Отсюда и в вечность - Джеймс Джонс

Прюитту рассказ Анджелло показался чем-то потусторонним. Он никак не мог себе представить, что и как произошло.

— Ты говоришь, он сунул ствол винтовки в рот и пальцем ноги нажал курок?

— Да, — ответил Анджелло.

— И ему разнесло полчерепа?

— Ну конечно.

— Его будут здесь хоронить?

— Да. На солдатском кладбище. Никто не знает, где его родители.

— Не очень-то приятно лежать на солдатском кладбище. Ты когда-нибудь был там? Кладбище находится за гарнизонной прачечной.

— Нет, никогда не был и не пойду. Делать там нечего.

— Хотел бы я знать, что заставило Блюма застрелиться, — сказал Прюитт.

— Наверное, все-таки он был чокнутый.

— Он не был чокнутый.

— Был.

— Блюм меньше всего был похож на чокнутого. Какого черта вы так думаете о нем?!

— Наверное, он очень переживал, когда его стали подозревать в гомосексуализме.

— На гомика он тоже совсем не похож.

— Знаешь, мне хотелось поговорить с ним тогда, после нашей драки, — признался Прюитт. — Сказать ему, что я дрался с ним не потому, что он еврей, и не по каким-то там личным мотивам. Я собирался это сделать на следующий день, а ночью меня арестовали.

— Ты зря думаешь, будто он застрелился из-за того, что ты уложил его тогда.

— Я мог бы и не уложить. Мне просто повезло.

— Знаешь, Хэл давно предсказывал, что Блюм когда-нибудь покончит с собой.

— Бой у нас был равным, я бы даже сказал, что мне досталось больше. Если бы нас не остановили, мне бы туго пришлось. Мне очень не хочется думать, что я в какой-то мере повинен в смерти Блюма.

Они оба замолчали.

— Странно… — вяло произнес Анджелло. — Был человек, и вдруг нет его.

— Да, странно, — ответил Прюитт. — Не могу понять, что заставило Блюма так поступить.

Эти слова были сказаны как раз в тот момент, когда к койке Прюитта подошел высокий человек с проницательным взглядом и сел рядом с Анджелло. Без всяких усилий со своей стороны он притягивал к себе внимание всех, подобно магниту.

— Каждый человек имеет право убить себя, — мягко произнес он. — Это единственное неотъемлемое право, которое имеет человек, — право распоряжаться своей судьбой. И этого права никто у него отнять не может. Но к сожалению, судьба — единственное, чем может распоряжаться человек.

— Мне этого не понять, — заметил Прюитт.

— Почему же? Ведь это истина. Впрочем, может, ты и прав в том отношении, что и судьбу свою человек не выбирает.

— Я не это имел в виду, — сказал Прю.

— Знаю, — спокойно продолжал «философ», как уже успел назвать незнакомого ему человека Прюитт. — Скажи, пожалуйста. ты католик?

— Ну, я католик, — вместо Прюитта ответил Анджелло. — А что?

— Ничего. Ведь я говорил не о моральном, а о физическом праве, о возможности… Никакие законы и верования не в силах отнять у человека физического права убить себя, если он захочет это сделать. Ну, а для католика сразу же встает вопрос не о физическом, а о моральном праве.

— Разве это неверно? — спросил Анджелло.

— Все зависит от того, как подойти к вопросу. Как ты думаешь, пионеры христианской веры совершали самоубийства?

— Нет.

— От тебя, как от католика, я другого ответа и не ожидал. Но разве не католиками были рыцари крестовых походов?

— Эти рыцари не были самоубийцами. Их убивали.

— Но ведь они знали, на что идут, и принимали смерть по своей воле, не так ли?

— Конечно, но…

— Разве это не самоубийство?

— Но у них для этого были причины.

— Наверное, они надеялись таким путем получить путевку в рай.

— Блюм и рыцари крестовых походов — не одно и то же.

