Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант

В его голосе не слышалось угрозы, скорее он говорил как предсказатель, против воли прорицающий беду. Его устами вещал закон, который старик даже при желании не мог бы изменить.

Я просил прощения, спорил, умолял, буквально пресмыкался, заклинал открыть мне способ исправить содеянное; но если бы я предложил старику миллион фунтов, все равно бы его тон не изменился. Похоже, он ощущал – и такое же чувство внушил и мне, – что преступление было обращено на некий закон природы и мстителем выступит природа, а не человек. Он не проявил ни малейшего недружелюбия; напротив, думаю, он оценил то, как близко к сердцу я принял происшедшее и как о нем сожалею. Слова, роняемые стариком, не содержали в себе ни капли горечи: он был как древний каменный оракул, повторяющий веления божества, которому служит.

Я ничего не смог поделать со стариком, хотя не отставал от него, пока снаружи не легли длинные тени, а в рондавеле не стала сгущаться тьма. Мне хотелось, чтобы он по крайней мере помог мне вернуть боев и помириться с деревенскими, но у меня не поворачивался язык просить его об этом. Мрачно-торжественная атмосфера не располагала к разговору о бытовых мелочах…

Я уже приготовился выйти за порог, но тут мой взгляд упал на заднюю дверь. Из-за необычной формы соседних утесов закатное солнце только сейчас тронуло верхушки деревьев, пространство за домом наполнилось отблесками и сделалось светлее, чем было, когда я входил. Внезапно на меня напало неодолимое желание пойти туда, и я спросил:

– Дозволено ли мне, отец, пройти через эту дверь?

Как ни странно, старик махнул рукой:

– Дозволено, потому что у тебя чистое сердце. – И добавил слова, показавшиеся мне загадочными: – Того, что там пребывало, там больше нет. Оно ушло исполнить закон.

Не без трепета вступил я в мистический предел. Помня о пережитом Эндрю ужасе, я не снимал руки с револьвера: внутри могла встретиться странная и опасная фауна. В вышине сияло небо, но внизу царил оливково-зеленый сумрак. Я боялся змей, сервалов[358] и к тому же знакомицы Эндрю – зеленой антилопы гну!

Площадь загородки не превышала пары акров, и, даже шагая очень осторожно, я вскоре совершил полный обход. Обе стороны ограды шли полумесяцем и упирались в отвесные скалы. Не слишком густой подлесок, высокие стройные стволы – все это напоминало священную рощу язычников из каких-то стародавних времен. Вверху среди кружевной листвы проглядывало малиновое закатное небо, внизу меня окружала густая мгла.

Вокруг не было заметно ничего живого, ни птицы, ни зверя; не скрипели ветки, не колыхались кусты; всюду господствовали, как в склепе, затишье и смерть. После кругового обхода я решил пересечь участок по диагонали и вскоре набрел на то, что искал, – водоем. Источник бил в практически круглой чаше диаметром ярдов шесть и, что меня изумило, был окружен парапетом из тесаного камня. В центре рощи сделалось немного светлее, и я разглядел, что парапет сработан никак не руками кафров. Вечер – то время, когда вода обретает волю; днем она дремлет, а в темноте начинает жить собственной странной жизнью. Я попробовал рукой воду: она была холодна как лед. Она не пузырилась, но словно бы медленно, ритмично пульсировала, как будто из глубины приливали волнами свежие токи – приливали и отступали. Не сомневаюсь, что при свете я убедился бы в ее кристальной прозрачности, но сейчас это была темная, нефритово-зеленая поверхность, непроницаемая для взгляда, колеблемая магическими импульсами из самых земных недр.

Трудно объяснить, какое впечатление произвела на меня эта вода. Раньше меня переполняло благоговейное почтение, но теперь роща и источник внушали мне постыдный беспредметный ужас, какой нападает временами на детей. Я чувствовал, что забрел за пределы умопостигаемого мира. В этом месте явно не действовали законы природы. Сейчас, в начале лета, в вечернем воздухе должны были тучами виться мошки и летучие муравьи, со всех сторон должны были звучать неисчислимые ночные шумы. Вместо этого здесь царило безмолвие и мертвое, каменное оцепенение, нарушаемое только тайными пульсациями холодных вод.

Я насмотрелся довольно. Смешно в этом признаваться, но я стремглав, топча мелкую растительность, помчался в рондавель, где все так же, в позе Будды, сидел на полу старик.

– Видел? – спросил он.

– Видел, – отозвался я, – но что видел – сам не знаю. Отец, смилуйтесь над глупым юнцом.

Он снова повторил слова, от которых меня прежде бросило в дрожь:

– То, что здесь пребывало, ушло исполнить закон.

Обратно в лагерь я возвращался бегом и несколько раз чуть не падал: мне мерещилось, что Эндрю грозит опасность. Не то чтобы я поверил в его зеленую антилопу, но, по его словам, в загородке было полно живности, меж тем как я убедился, что там совершенно пусто. Что, если он выпустил наружу какого-то опасного зверя?

Эндрю я застал в палатке, вода в котелке выкипела, костер погас. Парень, красный как рак, спал мертвецким сном, и я понял, что произошло. Прежде он практически не пил спиртного, а теперь открыл одну из наших четырех бутылок виски и вылакал добрую треть. Значит, его действительно сильно припекло.

После этого дела наши шли все хуже и хуже.

Утром нам неоткуда было взять воды: я не представлял себе, как поплетусь с калебасой обратно в рощу. Бои не вернулись, деревенские не приближались к нам на пушечный выстрел. Всю ночь они донимали нас шумом: выли и стучали в барабанчики. Оставаться здесь дольше не было смысла, сам я спал и видел, как бы поскорее покинуть это место. После предыдущей ночи во мне поселилось беспокойство, хотелось бежать – от чего, сам не знаю. Эндрю явно занемог. В те дни никто не возил с собой термометры, но и так было заметно, что у парня жар.

После завтрака мы запрягли мулов, и поездка оказалась изнурительной, потому что всю работу пришлось делать самим. Я правил фургоном, Эндрю – капской повозкой, и я только гадал, как долго он усидит. Я рассчитывал, что, продвинувшись к востоку, мы сумеем нанять других боев и возьмемся за разведку горных пород над излучиной Лимпопо.

Но слухи бежали впереди нас. Знаете, как кафры умудряются с телеграфной скоростью сообщать новости соплеменникам, находящимся за тысячи миль? Барабанный ли бой служит сигналом, или у них просто развита телепатия – объясняйте как хотите. После полудня впереди показался обширный крааль, но никто не пожелал с нами разговаривать. Более того, деревенские держались угрожающе, и мне пришлось продемонстрировать им свой револьвер и произнести довольно суровую