джон Берн.

- Я так и думала.

- Мы с Севера. Приехали сюда за делом. Вот это - Маркэнд. Его дело в том, чтоб все понять... я хочу сказать - о жизни и о себе. Для этого он отказался от выгодной работы, хотите - верьте, хотите - нет. Мое дело в том, чтобы помочь жителям Юга встать на ноги - после того, как я познакомлюсь с характером края... и, говоря жители, я думаю и о белых, и о черных.

- Я три года работала на фабрике. Пожалуй, я понимаю, что вы хотите сказать.

- Расскажите вы теперь, - попросил Маркэнд.

- Особенно и рассказывать нечего. Я родилась... там, где вы меня встретили. Мать всегда была хворая, а отцу во всем не везло. Три года назад он вдруг стал какой-то чудной... вы знаете, о чем я... Это ведь, скажу я вам, не такая уж редкость по нашим местам, потому что у нас женщины, как только начнут стареть, так все болеют, а на мужа и смотреть не хотят. И вот одна выдалась такая ночь, что я до утра с колен не вставала - молилась. И бог словно велел мне спасаться. Вот я и убежала из дому. Отправилась я в Бэйтсвилл, близ границы штата Теннесси. Там у меня знакомая девушка на фабрике работала. Мне хотелось стать учительницей. Поступлю, думаю, на фабрику работать, а сама заниматься начну. Что ж, попробовала. Но когда десять часов простоишь у машины, потом ничего в голову не лезет. Прошлый год я заболела, поехала домой. Сначала все обошлось, потом отец опять взялся за свое, и я уехала. Я хотела подготовиться на учительницу. Я молилась об этом. Мне все думалось: неужто господь велел бы мне уйти из дому, если б не хотел помочь? Но пришлось возвращаться на фабрику, больше делать было нечего. Проработала я еще год, и все без толку. Очень уж уставала, в голову ничего не шло потом. Девушка помолчала, пока не овладела снова своим голосом. - У нас для девушки только две дороги и есть: или на улицу - тогда денег заработаешь больше и спина не так будет болеть, или замуж, а это - работа не легче, чем на фабрике. Мне хотелось стать учительницей. Но голова не варит, когда очень устанешь. Я так извелась, что даже дома мне уж не так плохо показалось. Не знаю, другим девушкам с фабрики как будто не было так тяжело, как мне. Может быть, потому, что они не думали о том, чтоб стать учительницами, Должно быть, я уж слишком все принимала всерьез. Другие девушки водились с парнями. Я - нет. Мне казалось, я всех их насквозь вижу. Как только любой из них скажет: "Не поесть ли нам мороженого?" - так уж знаешь наперед, что ему нужно. Настали лучшие времена, на фабриках работа кипела - хлопок уродился. Тут я стала думать: может быть, дома пойдет теперь по-другому. Может быть, исправится. Просто мне какая-нибудь нужна была надежда - в Бэйтсвилле надеяться было не на что. Отец не злой человек, только уж очень бешеный. И многие старики у нас тут такие. И даже винить их нельзя, раз у них с женами так выходит. Может быть, думаю, он меня посовестится трогать - ведь я теперь совсем взрослая. Может быть, если показать ему, что я понимаю, не просто ненавижу его... может быть, он возьмет немного денег из банка и даст мне подготовиться на учительницу. Она снова помолчала, и взгляд ее стал жестче. - Как будто в ответ на мои молитвы бог, который велел мне уйти из дому, теперь приказал вернуться домой... Вы-то, - она посмотрела на Берна, - вы ведь не верите в бога?

- Бога нет, и верить нечего, - сказал Берн спокойно.

Девушка гневно взглянула на него. Потом Маркэнд увидел, как она улыбнулась, и понял, что она сильна.

- Вчера, - теперь она говорила почти шепотом, словно воспоминания невероятно утомляли ее, - вчера я вернулась домой. Как только я отворила дверь, отец поглядел на меня так бешено, как голодная собака смотрит на мясо, и я поняла, что помощи мне от него не ждать. Или нужно заплатить за нее. Я рано легла в постель, и он пришел ко мне в комнату. Он еще и выпил, и я не знала, что делать. Тогда я ему сказала, что хочу стать учительницей и пусть он поможет мне. Он выслушал спокойно и сказал, что поможет. "Я для тебя все сделаю, дочка, - сказал он и потом все повторял: - Я был тебе плохой отец, знаю. Но теперь все по-другому, и я помогу тебе". Он говорил от души, и я заплакала. И вдруг, как он увидел, что я плачу, так кинулся ко мне, не помня себя, и стал хватать меня. Но я вырвалась и вытолкала его из комнаты. Я почувствовала, что ненавижу его, и не могла заснуть: все мне было страшно в доме. Тогда я оделась и вышла, чтобы опять уйти - совсем. Но тут подумала о фабрике... больше ведь некуда податься, кроме фабрики. И как вспомнила об этом, такую почувствовала усталость, что ноги отказались идти. Но и домой возвращаться нельзя было. Я не знала, что отец слышал, как я встала. Я влезла на сеновал и решила потихоньку выбраться утром, до того, как проснется отец... А дальше вы знаете, - сказала она. - Нет, может, и не знаете. Может, вы не знаете, что, когда я услышала, как отец поднимается по лестнице, мне вдруг стало все равно. Когда он схватил меня, я больше не вырывалась. Мне было все равно, все во мне смешалось. Уж очень ему скверно без женщины, подумала я, если он из-за родной дочери так бесится. И вот я подумала: может быть, если я уступлю, он поможет мне подготовиться на учительницу. А потом я подумала: нет, если я уступлю, я уже не гожусь в учительницы. А потом мне стало все равно, все равно. И тут вы...

Мужчины зажгли свои погасшие трубки и курили молча. Она смотрела на них со смутным страхом во взгляде, и они не поднимали на нее глаз, словно из уважения к ее наготе.

- Пора спать, - сказал наконец Берн.

Маркэнд проснулся свежим утром. Джейн Прист спала еще, до подбородка укрытая пальто. Подперев голову рукой, Берн смотрел на нее. Он не видел Маркэнда, и Маркэнд стал наблюдать за ним. На строгом лице была нежность; вся жизнь отражалась в его глазах, устремленных на девушку, словно они были устремлены на жизнь. Маркэнд понял, что в этой девушке Берн видел саму жизнь: он жалел ее юность; сострадал ее судьбе, открывшей ей красоту ее тела лишь через кровосмесительную похоть; с возмущением думал он о годах, отданных ею рабскому служению машине, с сочувствием - о ее мечте стать учительницей; он ненавидел социальный строй, который едва не сломил ее; любил мир подлинный, в котором жила ее красота и который жил в ней. Всей своей жизнью Берн глядел на эту жизнь, не зная, что на него смотрят, пока глаза девушки не раскрылись под его взглядом. Тогда лицо его снова спряталось за маской, и он угрюмо улыбнулся.