— Разница состоит только в том, что они шли на смерть целыми армиями, а Блюм покончил с собой в одиночку, по личным мотивам, о которых никто никогда не узнает. А пока эти мотивы неизвестны, нельзя сказать, прав или не прав Блюм. Ты, Анджелло, конечно, мог бы спросить, прав ли Блюм с моральной точки зрения, но это вопрос другой.

— Именно это меня и интересует.

— Самоубийство всегда считалось аморальным поступком. Так считают и считали при любом общественном строе. Представь себе, если бы каждый раз во время кризиса безработные отправлялись в Вашингтон или Лондон и совершали самоубийства на центральных площадях столицы. Что бы тогда было?

— Но ведь это было бы сумасшествием!

— Конечно, а ведь именно так поступали твои рыцари крестовых походов.

— Тогда время другое было.

— Ты хочешь сказать, что в те времена люди меньше хотели жить, чем сейчас?

— У нас сейчас больше причин ценить жизнь.

— Ну, конечно, — кино, автомашины, поезда, автобусы, самолеты, ночные клубы, бары, спорт, учебные заведения, предприятия, радио. Ты это имеешь в виду?

— Да.

— А что бы ты сказал о человеке, покончившем жизнь самоубийством в нацистском концлагере? Прав он или нет?

— Думаю, что прав.

— А почему же не прав наш американский служащий, работающий где-нибудь в тресте?

— Его же там не истязают!

— Ты так полагаешь? А как в отношении рядовых американской армии или заключенных в военной тюрьме, которых истязают?

— В общем-то все это правильно, — сказал Прюитт, удивляясь, как легко и просто рассуждал этот человек с таким проницательным и согревающим душу собеседника взглядом.

— Это Джек Мэллой, — сказал Анджелло Прюитту. — Ты еще услышишь здесь и не такие разговоры.

— Я много о тебе слышал, — сказал несколько смущенно Прю.

— И я о тебе много слышал, — тепло ответил Мэллой. — С удовольствием пожму твою руку. Из всех, кто здесь находится, ты один послушался моих советов и точно их выполнил.

Мэллой окинул взглядом остальных заключенных второго барака, расположившихся лениво на полу вокруг того места, где лежал на нарах Прюитт. Те молча опустили глаза. Мэллой как-то по-особенному подмигнул Прюитту.

— Если бы тут набралось с дюжину таких, как ты, то за какие-нибудь три месяца мы сумели бы упрятать в сумасшедший дом и Томпсопа и Фэтсо. Конечно, на их место пришлют таких же двух других, и все начнется сначала. Но эта тюрьма в американской армии стала бы самым тяжелым местом службы для таких людей, как Томпсон и Фэтсо. В конце концов нм пришлось бы закрыть это заведение и распустить нас по домам.

Прюитта очень заинтересовало, какой смысл вложил Мэллой в слова «по домам» — возвращение в часть или увольнение со службы, но он почему-то не спросил его об этом.

Мэллой снова с минуту помолчал. Все слышали его последние слова, и, хотя никто не откликнулся на них, складывалось впечатление, будто все были уверены в том, что он знал, что говорил.

Прю заметил, что здесь, по втором бараке, существовало правило, которого не было в первом бараке. Здесь каждый мог сказать вслух все, что думал. Прюитту это пришлось по душе.

— Закуривай, — предложил Мэллой, вынув из кармана пачку первосортных сигарет.

— Э, да у тебя роскошные сигареты, — смущенно заметил Прюитт. — Спасибо.

— Этого добра у меня много, — сказал Мэллой. — Могу угостить в любое время. Если бы вот этот чертенок, — Мэллой кивком головы показал па Анджелло, — послушался моих советов, как это сделал ты, то сумел бы провернуть свой план и еще месяц назад вырвался бы отсюда.

— Ты прав, — подтвердил Маггио, беря предложенную ему сигарету. — Но подожди еще, я сделаю это.

Прюитт заметил, как блеснули глаза Анджелло. Так случалось каждый раз, когда кто-нибудь упоминал о его тайном плане, но сейчас во взгляде Анджелло не было той злобной подозрительности, которую всегда чувствовал Прюитт, когда они вели разговоры в каменоломне.

— