Полная история христианской церкви - Александра Бахметьева

Между тем как заботами великого святителя слово Божие проникло в далекие страны, в Константинополе слушали его беседы, полные горячего, живого красноречия. Они сильно воздействовали на слушателей, толкая их к исправлению жизни и к делам милосердия. Чаще всего в своих проповедях Иоанн говорил о любви к ближним, укорял за их суетность и жестокосердие к бедным, людей сильных — за несправедливые поступки. Смелый обличитель пороков, он был в то же время и любящим отцом для своей паствы, со снисходительностью принимал кающихся, был доступен для каждого. «Обиженный у него ищет помощи, — писал современный ему историк, — подсудимый призывает его в защитники; голодный у него просит пищи, нищий одежды, иной обуви с ноги его. Плачущий у него ищет утешения, больной призора, странник пристанища; вдова льет у него слезы о своем сиротстве, должник поверяет ему скорбь свою; иной просит его быть примирителем домашних ссор». Все с доверием прибегали к святителю, и никогда доверие это не было обмануто. При множестве дел и забот Иоанн находил время на все. Он даже примирил Антиохийскую Церковь с Западом, который долго не признавал Флавиана.

Высокие добродетели Златоуста не смягчили, однако, ненависти его врагов, которые с досадой наблюдали за его возрастающим влиянием. Одним из самых яростных его врагов стал когда-то покровительствовавший Евтропий, любимец царя. Хотя Евтропий сам способствовал назначению Иоанна в епископы, он возненавидел пастыря, как только убедился, что не найдет в нем ни угодливости, ни потворства своим порокам. Иоанн смело укорял могучего любимца за его несправедливости, лихоимство, корыстолюбие, твердо защищал обижаемых им. В то время существовало при церкви «право убежища». Оно состояло в том, что если осужденный находил убежище в церкви, то был неприкосновенен до тех пор, пока дело его не было вновь рассмотрено. К этому часто прибегали лица, безвинно гонимые Евтропием, и Иоанн брал их под свою защиту. Но это еще сильнее раздражало Евтропия. Он добился того, что право убежища было ограничено законом. Не предвидел тогда Евтропий, что ожидало его самого. Вскоре сильный любимец лишился милости царя, и тогда со всех сторон явились обвинители, до тех пор молчавшие из-за страха. Евтропий был осужден на казнь. Преследуемый общей ненавистью, он бежал в константинопольский Софийский собор, и Иоанн разрешил ему находиться в алтаре. Вооруженные воины и разъяренный народ требовали выдачи Евтропия, но Иоанн, обратившись к народу, красноречиво обрисовал превратности земного величия и сумел вызвать в слушателях жалость к падшему временщику. «Положим, он обижал вас, — говорил Иоанн, — но теперь время не суда, а милости. Как произнесете вы слова: оставь нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим,[194] если сами так упорно требуете наказания должнику вашему?» Тронутые слушатели обратились в ходатаев за несчастного. Иоанн отправился к царю просить за него. Ему самому грозили изгнанием, смертью, но великодушный и мужественный святитель не выдал прибегнувшего к защите Церкви и с опасностью для жизни стоял за него. Через некоторое время Евтропий сдался, поверив, что его пощадят, но ходатайство епископа, к сожалению, не оказало должного действия на Аркадия, и Евтропий был казнен.

С каждым днем положение св. Иоанна становилось все трудней. После падения Евтро-пия императрица Евдоксия вполне завладела слабым Аркадием. Она была женщиной сребролюбивой и тщеславной. Чтобы обогатить свою казну, она не гнушалась никакими средствами, делала ложные доносы, забирая чужое имущество. Иоанну часто приходилось защищать обижаемых ею и ходатайствовать за них, что чрезвычайно оскорбляло Евдоксию. Она возненавидела Иоанна и не скрывала своих чувств.

Этим воспользовались враги Иоанна. Уверенные, что императрица поддержит их, они стали смелее действовать против него. По случаю беспорядков, возникших в Малой Азии, Иоанн объехал епархии и низложил нескольких епископов, которых уличил в злоупотреблениях властью. Низложенные епископы присоединились к врагам Иоанна, и со всех сторон поднялись на него самые разнообразные жалобы. Одни жаловались на его крайнюю строгость, другие обвиняли его в излишней снисходительности к преступникам. Вскоре у его врагов появилась возможность действовать решительно.

Несколько нитрийских иноков,[195] безвинно преследуемых Феофилом Александрийским, прибыли в Константинополь, чтобы просить Златоуста защитить их. Иоанн не взялся разбирать их дела, потому что они принадлежали к чужой епархии, не зависящей от него, но написал Феофилу дружелюбное письмо, в котором просил его за них. Феофил обиделся или, может быть, испугался, потому что показания нитрийских иноков открывали много несправедливых его действий, за которые он мог подлежать суду. Но он знал положение дел в Константинополе, знал ненависть Евдоксии к Иоанну и потому счел удобным и даже безопасным явиться туда обвинителем Иоанна, которого давно ненавидел. Взяв с собой некоторых египетских епископов, на содействие которых мог рассчитывать, он прибыл в Константинополь и, не навестив патриарха, стал давать роскошные пиры всем влиятельным людям и вступать в переговоры с недоброжелателями Иоанна. Евдоксия втайне содействовала всему, что предпринималось против святителя. Ей донесли, будто в одной проповеди Иоанна были оскорбительные намеки на нее, и с тех пор ее злоба на него достигла крайних пределов. В селении, называемом Дубом, предместье Халкидона,[196] враги Иоанна составили беззаконный собор (403 г.) и представили 29 обвинительных пунктов против Иоанна. В сущности, эти обвинения были настоящим торжеством для святителя, потому что, сколько ни старались враги, они во всей его жизни не могли отыскать даже пятна, и обвинения были самые пустые и ничтожные. Между прочим, ставилось ему, например, в вину, что он обедал один и не приглашал к себе гостей, но более всего упирали на оскорбительные слова, якобы произнесенные против императрицы. Беззаконный собор несколько раз призывал архиепископа к ответу, но Иоанн с невозмутимым спокойствием всякий раз отвечал, что он не может признать законность собора, в котором восседают, как судьи, его отъявленные враги, прибывшие в Царьград лишь для того, чтобы его осудить. Люди, посланные Иоанном, подверглись побоям и оскорблениям. Тщетно сорок епископов, оставшихся верными Иоанну, возражали против беззаконных действий собора и против законности самого собора. Сила была на стороне врагов Иоанна. Они произнесли низложение архиепископа и его изгнание, а слабый император Аркадий под влиянием Евдоксии подтвердил приговор.

Когда это стало известно, народ пришел в волнение. Со всех концов Константинополя он устремился к соборному храму св. Софии и архиерейскому дому, соединенному с ним галереей, днем и ночью окружал их живой стеной, охраняя горячо любимого пастыря, единодушно высказывая желание: «Просим законного Собора; только настоящий Собор может судить епископа». Эти слова доходили и до царского дворца. То же самое говорил и Иоанн: «Лжесобор осудил меня; законный Собор должен рассудить между мною и обвинителями моими и оправдать меня здесь, в моей Церкви».

Так прошло два дня. Враги Иоанна и императрица Евдоксия приставали к Аркадию, убеждая его силой удалить патриарха, но он опасался народного волнения. В городе стали ходить самые тревожные слухи. Говорили уже не только об изгнании, но даже и о смертном приговоре. Народ, взволнованный такими слухами, наполнял церкви, молясь за Иоанна, или толпился на соборной площади, чтобы хоть издали увидеть его или услышать звук его голоса.

Среди общего смятения один Иоанн был спокоен. Горячая вера и полная покорность воле Божией возвышали его над всяким земным страхом и внушали ему равнодушие к превратностям судьбы. О себе он не беспокоился, но мысль о пастве тревожила его, и ей посвятил он эти последние дни. Он, то переходя из своего дома в соборный храм и обратно, утешал плачущих друзей и приверженцев, советами направляя их будущую деятельность, то в храме обращал ко всему народу горячие слова любви, увещания и наставления. Вечером второго дня произнес он в храме св. Софии слово, которое история сохранила: «Сильные волны, жестокая буря. Но я не боюсь потопления, ибо стою на камне. Пусть свирепствует море: оно не может сокрушить камня; пусть поднимаются волны: они не могут потопить корабля Иисусова. Скажите, чего мне бояться? Ужели смерти? Для меня жизнь Христос, и смерть — приобретение. Ужели ссылки? Господня земля, и исполнение ея. Ужели потери имения? Мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него.[197] Я презираю страх мира сего и посмеиваюсь над его благами; не боюсь нищеты, не желаю богатства; не боюсь смерти и не желаю жизни, разве для вашего преуспеяния. Я для того только касаюсь настоящих обстоятельств, возлюбленные, чтобы вас успокоить. Никто и ничто не может разлучить нас… Мы разделимся местом, но любовью останемся соединены; даже смерть не может разлучить нас: хотя умрет мое тело, но душа будет жива и никогда не забудет об этом народе… Не тревожьтесь настоящими событиями; в одном покажите мне любовь вашу — в непоколебимой вере. Я же имею залог Господа и не на свои силы полагаюсь. Я имею Его Писание; оно мне опора, оно мне крепость, оно мне спокойная пристань; слова в нем для меня щит и ограда. Какие слова? Аз с вами есмъ… до скончания века.[198] Христос со мной, кого мне бояться? Пусть поднимаются на меня волны, пусть море, пусть неистовство сильных — все это слабее паутины. Вы одни удерживаете меня своей любовью, но я всегда молюсь: да будет воля Твоя, Господи! не как хочет тот или другой, но как Ты хочешь! Вот моя крепость, вот мой камень неподвижный, вот моя трость непоколебимая! Что Богу угодно, то да будет. Если Ему угодно оставить меня здесь, благодарю Его, взять отсюда — опять благодарю Его».