Сталин - Эдвард Радзинский

Какая-то ускоренная съемка. Так бегает Глупышкин в немых фильмах... Появлялись, мелькали, исчезали... И все время убивали – они, их...

Но был ли воистину откат террора?

Действительно, после снятия Ежова аресты носят как бы единичный характер. Но каковы эти единицы! В 1939-1940 годах арестовали нескольких гениев – режиссера Всеволода Мейерхольда, писателя Исаака Бабеля, ученого Николая Вавилова. Были арестованы лучший журналист советской России Михаил Кольцов и блистательный поэт-авангардист Даниил Хармс...

Случайный набор имен? У Хозяина не бывало случайностей. Ставшее доступным дело Бабеля раскрывает прелюбопытнейшую историю.

Бабеля заставляют признаться, что он был членом подпольной троцкистской группы, куда его завербовал писатель Илья Эренбург. В списке этих «подпольщиков-террористов» знаменитые деятели культуры: Леонов, Иванов, Катаев, Олеша, Эйзенштейн, Александров, Шмидт, Михоэлс, Утесов и так далее... Да, готовился новый грандиозный процесс. Он задумывался еще при Ежове, но Хозяину, решившему убрать слугу, приходит в голову испытанная мысль – включить в финал триллера... самого Ежова, как прежде Ягоду. Он любил связывать процессы – ему нравились романы с продолжением. Бабель был хорошо знаком с Ежовым – и в деле появляется «покойная жена врага народа Ежова»...

В рамках намечаемого процесса в Ленинграде был арестован Мейерхольд. В тот вечер он долго сидел у своего знакомого – артиста Гарина. И когда Мейерхольд вышел, Гарин в окно увидел, как три крысы в полусумерках белой ночи перебежали ему дорогу...

Есть показания свидетелей, присутствовавших при допросах Мейерхольда. Великий режиссер лежал на полу со сломанным бедром, с разбитым кровоточащим лицом, и следователь мочился на него... Ему приписали участие в троцкистской организации и шпионаж в пользу сразу четырех стран: Японии, Англии, Франции и Литвы. В стенограммах допросов Мейерхольда фигурируют имена Пастернака, Шостаковича, Олеши и Эренбурга – действующих лиц намечаемого небывалого спектакля.

Да, Хозяин не думал останавливаться и после Ежова. Закончив разгром партии, армии и советской верхушки, он логично задумал нанести последний удар – по культуре. Но массовые истребления были более невозможны – страна истощилась, и Вождь, регулируя Священный огонь, заменял количество качеством. Процесс должен был касаться имен, которые знала вся страна, – чтобы раз и навсегда все поняла позволяющая себе шепотом фрондировать творческая интеллигенция, чтобы затвердила она на веки вечные урок, уже выученный и партией, и армией...

Но видимо, наблюдая за следствием, он усомнился в возможности участия Бабеля, Мейерхольда и прочих в задуманном процессе. Он не мог полагаться на этих странных людей. Например, уже все признавший Бабель 10 октября 1939 года отказывается от своих показаний... И Хозяин понял: эти нервные великие художники опасны, ибо возбудимы и непредсказуемы, на них нельзя положиться!

Он разочаровался в актерах, и спектакль не состоялся. И Бабеля, и Мейерхольда, и Кольцова попросту расстреляли, получив от них нужные показания, и продолжили поиск новых достойных исполнителей в финале триллера... Но помешала война.

В дни следствия жена Мейерхольда, актриса Зинаида Райх, писала письма Сталину, ходила по Москве, рассказывая о несправедливости. Это был бунт – и реакция последовала... Убийцы проникли в ее квартиру через балконную дверь. Убивали садистски, кололи долго – 17 ножевых ран. Она безумно кричала, но никто ей не помог, люди боялись в те годы ночных криков...

В освободившейся квартире Мейерхольда поселились шофер Берии и 16-летняя возлюбленная Лаврентия Павловича. Сатанинский финал – в духе Воланда.

Очень скоро произошло чудо. Появились странные слухи: знаменитые расстрелянные живы, они просто лишены права переписки, они тайно содержатся «в особых и очень приличных условиях», ибо Хозяин не позволил НКВД уничтожить таланты.

И это не были просто слухи. Периодически к брату Кольцова, известному художнику Б. Ефимову, являлись некие люди, «недавно освободившиеся из лагерей», где они «неоднократно видели живого и цветущего Михаила Кольцова». Жена Бабеля тоже рассказывала: ее несколько раз «уведомляли разные люди, что Бабель жив».

А один из знакомых Мейерхольда будто бы даже держал в руках открытку от Всеволода Эмильевича... Впрочем, сразу после смерти Хозяина все слухи прекратились. Но тогда они должны были поддерживать его любимый образ: добрый-добрый Хозяин...

Заканчивался 1939 год. Наступало 60-летие Хозяина – нового царя. Было вполне логично, что пьесу к своему юбилею он заказал Булгакову – автору «Дней Турбиных», воспевшему царское офицерство. Но писатель нарушил табу: захотел найти документы о жизни Кобы. Пьесу пришлось запретить.

Булгаков не перенес решения. К тому времени он, конечно же, знал: миллионы невинных вместе с виновными истребило «доброе зло». Но заставлял себя не видеть, верить в бич Божий. Он так хотел изменения судьбы, так надеялся... И вот получил плевок, пощечину: зло не нуждалось в его служении, зло разрешило ему жить – и этого с него достаточно. В те дни Булгаков сказал жене: «Помнишь, как запрещали „Дни Турбиных“, как сняли „Кабалу святош“, отклонили рукопись о Мольере... у меня не опускались руки, я продолжал работать, а вот теперь смотри: я лежу перед тобой продырявленный». И уже вскоре смертельно заболел...

В романе Воланд помог Мастеру. В жизни Воланд убил Мастера.

Опасно заигрывать с дьяволом...

В феврале 1939 года в Большом театре поставили любимую оперу Романовых – «Жизнь за царя» Михаила Глинки. Ее давали в дни коронации Николая II и в дни трехсотлетия династии. И вот через 22 года она снова на той же сцене, правда, под названием «Иван Сусанин».

Хозяин сидел в глубине ложи. Впервые после революции гремела эта музыка: «Славься!» Но знаменитый текст, ставший царским гимном: «Славься, славься, наш русский царь!» – теперь был переделан: «Славься, славься, ты, Русь моя!» По его повелению Сергей Городецкий, знаменитый в дореволюционной России поэт, переписал текст, а Хозяин сам проверил и отредактировал новые стихи. Он занимался и операми тоже!

Музыкой «Славься!» встретил он свое 60-летие! Да, он давно уже был царем. Одиноким русским царем. И его соратники, точнее, слуги, смертельно боялись его, как когда-то слуги боялись настоящего царя.

Писатель Е. Габрилович приводит рассказ Хрущева о том, как тот был в гостях у Хозяина на даче под Гагрой в дни его отдыха:

"Сталин сидел в саду в беседке. Пили чай, беседовали. Шло время. Стемнело. Сталин мрачнел. Хрущев сказал:

– Ну, я поеду домой, Иосиф Виссарионович, жена, наверное, заждалась.

– Вы никуда не поедете, – вдруг сказал Сталин. – Останетесь тут.

– Жена будет ждать, Иосиф Виссарионович...

Сталин поднял на Хрущева глаза. Это был тот взгляд: желтые, бешеные глаза. Хрущев, конечно, остался. Но спал плохо.

Утром оделся, вышел в сад. В беседке, в той же позе, сидел Сталин, пил чай. Хрущев поздоровался, справился о здоровье. На что Сталин, прихлебывая чай, вдруг спросил Хрущева:

– А кто вы такой? Как вы попали сюда?

– Иосиф Виссарионович, я... Хрущев.

– Надо еще выяснить, кто вы такой, – сказал Сталин, отодвинул стакан и вышел из беседки.

В ужасе дрожащий Хрущев пошел по дорожке к выходу. Его нагнал охранник. Хрущев приготовился к концу.

– Никита Сергеевич, вас товарищ Сталин зовет, ищет повсюду.

Хрущев поплелся к беседке. Там сидел Сталин и пил чай.

– Ну где же вы, Никита Сергеевич? – ласково спросил он. – Нельзя так долго спать, я вас заждался".

Игры Хозяина...

Все они были пылью – его могущественные бюрократы. Он заставил их не спать ночами, испытывать постоянный, непреходящий страх. Жену формального главы государства, председателя Президиума Верховного Совета Калинина он отправил в лагерь, где она искала вшей в белье арестантов перед стиркой. И жалкий старик Калинин все просил вернуть ее – напрасно просил... Он отправил в лагерь и жену своего верного секретаря Поскребышева. И тот тоже нудно молил вернуть ее – безуспешно молил. Глава правительства Молотов тоже лишится своей жены... Чтобы не забывали: они – ничто. В любой момент он может отправить их вслед за женами.

Впрочем, у него самого тоже не было жены, так что он попросту всех уравнял. И теперь они могли, не отвлекаясь на семью, как Хрущев, забыв мещанские радости, служить Великой мечте, все более становившейся реальностью.

Он стал царем и богом. Он всегда знал: божественность власти – в ее тайне. Во мраке таинственности, которым он окружил свою жизнь, – и тайный страх, который скрывала жизнерадостность его подданных, и тайная Ночная жизнь, и фары черных машин, и обыски в ночи, и прожектора над темными поездами, идущими в лагеря. И тайные расстрелы вчерашних владык, и тайные могилы на кладбищах...