Сказки - Якоб Гримм

Затем Ганс-Ёж и говорит:

– Батюшка, велите вы моего петушка ещё раз подковать в кузнице, а потом я уеду и весь свой век не вернусь к вам назад.

Велел отец подковать петушка и обрадовался, что Ганс-Ёж домой возвращаться не собирается.

И поехал Ганс-Ёж в первое королевство; но король повелел, что ежели кто верхом на петухе приедет и будет притом играть на волынке, то должны все в него стрелять, рубить его и колоть, чтобы он не осмелился показаться в замке. Только подъехал Ганс-Ёж к замку, как кинулись на него со штыками люди. Но он ударил своего петуха шпорой, перелетал через ворота и очутился у королевского окошка; сел на окошко и крикнул, чтобы король отдал обещанное, а не то придётся ему и дочери его с жизнью своей распрощаться. Стал король свою дочь уговаривать, чтобы вышла она к Гансу-Ежу и спасла бы и свою и его жизнь. Вот оделась она во всё белое, и дал ей отец карету, запряжённую шестериком, отпустил с нею добрых и надёжных слуг и дал ей денег и много всякого добра. Села она в карету, а Ганс-Ёж со своим петухом и волынкой уселся рядом с нею; попрощались они с королём и поехали. И король думал, что он уже больше её никогда и не увидит. Но вышло по-другому: только они отъехали немного от города, раздел её Ганс-Ёж, снял с неё белое платье и стал колоть её до крови своими иглами и приговаривать:

– Это тебе в награду за твою неверность; уходи от меня, жить с тобой я не хочу, – и прогнал он её домой; и вот была она опозорена на всю свою жизнь.

А Ганс-Ёж поехал на своём петушке и со своей волынкой дальше, и приехал он в другое королевство, к тому королю, которому он путь указал. А король тот велел, если явится кто, похожий на Ганса-Ежа, чтобы часовые перед ним на караул взяли, пропустили бы его и чтоб кричали все «ура» и привели бы его в королевский замок. Как увидала его королевна, испугалась, – такой он был страшный на вид; но она подумала: «Что ж теперь делать, если я отцу своему дала обещание?» Приняла она Ганса-Ежа ласково да приветливо, обвенчалась с ним, и пришлось ему идти к столу королевскому. Села она с ним рядом, и стали они есть да пить. Вот наступил вечер, и надо было уже им спать ложиться, и было ей страшно его игл; но он сказал ей, чтоб она не боялась, что ей больно не будет; и он попросил старого короля, чтобы поставил он четырёх человек у дверей на страже и чтоб развели они большой костёр; и когда он войдёт в опочивальню и станет спать ложиться, то снимет с себя свою ежовую шкуру и бросит её у постели; и должна стража подбежать и кинуть ту шкуру в огонь и не отходить, пока она не сгорит дотла.

Когда колокол пробил одиннадцать часов, он отправился в опочивальню, скинул с себя ежовую шкуру и положил её у постели; и явилась стража, быстро схватила её и кинула в огонь. Когда она сгорела дотла, освободился он от чар и лежал теперь в постели, и был похож на настоящего человека, но было тело у него угольно-чёрное, словно обожжённое. Послал король за своим лекарем, и тот стал натирать его разными целебными мазями и бальзамом, – и сделался он белым, красивым юношей. Увидала его королевна, обрадовалась; и на другое утро поднялись они радостные, стали пить да есть, а потом уж и свадьбу сыграли.

И Ганс-Ёж получил от старого короля всё королевство.

Прошло несколько лет, и поехал он со своею женой к отцу и говорит, что он его сын. Но отец ответил, что нет у него никакого сына; был у него, правда, сын, да тот родился ежом с колючими иглами и давно уже ушёл странствовать по свету. Но вот, наконец, старик-отец узнал своего Ганса-Ежа, обрадовался и отправился с ним в его королевство.

Вот и сказке конец пришёл,К дому Густхен тебя привёл.

110. Монах в терновнике[7]

Жил когда-то крестьянин-богач, и был у него батрак; работал он на богача старательно и честно, каждое утро подымался первым, а вечером ложился последним; если попадалась какая-нибудь тяжёлая работа, за которую никто не хотел браться, он всегда принимался за неё первым. К тому же он не жаловался, а всем был доволен и всегда был весел.

Вот проработал батрак год, и хозяин не заплатил ему ничего и подумал: «Этак будет разумней всего, я что-нибудь себе сберегу, он теперь от меня не уйдёт и будет прекрасно продолжать работать».

Батрак на этот раз смолчал, выполнял и второй год, как и прежде, свою работу; в конце второго года он опять не получил своего заработка, но стерпел и остался работать дальше. Прошёл и третий год, пораздумал хозяин, полез к себе в карман, но ничего оттуда не достал.

