«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А я серьезно задумался. Конечно, Митюков и даже Рыбкин считались в администрации Ельцина либералами, но все же они не могли позволить себе открыто передавать адресованные им секретные письма директора ФСБ, организации, которая открыто была противником этой службы, без согласия автора письма – Ковалева.
Как бы ни были сложны интриги в Кремле, которых я, конечно, знать не мог, но директор ФСБ не может передавать материалы трибуналу, который обвиняет все российское руководство и его в частности. Передавая нам официальные (пусть и ничтожные по содержанию) документы, он тем самым не просто помогает – нам и нужны были показания другой стороны, – главное, если не де юре, то де факто признает не просто существование, но легитимность Международного трибунала. Это было очень странно.
И тут я вспомнил, к сожалению, не вошедшую в издание материалов трибунала историю гибели журналистки «Общей газеты» Нади Чайковой. Она была самой храброй из журналистов, работавших в Чечне. Лишь материалы Ани Политковской о второй чеченской войне, которую мы не смогли предупредить, были сравнимы со статьями Нади. Она писала не только о военных преступлениях, чудовищном насилии, царящем в Чечне, но и о коррупции, о торговле оружием и нефтью, а это всегда особенно опасная тема. Генерал Рохлин в своем последнем, перед тем как был убит, интервью говорит о том, что война в Чечне, жизнь чеченцев и русских солдат были отданы «за мафию», за интересы тех, кто выкачивал миллиарды долларов на незаконной торговле нефтью. Я не сомневаюсь в справедливости слов генерала, так же как в его утверждении, что войны можно и нужно было избежать – это видно и из материалов трибунала. Хотя мне кажется, что решение о войне Ельцин принимал не под влиянием людей финансово в войне заинтересованных, а скорее тех, для кого это была политическая задача (об этом в своих показаниях у нас на трибунале говорил советник Ельцина Эмиль Паин). Но это все отдельные вопросы.
Пока же я вспоминал обстоятельства убийства Нади Чайковой, в котором сперва, вполне обоснованно, обвиняли российские спецслужбы. Но потом в ее московской квартире был найден дневник, где были упоминания о ее контактах с ФСБ и тут же появилась версия о том, что об этих контактах узнали чеченцы, и Чайкова была убита ими. Но Александр Мнацаканян, друживший с Надей (он и привез ее тело из Чечни в Москву) и нашедший этот дневник, говорил на последних слушаниях трибунала, что упоминаний о ФСБ в дневнике не было. Они были вставлены кем-то задним числом для публикации в «Общей газете». К несчастью, пятый том материалов трибунала был уничтожен при последнем захвате «Гласности», но я, конечно, все это хорошо помнил.
Через месяц должны были состояться выборы в Чечне, туда ехала большая группа наблюдателей от фонда «Гласность» (какие-то монахи, журналисты, Борис Панкин, Сергей Ковалев) и я ясно себе представил, что будет, если в Грозном и со мной что-то произойдет, а потом у меня найдут материалы директора ФСБ. Уже во второй раз (как с убийством Сергея Дубова) мне предлагают повторение опробованного ФСБ способа дискредитации. Тем более, что у меня и документы были подлинные, а не фальшивые вставки, как у Чайковой.
Способ защиты у меня был только один – лишить Ковалева возможности «неожиданно найти» у меня свои документы. За оставшиеся три или четыре недели до поездки в Грозный я сделал две вещи: сперва пошел к якобы самому храброму защитнику демократии – редактору «Новой газеты» Муратову, показал ему документы, записку Калмыкова, объяснил, что случайно передать мне материалы ФСБ не могли, и напомнил о недавнем и всем тогда памятном убийстве Нади Чайковой. Объяснил, в чем не было нужды, какая это газетная сенсация: руководство ФСБ и Совета Безопасности де факто признают Международный трибунал, собирающий материалы по всему миру, над принявшим преступное решение российским руководством. Муратов сказал, что он понимает, как это интересно и как для меня опасно, что ближайший номер «Новой газеты» уже сверстан, но он попытается что-нибудь снять и дать мои материалы. Но в ближайшем номере «Новой газеты» ничего не было, я подождал еще неделю – в следующем тоже ничего. Позвонил Муратову. Он сказал, что у них идут другие материалы о Чечне, а мои им не интересны.
– Мы проверили, – сказал он неопределенно, – здесь нет ничего особенного…
Интересно, где проверял директора ФСБ Ковалева Муратов?
Тогда я позвонил кому-то чуть более приличному на НТВ. Об опасности для себя уже не говорил, но лишь о сенсационной для любого СМИ новости – ФСБ и Совет Безопасности России открыто передают свои материалы антиправительственному Международному трибуналу, тем самым де факто еще и признавая его правомочность.
На НТВ дня два размышляли, потом мне кто-то позвонил и сказал, что это «не их формат». Больше я, простите за выражение, проверок «на вшивость» храбрым, свободолюбивым и демократически настроенным журналистам уже не устраивал – было противно. Впрочем, своей цели я достиг – лично со мной в Грозном ничего не произошло, но через месяц в аэропорту Шереметьево скоропостижно скончался от сердечного приступа Юрий Хамзатович Калмыков. Я ничего (в отличие от гибели Андрея Сахарова) не знаю о его смерти. Но в России, как и в тюрьме, я не верю в такие счастливые для властей совпадения (умер самый честный член российского руководства – министр юстиции, самый важный член Международного трибунала, к тому же еще закрепивший своей подписью и сорвавший очередную операцию директора ФСБ). И когда я вспоминаю Юрия Хамзатовича, я всегда думаю о том, что капли его крови лежат и на Муратове.
Но прежде чем писать о поездке в Грозный, надо вспомнить еще одну встречу примерно в это же время. В Москве тогда процветал, да и сейчас остается «на плаву» предприниматель Паникин. Его магазины «Панинтер» с недорогой одеждой и натуральными продуктами питания были буквально в каждом квартале. К тому же он издавал свою газету, однажды прислал ее редактора взять у меня интервью, и так мы познакомились. Паникин обладал поразительным здравым смыслом – большая редкость в России, но считал себя крупным философом (вероятно, от недостатка образования), и это была единственная заметная мне его слабость.
