Отсюда и в вечность - Джеймс Джонс

— Пока.

— Пока.

Прю ехал в грузовике вместе с заключенными из первого барака. Они, конечно, не могли понять его мыслей и уж, конечно, не поступили бы так, как собирался поступить Прю.

Но Прю был полон решимости. Он знал, что сделает то, что задумал, потому что ему хотелось быть вместе с Анджелло и Джеком Мэллоем, хотелось считать себя человеком, а путь к этому лежал только через осуществление задуманного плана.

Глава тридцать седьмая

«Какая скука!» — думал капрал Исаак Натан Блюм, выходя из столовой в полдень того же дня. Он поднялся в казарму и присел на свою койку. Как всегда, в казарме было пусто. В течение двух недель Блюм все время первым кончал есть, первым возвращался в казарму, и всегда здесь было пусто, хотя Блюм и надеялся, что ему удастся застать здесь людей. Сегодня был жаркий день, и Блюм, идя в казарму, думал о том, что наверняка в казарме окажется кто-нибудь, из-за жары отказавшийся обедать. Блюм не понимал, как можно набрасываться на горячий обед в такую ужасную жару. Сам он буквально давился едой, насильно заставляя себя глотать горячую пищу. Он заставлял себя ость потому, что, как боксер, должен был поддерживать свое здоровье и потому, что ему не хотелось выделяться среди остальных, которым почему-то даже в такую жару все равно хотелось есть. Съеденный обед камнем лежал в желудке Блюма.

Он лениво снял гимнастерку, ботинки и носки и улегся на постель. «Проклятая жара, — размышлял он. — Это из-за нее пропадает аппетит. А человек только тогда здоров, когда у него хороший аппетит. Почему бы не перенести обед на вечор, как это делают богачи? Вот и офицеры никогда не обедают днем».

Блюм лежал на спине, уставившись взглядом па серый бетонный потолок, и пытался понять, в чем дело. Раньше такого с ним не случалось. Аппетита у него не было ни в завтрак, ни в обед, ни в ужин. Значит, причина вовсе не в жаре. Нужно что-то предпринять, иначе скоро превратишься в скелет. Чтобы сохранить силу, чтобы оставаться боксером, нужно как следует есть. Последнее время, после приказа о присвоении ему звания капрала, Блюм чувствовал себя явно не в своей тарелке. Через две недели должны были возобновиться соревнования по боксу, и это не на шутку тревожило Блюма. Бокс всегда требовал от него большого нервного напряжения, может быть, даже слишком большого. Возможно, это и служило причиной того состояния, в котором он сейчас находился.

«Еще две недели, — размышлял он, — только две недели. А потом до декабря никаких соревнований но будет».

Блюма радовало это. В душе он был человеком миролюбивым, и ему приятно было думать о пятимесячном перерыве в бурных схватках на ринге. Как ни странно, но ему уже было обеспечено звание чемпиона полка в среднем весе, независимо от того, будет он участвовать в двух последних боях или пет. Сейчас Блюму казалось глупым участвовать в двух последних боях, поскольку он уже набрал достаточное количество очков и вполне мог бы наслаждаться отдыхом. Он не был трусом. Он провел на ринге больше боев, чем кто-нибудь другой в роте. Но он был миролюбивый человек, он не любил бокса и всегда участвовал в соревнованиях против своей воли. Вот Прюитт — совсем другое дело, тот любил бокс. И сейчас Блюм был бы рад, если бы все поскорее закончилось. Может тогда и аппетит к нему вернется.

Все еще лежа на койке, Блюм услышал, как из столовой вышла группа солдат. Они поднимались наверх. В казарме солдаты разошлись по своим койкам. Трое из них сели рядом и стали играть в кости на сигареты. У каждого из них появились в руках пачки сигарет разных марок, причем таких, которые сами они не курили.

Блюм присел на койке, сделал вид, что собирается присоединиться к играющим, а потом, вспомнив, что у него нет сигарет, снова улегся на постель.

Он ощупал карманы брюк, подумав о том, что, будь у него деньги, он отправился бы в заведение мадам Сью в Вахиаве. По тут же вспомнил, как Сью назвала его еврейчиком перед всеми девицами, и лицо его передернулось от злости. Он поклялся больше не оставлять своих денег в этом заведении, но тут же сообразил, что тогда еще не был капралом, а если, как обещал Дайнэмайт, он через месяц станет сержантом, то… то все изменится. И мадам Сью будет себя вести с ним иначе, и курить можно будет только первосортные сигареты.

Блюм повернулся на бок и увидел Кларка, выходившего из войсковой лавки со стаканчиком мороженого в руках. Блюм не без зависти посмотрел на него. Какой-то рядовой может позволить себе купить мороженое, а он, капрал, — полный банкрот. И тут у Блюма мелькнула мысль: не отсутствие ли денег — причина потери им аппетита. Он ужасно разозлился на свой желудок за то, что он так подвел его в трудную минуту.