Тут батрак, наконец, не выдержал и говорит:

– Хозяин, я вам честно работал три года, будьте добры, уплатите мне то, что надлежит получить мне по праву; я от вас ухожу, хочу поглядеть, что на белом свете делается.

Ответил скряга:

– Да, мой любезный работничек, ты мне служил усердно, и за то будешь ты щедро награждён, – он сунул руку в карман и отсчитал батраку три геллера денег, – вот тебе по целому геллеру за год, это плата большая и более чем достаточная; редко у кого из хозяев ты получил бы столько.

Простодушный батрак в деньгах понимал мало, загрёб свой капитал и подумал: «Ну, теперь карман мой полон, чего мне тужить и зачем дальше на тяжёлой работе мучиться?»

И он ушёл и двинулся через горы, по долинам, распевая песни да приплясывая сколько его душе было угодно. Приходилось ему раз проходить мимо лесной чащи, вдруг вышел оттуда маленький человечек и окликнул его:

– Куда это ты, брат-Весельчак, собрался? Вижу, ты не больно озабочен и грустить не собираешься.

– А чего мне быть грустным? – ответил батрак. – Всего у меня вдосталь, и заработок за целых три года в кармане у меня позвякивает.

– А сколько же у тебя богатств-то? – спрашивает его человечек.

– Сколько? Целых три геллера, отсчитано верно.

– Послушай, – сказал карлик, – человек я бедный, подари мне свои три геллера: работать я больше не в силах, а ты ещё молод и можешь себе легко заработать на хлеб.

А было у батрака сердце доброе, сжалился он над человечком, отдал ему свои три геллера и сказал:

– Ну, бог с тобой, мне и этого хватит.

Сказал человечек:

– Я вижу, сердце у тебя доброе, и обещаю тебе исполнить твои три желанья – за каждый геллер по желанью, и все они исполнятся.

– Ого, – сказал батрак, – да ты, видно, из тех, кто на выдумки горазд! Ну, что ж, если так, то я пожелаю себе, во-первых, такой самопал, что во всё, куда ни нацелишься, он попадёт; во-вторых, такую скрипочку, что ежели на ней заиграть, то всяк, кто услышит игру, начнёт плясать; в-третьих, если я у кого что попрошу, то чтоб не было мне ни в чём отказу.

– Это всё у тебя и будет, – сказал человечек, сунул руку в куст, и – кто бы мог только подумать! – была уже перед батраком и скрипочка, и самопал, готовый выстрелить, – будто их кто по заказу сделал. Дал человечек их батраку и сказал:

– Если ты что у кого попросишь, то ни один человек на свете тебе в этом не откажет.

– Ну, милый, чего ж тебе теперь и желать-то? – сказал себе батрак и весело двинулся дальше.

Вскоре повстречался ему по дороге беглый монах: он стоял и прислушивался к пению птицы, которая сидела на самой макушке дерева.

– Божье чудо! – воскликнул монах. – Такая маленькая птичка, а какой необычайно сильный голос! Эх, если бы мне её заполучить! Кто б это мог насыпать ей соли на хвост?

– Если это и всё, – сказал батрак, – то птичка враз на земле очутится, – приложил он самопал, нацелился, и упала птица в терновую заросль.

– Ступай, плут, – сказал он монаху, – и достань теперь оттуда птицу.

– О да, позвольте уж мне, а то прибежит собака. Уж раз вы в птицу попали, то дайте подобрать её мне, – он лёг на землю и начал пробираться в кусты.

Вот залез монах в самую гущу терновника, и захотелось доброму батраку над ним посмеяться, – снял он свою скрипку и начал играть. И мигом начал монах на ноги подыматься и прыгать, и чем больше батрак играл, тем быстрей становилась пляска. Но колючие шипы разорвали ему потёртый подрясник, причесали как следует ему волосы, всего его искололи и впились в тело.

– Ой, – закричал монах, – зачем мне такая игра! Бросьте играть на скрипке, плясать мне вовсе не хочется.

Но батрак его не послушал и подумал: «Ты довольно с людей шкуру драл, пускай с тобой поступит так же терновая заросль». Он принялся снова играть, и пришлось монаху подпрыгивать всё выше и выше, и лохмотья его подрясника повисли на шипах.

– Ай! Ай! Ай! – кричал монах. – Я готов вам отдать всё, что потребуете, только оставьте свою игру на скрипке, дам полный кошелёк денег.

– Уж если ты такой щедрый, – сказал батрак, – то так и быть, я брошу свою музыку; но надо будет о тебе порассказать всюду, как здорово ты пляшешь! – и он забрал кошелёк и пошёл себе дальше.

А монах, как стоял, так и застыл на месте, он смотрел батраку вслед, пока тот отошёл далеко и совсем уже скрылся из виду; потом монах закричал во всё горло: