Византия - Жан Ломбар

Вновь заструилось по шее Склерены чье-то дыхание, и фимиам заволок ее вместе с восемью детьми, смотревшими не отрываясь. Смех Склероса прозвучал сзади, и резкими движениями опускалась и поднималась рыжая борода его со щелканьем зубов. Накадив внизу ладаном, от которого задыхалась вся церковь, и, исполнив свою уставную работу, он направился к своим не с целью обдавать их отменными голубыми волнами, но чтобы, разоблачившись, вновь насладиться объятиями их, потешиться, когда, облепив его, они, смеясь, будут бить в ладоши. Но остановился с кадильницей, висевшей на цепях, и уже не смеялся. О! Нет, он не смеялся больше! В глубоком раздумье притихли восемь детей, Склерена молилась, и из храма возносились псалмопения, рокот органа, металлически ясный, горестно пронзительный голос Гибреаса, молившего Теоса и Иисуса Сына Божия и Богоматерь, Святых, Избранных, Власти, Апостолов, Ангелов и Архангелов, святые лики которых, без сомнения, милосердно внимали гласу его:

– Избави нас, Теос! Сокруши руки нечестивого, ибо обессилело племя человеческое. Узы смерти охватили нас, исчерпался предел угнетения нашего и отчаяния.

– Теос – скала моя, крепость моя, Освободитель мой! Иисус мой – скала моя! К нему устремляюсь я. Он щит мой, сила, избавляющая меня. Он – мое высокое убежище!

– Восстань, Иисусе! Подними десницу Твою и помяни скорбящих! Сокруши руки нечестивые и беззаконные! Помысли о злобе их и воздай правосудие беззащитному и попираемому!

Песнопения дивно перекликались с таинственной природой Святой Пречистой, которая столь разнилась от Святой Премудрости в своем учении. Еще лишний раз возвещали они борьбу Добра против Зла, и славное дело творила обитель с храмом своим, одухотворяя рок, облекая его обрядом, искупляя религией. И раскрывались глубины ее постигающей души, и воплощалась в ней церковь высокой надежды и человеческого милосердия, объемля не одно только настоящее, но также будущее. И какая бы ни разразилась гибель, падет ли единой она жертвой или вместе с ней все Православие, но чувствовалось, что она молится за всех скорбящих, за все горе, за всех покинутых, за все страдания, порожденные Злом, с которым до сих пор – увы! – тщетно борется Добро, И казалось, что сегодня утром в нарочитых псалмопениях вещает Гибреас о последних испытаниях, о высших муках, которые чудились Склерене. И в дивном вопле раненого человечества трепетно изливался он душой стенающей, и грозно возносился вещий голос его, дышавший чем-то неодолимым и глубоко возвышенным над пением иноков, над рокотом органа, над величественным песнопеньем смерти, во образе псалмов оглашавшей наос.

Не утренние клубились пары, голубоватые, прозрачные, летучие, но белый день воссиял, окрасив дали Пропонтиды и Золотого Рога цветом незапятнанного сардоникса. Белыми тонами оделись небеса, серебристыми тонами, изборожденными кружением птиц. И Святая Премудрость воздымалась со своим блистающим золотым крестом, выставляла горб срединного купола в кругу восьми остальных глав и эксонарфекс вместе с девятивратным нарфексом, откуда Помазанники в процессиях шествовали, отмеченные сверкающими крестами, увенчанные клобуками и митрами, облеченные в золотые одежды с драгоценными камнями, с кадильницами на цепочках – шествовали, вознося Акафист, победный гимн, когда-то прославлявший Зеленых и демократию Востока. И Святая Премудрость нагая в ослепительной пелене, словно блудница, предавала свои недвижимые формы. Ярче прежнего обнажался в ней блуд ее со Злом. И в оцепеневшем городе лишь ее симандра будила слух, зловеще колыхаясь, не сопутствуемая ни единой симандрой других храмов и монастырей, уже давно отделивших от ее целей стяжание Добра и отвратившихся от единения с ней – зверем, кобылицей смерти, ведомой Патриархом. Блудницей, восседающей на народах, толпах, языцех, развращаемых ее бесстыдством! Без конца струились процессии из девяти врат ее, словно срамные истечения, смердящие потоки пагубы.

Показались великолепные сановники: Великий Доместик с тяжелым золотым жезлом, который он, согнув локоть, поддерживал на плече. Великий Друнгарий выступал раскачивающейся скопческой походкой. Великий Логофет, Протовестиарий, невзрачные видом, с оскаленными испорченными зубами, с лицом тощего верблюда. Блюститель Певчих, выставляющий свой плоский череп, Великий Хартуларий, подскакивавший, как кенгуру. Великий Диойкет, отважно скользивший с Протоиеракарием, которого созерцали Протопроэдр и Проэдр, опустив в неисповедимых думах подбородки. Все так же порхали, подобно юным распутникам, Великий Миртаит, Каниклейос, Кетонит и Кюропалат. Пышно горели в сиянии утра звери на их парагавдионах, узоры листвы на мантиях. Ярко цветилось убранство их сквозь красочные стекла просвета, и казалось, что плезиозавры, спинастые и пузатые, движутся или кругоспинные позвоночные, хищно выслеживающие неблаговонную добычу.

Смотрели на все это Склерос и Склерена со своими восемью детьми.

Бесстрастен был Базилевс! И радостен Патриарх; раскачиваясь, склонялась пухлая голова оскопленного священнослужителя к полусемитическому, полутуранскому профилю Самодержца, нос которого с ноздрями, раздувавшимися в видимом волнении, белел над черной бородой. Говорил Патриарх, и Константин V уступал, без сомнения, его речам, ибо нарочитое внимание изобразилось его носом. По мановению его золотого меча некто пышный раздвинул ряды воинов – Великий Папий Дигенис с пером цапли на камилавке, которое подобно было искусной запятой. Кандидаты отделились также, и с вытянутым серебряным ключом упруго устремился он с тучной головой в виде раскачивающейся тыквы, с жирным животом, выпучивавшимся поверх зеленых позументов длинной одежды, обычное чудовище – когтистое, рогатое и, как череп Иоанна, косматое. За ним Кандидаты рассекали золотыми секирами пространство во след скрывавшимся от них на голубоватых дорогах византийцам и, удаляясь в клубах пыли к Лихосу, исчез вскоре Дигенис, а полчища Константина V продолжали путь свой вкупе с Сановниками, Патриархом и самим Самодержцем.

III

В покое, где умер Сепеос, столкнулись в то утро Солибас с Гараиви и, встретившись, готовы были взглядами растерзать и пожрать друг друга: безрукий Солибас и Гараиви, не желавший пользоваться своим преимуществом для решительной победы. Изуродованная страшная маска набатеянина уставилась в красное лицо возницы, у которого задрожал стан и вздулись на шее жилы. Гараиви завопил:

– Из-за тебя, да, из-за тебя удалилась Виглиница. Ты вынудил ее присоединиться к брату и супруге брата, ибо вновь хотел я обладать ею, я, Гараиви, и, обладая, оплодотворить!