Кларк ходил в войсковую лавку за кремом для чистки обуви, заняв пятьдесят центов у Никколо Лева. Он был удивлен, что так много солдат уже вернулось в казарму после обеда, и их присутствие усилило в нем чувство одиночества. Анди был в карауле, а Прю — в тюрьме. Кларк остался один. Правда, наедине с самим собой он никогда не чувствовал себя одиноким, но стоило ему оказаться среди множества людей, как его охватывало чувство одиночества.

Крем для обуви Кларк не купил. Он истратил пятнадцать центов на мороженое и еще столько же на журнал, который собирался почитать в кафе при войсковой лавке за порцией только что купленного мороженого. Пока все было в порядке — у него оставалось двадцать центов на обувной крем. Но когда порция мороженого была съедена, журнал все еще не был прочитан, Кларк решил купить еще порцию мороженого, чтобы не чувствовать себя неловко в кафе, сидя только за чтением журнала. Об обувном креме Кларк даже не вспомнил. И, только закончив читать журнал, Кларк вдруг понял, что у него остался всего пятак, а обувного крема он так и не купил. И он подумал, что зря истратил пятнадцать центов на этот журнал. Лучше бы купить пачку сигарет, а потом выиграть в кости целый блок. Из войсковой лавки Кларк отправился прямо в казарму и, стараясь ни на кого не смотреть, бросил журнал на койку, сел на нее и закурил. Вспомнив о журнале, он подумал, что Прюитт, наверное, никогда бы не стал покупать такой журнал. И сейчас непременно выручил бы его, Кларка, и дал бы ему крем для обуви. У Прюитта всегда имелась в запасе банка с кремом.

Когда сознание собственной глупости стало для Кларка невыносимым, он бросил окурок в банку с водой, стоявшую у него под койкой, и взялся за гитару, за свою старую любимую гитару. Поступая на службу в армию, Кларк мечтал вернуться домой загорелым, обветренным молодцом, побывавшим везде и всюду, опытным и знающим, уважаемым человеком. И вот прошло полтора года, а Кларк не находил в себе никаких перемен.

Он изо всех сил ударил по струнам гитары. Зазвучала мелодия известной песенки, а затем Кларк стал наигрывать песенку о сверхсрочнике, которую они тогда вместе сочинили. «Когда-нибудь, вернувшись домой, — думал Кларк, — я сыграю эту песню отцу и всем соседям. А может, даже выступлю с ней на сцене».

Кларк энергично ударял по струнам гитары, стараясь четко и безошибочно сыграть каждую музыкальную фразу. Звуки неслись по всей казарме, нарушая тишину, обычно царившую здесь в послеобеденные часы.

Блюм, старавшийся забыться и уйти от докучавших ему мыслей, с каждой минутой все больше и больше раздражался, слушая Кларка. Сначала он ждал, чтобы кто-нибудь другой из солдат одернул Кларка, но так и не дождался и разозлился еще больше. Неужели этому идиоту неясно, что люди хотят отдохнуть? Последнему дураку и то понятно, что сейчас не время шуметь. Сам-то он свободен этим вечером, но ведь другим-то предстояло идти работать после обеденного перерыва. Должны они отдохнуть?

— Ради бога, — крикнул Блюм, потеряв терпение, — прекрати этот шум! Дай людям хоть немного вздремнуть. Неужели непонятно?

Кларк не слышал окрика. Он был так увлечен игрой, что не замечал ничего. Блюм вскочил с койки, стремглав бросился к Кларку и вырвал у него гитару из рук.

— Я же сказал тебе: прекрати шум! — прогремел Блюм. — Это приказ, приказ капрала, и он касается тебя. Если попробуешь снова бренчать, я разобью гитару о твою голову.

— Что такое? — удивленно спросил Кларк. — В чем дело?

— Я покажу тебе, в чем дело! — крикнул в ответ Блюм, размахивая гитарой. — Люди отдыхают, им вечером работать, а ты… Тебе старший приказал прекратить игру, и ты должен выполнять приказ.

— Я не слышал твоего приказа, Блюм, — сказал Кларк. — Осторожнее, не разбей гитару.

— Ты прекрасно слышал, что я говорил! — зло крикнул Блюм. — Не выдумывай.

— Честное слово, Блюм. Я не слышал, — взмолился Кларк. — Дай сюда гитару.

— Сначала я разобью ее о твою голову! — продолжал кипятиться Блюм. — Я обязан обеспечить людям отдых после обеда. Это мой долг, и я его выполню.

Блюм схватил было Кларка за грудки, но неожиданно сзади услышал чей-то голос: