Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Так вот, — продолжил Иван, — ты, Ефимья, выбирай — либо честью под венец пойдешь с Матвеем Федоровичем, либо срамными девками станете для холопов его, и ты, и сестра твоя. Только сначала брата своего на плаху проводите.

Ефимья вздрогнула, качнула головой, задыхаясь от слез.

— Подчиняюсь воле твоей, государь.

— Ну и славно, вот и ладушки. Эй, жених, целуй невесту-то.

Матвей взял девушку за подбородок и увидел в ее глазах то, что видел на бледном лице Ульяны Палецкой, — страх и покорность. Княжна едва слышно вскрикнула, и отстранилась, стирая кровь с прокушенной губы.

— Обожди, боярин, — расхохотался Иван, — не распаляй девку зазря-то. Опосля поста повенчаем вас. — В Новгороде, — добавил он, многозначительно глядя на Вельяминову. Та поклонилась в пол.

— То честь великая для семьи нашей, царь-батюшка.

Царь посмотрел в прозрачные, будто вода речная, зеленые глаза.

— А следующим годом и я тебя под венец поведу, Марфа Федоровна.

Новгород, январь 1570 года

Звонил, звонил колокол Святой Софии. Тяжелые бронзовые изукрашенные врата собора распахнулись, и царь, выйдя на паперть, широко раскинул руки.

— Хороша погодка-то, Матвей Федорович!

Морозный, дымный рассвет вставал над городом. Горел Детинец, горела Торговая сторона — на противоположной стороне Волхова, горели посады, Плотницкий и Славенский концы.

Ночью над городом стояло зарево, видное на много верст вокруг.

— Где там собака эта? Обещал я ему, еще как в город въезжал, что мы его с почетом из Новгорода проводим.

Из собора вывели избитого в кровь архиепископа Пимена. При виде его, Иван удовлетворенно присвистнул.

— Что, владыко, хотели вы Новгород и Псков литовскому королю отдать, да не получилось у вас.

— Оговаривают нас, государь, — твердо сказал Пимен. — И в мыслях не было такого, мы престолу служим верно.

— Верно, — протянул Иван, и посмотрел на купола Святой Софии. Восходящее солнце золотило их так, что аж глазам было больно. — Так верно, владыко, что еще дед мой вам не доверял и правильно делал. Только вот государь Иван Великий, храни Господь душу его, кроток был и незлобив, а скверну вашу и ересь каленым железом выжигать надо. — Царь ударил Пимена по лицу. Тот покачнулся и осел на покрытые легким снегом булыжники крыльца. Склонившись над архиепископом, царь плюнул ему в лицо. — Развели гнездо змеиное, только и смотрите, чтобы предать меня, Ну так я вас так накажу, что вы с колен не подыметесь более.

— Веди его невесту, Матвей Федорович, — усмехнулся царь, поворачиваясь к Вельяминову.

— С честью владыко из города выедет, как иначе?

Пимена подняли и посадили на белую кобылу, прикрутив его ноги к седлу. В нищенских тряпках он казался совсем жалким — тщедушный, седой, лицо запухло от кровоподтеков.

— Обещал я, что из архиепископа тебя скоморохом сделаю, — рассмеялся Иван. — Сейчас с кобылой тебя повенчаем, в руки бубен с волынкой дадим, и по городу проедешь, — пущай люди посмеются.

— Некому смеяться, государь, — возвысил голос Пимен, глядя на воронье, слетающееся к трупам, лежавшим у стен собора. — Не осталось в Новгороде ни единой души человеческой.

Марфа пробиралась по узким, знакомым ей с детства, улицам Неревского конца.

— Марфа Федоровна, может, не ходить вам? — встревожился Вася Старицкий. — Неровен час случится что.

— Да кто меня тронет, Василий Владимирович? — Марфа решительно накинула соболью шубу. — А кто тронет, тому обе руки отрубят, одну — брат мой, а вторую — государь.

— Все равно, — юноша замялся и покраснел. — Давайте я вас провожу.

— Ты, князь, лучше за сестрами своими приглядывай. Почитай им, у деда моего покойного рукописей старинных много было, в шахматы поиграйте, умеют они.

Старицкий только вздохнул и отвернулся. Третью ночь княжны просыпались от криков и ржания коней. Усадьба Судаковых, нетронутая, стояла посреди разоренного Неревского конца, будто крепость. Трупы на рассвете стаскивали крючьями в реку, но кровь, смешанная со снегом, казалось, намертво въелась в деревянные тротуары.

Ефимия Старицкая целыми днями лежала лицом к стене, перебирая лестовку. С того дня, как царь объявил ее невестой Матвея Вельяминова, она совсем затихла — только губы беспрестанно шевелились, как при молитве.

Маша стояла у окна, глядя на вымерший двор, до боли стискивала тонкие пальцы.

— А куда Марфа Федоровна пошла? — обернулась она к брату.

— К знакомцам своим, вернется скоро, ты не бойся. — Василий поцеловал сестренку в макушку.

— Вась, давай убежим! И Ефимию возьмем. Не найдут нас!

Старицкий подумал о стрелецком карауле, выставленном у ворот.

— Найдут, Машенька. Некуда нам бежать.

Дом Ефросиньи Михайловны был пуст. Скрипели на ветру открытые ворота, в хлеву отчаянно мычала корова. Марфа бережно взялась за тяжелое, тугое вымя. Теплое молоко брызнуло на рук, животное благодарно скосило на девушку слезящийся глаз.

Внутри никого не было, пыль лежала тонким слоем на сундуках и столе, исчезли холщовые мешочки с травами, что помнилось с детства. Марфа присела на лавку и опустила голову в руки. Вдруг из боковой светлицы раздался слабый стон.

Сколько ж лет-то ей, с жалостью подумала Вельяминова, глядя в изрезанное морщинами лицо травницы.

— Корова мычала, — чуть слышно сказала Ефросинья Михайловна.

— Подоила я, — шепнула Марфа.

— Со двора, выведи… потом. Знала я, — Ефросинья поморщилась и вдруг стала задыхаться. Марфа, осторожно приподняла невесомую, будто ребенок, старуху, посадила ее. — Что ты придешь, знала, — отдышавшись, сказала та.

Марфа вдруг положила ей голову на колени и разрыдалась.

— Нельзя тебе плакать, — хрипло выговорила новгородка. — Ибо не плачет железо, и камень слез не проливает.

— Дак не камень я, — измученно шепнула Марфа.

Ефросинья погладила ее по щеке.

— Хочешь, чтобы ты, и дети твои жили — станешь.

— Дети? — подняла голову девушка.

Травница попыталась слабо улыбнуться и вдруг забилась в судороге, закатив глаза.

— Дед…твой, — только и успела разобрать Марфа. Как ни пыталась она привести Ефросинью в чувство, все было тщетно.

Белую кобылу вели под уздцы шагом. На мосту через Волхов государевы люди сбрасывали в реку трупы. Телеги со скрипом ползли с Торгового конца, и с запада — от Детинца. Лед на Волхове был ярко-алым.

Архиепископ вспомнил покойного Никиту Григорьевича Судакова. За месяц до кончины своей тот принес деньги для раздачи нищей братии, и, глядя серыми, прозрачными глазами на Пимена, сказал: «Конец нашим вольностям скоро настанет, владыко. Не стерпит Москва свободы новгородской».

Тогда Пимен только посмеялся, а теперь, глядя на разоренный, умолкнувший город, на дымы пожарищ, он понял, что Судаков был прав. Он почувствовал, как стрелец колет его копьем в спину, и встряхнул бубном.

— Замерз я сегодня что-то, — сказал Иван, садясь за стол. — Ну ничего, с Новгородом мы покончили, а завтра и повенчаем вас, благо мясоед на дворе. — Посмотрев на заплаканную княжну, он нахмурился. — Ты нюни не распускай, Ефимия, вон весь стол слезами залила.

Матвея за обедом не было, он трапезничал с людьми государевыми в нижних палатах — невместно видеться жениху и невесте перед венчанием. Марфа незаметно погладила Ефимию по руке, та, всхлипнув, судорожно вцепилась в ее пальцы.

Вечером Вельяминова постучалась в горницу, куда определелили сестер Старицких и вдруг пошатнулась. Это была девичья светелка Феодосии Судаковой. Боль в сердце стала невыносимой.

— Пойдем в мыльню, — сказала она, глядя на стоящую на коленях перед иконами девушку.

Окатив Старицкую чистой колодезной водой, Марфа дала ей льняную рубашку и стала расчесывать русые волосы.

— Боюсь я, — прошептала княжна.

Марфа поцеловала ее в прохладный висок.

— Княгиня Авдотья, матушка твоя, упокой Господи душу ее, говорила тебе что-нибудь?

Старицкая помотала головой.

— Я почти уже послушница была, как раз этой зимой должна была в монастырь уехать.

Вельяминова вздохнула. «Ну, слушай тогда».

Голова Ефимии опускалась все ниже и в конце она еле слышно пробормотала: «Не смогу я, Марфа Федоровна.».

— Сможешь, — твердо сказала боярыня, встряхивая девушку за плечи. — Ты теперь Вельяминова.

— Венчается раб Божий Матвей рабе Божией Ефимии, во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Аминь.

— Аминь, — отозвались эхом стоящие в притворах люди государевы, все как один в черных кафтанах, ровно монахи. Царь улыбнулся краешком рта, глядя на довольное лицо своего фаворита.