Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

Зейнат сказала себе, что добровольно и осознанно она лишает себя жизни… Уже будучи полностью пьяным, он пристально поглядел на неё и пробормотал:

— Если меня не подводят мои глаза, ты какая-то не такая, как всегда…

Она мягко ответила:

— Это всё величие любви.

Он засмеялся:

— Величия нет нигде и ни в чём…

Поигрывая с её золотистым локоном, он сказал:

— Ты всё ещё на высоте, однако уж очень ты тщеславная женщина!

Она бурно воскликнула:

— Я всего лишь грустная женщина!

— Тогда вспомни тот ценный совет, который сама же дала мне: жизнь коротка!

— То было во времена нашей любви!

— Вот я и следую твоему совету, и так благодарен тебе!

Она сказала себе, что он даже не знает, о чём сам говорит; ей же известны тайны жизни гораздо лучше, чем ему. Зло поднимает человека вопреки его воле до ранга ангелов. Оно долго страстно смотрела на него, борясь с желанием заплакать. Она покорилась дуновению ветерка и сказала себе, что это месяц измен, и вскоре подует жаркий ветер-хамсин, и превратит его в дьявола, что разрушит весну.

Он заключил её в объятия, а она прижала его к своей груди с безумной силой…

69

Он высвободился из неё рук и снял с себя одежду, пока не стал похожим на статую из света. Он поднялся и принялся ходить по комнате, пошатываясь, пока наконец не расхохотался. Она сказала:

— Ты выпил целое море…

— Но я по-прежнему хочу пить…

Словно обращаясь сама к себе, она пробормотала:

— Прошло время любви.

Он пошатнулся, ступая вперёд, и рухнул на диван, громко хохоча. Она сказала:

— Это всё хмель…

Он нахмурился:

— Нет, это нечто большее, нечто более тяжёлое. Как сон.

Он попытался подняться на ноги, но безуспешно, и пробормотал:

— Сон приходит, когда его не зовёшь…

Она прикусила губу. Однажды вот так придёт конец этому миру. Самые несчастные из людей те, которые поют триумфальные гимны во время поражения.

Хриплым голосом она сказала ему:

— Постарайся встать.

С томным достоинством он ответил:

— Нет необходимости.

— Ты не можешь, любимый?

— Нет. Это какой-то адский огонь во мне, и я засыпаю.

Она встряхнулась и поднялась. Отступила в центр комнаты, смотря на него каким-то диким взглядом, что сменил грустную нежность. Она была приведёна в полную готовность, но горечь и скорбь перемешивались в ней. Он поглядел на неё затуманенными глазами, перевёл взгляд как будто в никуда, и тяжело дыша, спросил:

— Почему мне хочется спать?

Тоном, больше похожим на священное признание, она заявила:

— Это не сон, любимый мой…

— Тогда наверное, бык, что несёт на своих рогах весь шар земной?

— И не бык, любимый…

— Почему ты смеёшься, Зейнат?

— Я кончаю с жизнью.

— А?

— Это смерть, любимый мой.

— Смерть?

— Это такая доля яда, что её хватит на то, чтобы свалить целого слона…

— Ты умираешь?

— Нет, ты, любимый мой…

Он засмеялся, но вскоре прервал смех из-за боли. Она же заплакала:

— Я убила тебя, чтобы положить конец моим страданиям.

Он попытался рассмеяться снова, но не смог, и пробормотал:

— Джалаль не может умереть…

— Смерть уже глядит из твоих прекрасных глаз…

— Сама смерть умерла, невежественная женщина.

Он собрал все свои силы, пока не встал, доминируя над пространством всей комнаты. В ужасе она отступила назад, а затем бросилась бежать из дома, словно безумная.

70

Он словно нёс на своих плечах весь тот ужасающе-страшный минарет. Смерть напала на него, бодаясь рогами, словно слепая от ярости скотина, или твёрдая скала. Не ощущая страха, он закричал:

— Какая сильная боль!

Пошатываясь, он побрёл к выходу, полностью обнажённый. Покидая дом и выходя в тёмный переулок, он бормотал:

— Джалаль может испытывать боль, но он не может умереть!

Необычайно медленно, он направился в кромешную тьму, еле внятно бормоча:

— Огонь… Я хочу воды…

Он ступал во мраке очень и очень медленно, сетуя и бормоча что-то, полагая, что наполняет своими криками весь мир. Он спрашивал себя: «Где все люди?… Где его последователи?… Где вода?… Где Зейнат-преступница?..» И ответил, что, должно быть, это просто ночной кошмар со всей своей тяжестью и безобразием, но никак не смерть… Все неизвестные ему силы прямо сейчас со всей своей мощью боролись ради того, чтобы вернуть ему жизнь. Ирония… И… какая сильная боль… и жажда.

В поисках воды он натолкнулся на какой-то холодный предмет. Ах, это же поилка для скота! Радость спасения захлестнула его, и он нагнулся над краем поилки и рухнул на землю. Потом вытянул обе руки для равновесия и погрузил их в воду. Губы его коснулись воды, полной сена. Он с жадностью отпил. Затем ещё, и ещё. Он безумно пил и пил. И тут издал громкий, болезненный вопль, своей дикостью терзающий весь переулок. Верхняя часть его туловища погрузилась в мутную воду, а нижняя рухнула на землю, покрытая экскрементами. Кромешная тьма накрыла его своим саваном той волнительной, ужасной весенней ночью.

Часть 8. Призраки

1

Очень много потребовалось времени, прежде чем переулок смог забыть, как труп Джалаля распластался на краю поилки для скота: гигантский белый труп, валявшийся промеж сена и экскрементов. Его могучая фигура внушала мысли о бессмертии. Её негативный обессиленный образ свидетельствовал о гибели, а воздух над ней, освещённый факелами, был наполнен ужасной иронией.

Пришёл конец этой гордой силе в самом расцвете молодости. Исчезла тень её с сотен глаз и тысячи кулаков. Его отец Абдуррабих и брат Ради перенесли его в цитадель. Величественная похоронная процессия проводила его до могилы Шамс Ад-Дина. Память о нём была увековечена, а имя его вписано в историю как одного