Византия - Жан Ломбар

Наклонили головы Асбест и Никомах, подтверждая свою готовность приять казнь, не преминувшую быстро совершиться.

Кандидаты поверглись на них по знаку Дигениса. Опять опрокинули слепцов, ударяли их мечами и секирами. Обильнее заструилась кровь их, потекла по плиточному полу. В стенаниях бились жалкие тела, одетые в голубые робы и желтые далматики, запятнанные пребыванием в извержениях. Кандидаты повернули головы их лицом к свету, и Дигенис произнес:

– Через Патриарха, коему я повинуюсь, облек меня славный Константин V всею властью убить их, если не выдадут материнства Евстахии. Они ничего не открыли нам. Так убейте же их, дабы не служила им впредь на пользу слепота, которая делала их жалостными и вселяла в Базилевса милосердие. А Евстахию мы найдем и сами!

И подняли воины мечи свои, и опустились острия, вонзившиеся слепцам прямо в сердце. И умерли слепцы, не испустив ни крика. Лишь судорога пробежала по рукам их и ногам, и слабой струей брызнула кровь их в жирное лицо Дигениса, наклонившегося в сугубом наслаждении резней:

– Кандидаты! Кандидаты! Пусть убедятся на этом примере враги нашего Базилевса, как покараем мы их, если дерзнут возмутиться подобно Зеленым, Управде, Евстахии, у которой мы вскроем чрево и вырвем росток славянский!

Покачивалась голова его с оттопыренными ушами, колыхался выпученный живот под символическим чудовищем, когтистым и рогатым. Качалась камилавка, и дребезжащий частый смех исторгался из-под оскаленных гнилых зубов. Несомненно, услаждало Великого Папия убиение слепцов, ибо, предводя Кандидатами в обратном прохождении через площадку, он еще раз обернулся, засмеялся, покачал тыквообразной головой, поднес серебряный ключ к перу цапли на головном уборе.

– Кандидаты! Кандидаты! Слепцы умерли, не стяжав Империи: не попустил этого Теос иконоборчества, Теос Исаврии, коего именует Гибреас Теосом Зла, словно сам он олицетворение Добра. А теперь поищем Евстахию! Если нет здесь ее, то, очевидно, она под кровом Святой Пречистой, но мы разрушим Святую Пречистую и вскроем чрево Евстахии!

Железом обутые Кандидаты с громким шумом рассыпались в еще не осмотренных покоях. Два крика вскоре раздались, два умоляющих голоса, которые окончательно восхитили Дигениса:

– Кандидаты! Кандидаты! Всех врагов нашего Базилевса захотел погубить Теос иконоборчества, Теос Исаврии, ибо нам предает их всех! Ах! Эти люди, эти люди!

И остановился с занесенным серебряным ключом, и пронзительнее задребезжал его смех, и весело смеялись Кандидаты, глядя на его потеху. Палладий и Пампрепий поверглись к ногам евнуха и смиренно лобызали его желтые башмаки, его мягкие маслянистые колена.

– Мы пришли сюда, чтобы найти Управду, чтобы сообщить тебе, где Евстахия, и, вызнав, готовы теперь поведать тебе это!

Так возвестил Пампрепий, а Палладий прибавил, склонив свои как бы деревянные волосы:

– Обещай, что если мы тебе скажем это, ты облечешь нас менее позорным званием. И я уж не буду больше первым чистильщиком лука и чеснока Великого Дворца, и Пампрепий – первым мыльщиком узд его и седел!

А Великий Папий по-прежнему смеялся, смеялись Кандидаты, и раскачивалась от худо скрытой радости жирная голова Дигениса, бряцало оружие воинов. Ободрившись, воскликнул Пампрепий:

– Евстахия во Святой Пречистой с Управдой, спасать которого побежали туда Гараиви и Солибас, безрукий возница. Повели, чтоб не избивали нас ни Схоларии, ни Экскубиторы, ни Кандидаты! Пусть не ударяют нас ни Остиарии, ни Диетарии, ни Гетерии, никто другой. И мы благословим тебя и взыграем и воспляшем и возопием, что ты милосерднейший из сановников Константина V.

Сперва у них мелькнула мысль бежать с Гараиви и Солибасом, но потом подумали, что Дигенис простит их, если выдать ему убежище Евстахии.

Солибас говорил о Святой Пречистой с Гараиви, вместе с которым устремился к Влахернскому храму: там, очевидно, находилась эллинка. Они вернулись во дворец, но вскоре запутались в многочисленности его зал и не знали, куда идти, когда Кандидаты схватили их своими грубыми руками. Устрашенные воплями бойни, только что услышанными, обуреваемые желанием высказаться перед Дигенисом, шатались они на своих жалких босых ногах. Но Дигенис не слишком заботился о награждении их или каре. И приказал:

– Вперед, Пампрепий! Вперед, Палладий!

Они повернулись одновременно встревоженные и успокоенные: Кандидаты не поднимали на них золотых секир, золотых мечей, и не подстрекал Великий Папий Кандидатов. Сделали шаг, сделали другой. Пинок Дигениса в спину и удар серебряным ключом по черепу. Немедля прибавили ходу. Во множестве посыпались пинки и удары серебряным ключом. Они не кричали, лишь прикрывались растопыренными руками. Когда утомился Великий Папий, Кандидаты принялись за дело, и еще изобильнее зазвучали пинки и удары мечей и секир плашмя по спинам их и черепам – тяжкое бремя, от которого в отчаянии спасались растопыренными руками первый чистильщик лука и чеснока и первый мыльщик узд и седел Великого Дворца. Так продолжалось от Лихоса до Дороги Побед и дальше, при прохождении через Византию, в которой кишела великая толпа, жадно ожидавшая возвещенного разрушения Святой Пречистой. Не только Великий Папий смеялся, не только смеялись Кандидаты, но заодно с ними весь народ, и никто не жалел их, не пытался никто освободить. Рукоплескали многие Голубые и Иконоборцы, а Зеленые, опечаленные или разгневанные, поспешали к гонимому храму. Не в силах терпеть дольше, хотели они молить грозного Дигениса. Жестко зазвенели тогда удары на жирном лице Палладия, на худом лице Пампрепия с порочными глазами. И вторила избиению радостная толпа, неумолчным смехом одобряя утонченную потеху Великого Папия, который неистово заливался, качая тыквообразной головой в камилавке с пером цапли:

– Кандидаты! Кандидаты! Не слишком обижайте этих Сановников нашего Базилевса, не лишайте его услуг первого чистильщика лука и чеснока и первого мыльщика узд и седел. Империи Востока нужны эти высокие Сановники. Ударяйте кротко! Ударяйте с осторожностью. И я, Великий Папий, ручаюсь, что завидная должность обеспечена им в Великом Дворце: отныне Палладий не будет больше чистить чеснок и лук; Пампрепий – мыть седла и узды. Я обещаю сделать их чистильщиками ваших задниц! Подставляйте, и они их очистят вам!

V

В наосе ритмические ответствия иноков смешались с рокотом органа, и горше омрачался скорбный голос Гибреаса, отчетливо уносясь ввысь, до обезумевшей Склерены. В просвет ей видно было войско Константина V, и поднимались от подножия холма головы воинов, и тысячи двигались за тысячами, и стройными линиями спускались их щиты, мечи их, палицы, копья, бичи и шлемы, подчеркнутые шедшей сзади страшной громадой баллист, катапульт, таранов, крюков, багров и кос. И по-прежнему в безмолвии близились они, словно свершая некое срамное действо, и по-прежнему висело над городом оцепенение, тревожимое довольными Голубыми и Иконоборцами. Раздавленные после неуспеха гремучего огня, претерпев многие и долгие муки, во множестве посланные в изгнание, Зеленые и Православные чувствовали себя слишком бессильными, слишком оскудевшими и душевно, и телесно, чтобы возобновить борьбу. Немощь к бою сквозила в погребальных стенаниях Гибреаса, в ответствиях чернецов, которые приготовились, без сомнения, к смерти долгими постами, пламенной исповедью, трапезами Евхаристий, когда в таинственном перевоплощении вкушали и пили они плоть и кровь Иисусовы во хлебе и вине. Повсюду веял густой удушливый фимиам, безумной пьяностью сочась в их голосах, – и чудилось, словно восславляют они заупокойное богослужение вокруг катафалка, обвитого сплошным кольцом тяжелых свечей пред жертвенниками в уборе цветов, – словно творят священнодействие смерти, когда пальмовые ветви зеленеют и плач несется под завесами в серебряных узорах, ниспадающими с верхних галерей, где содрогаются толпы народа.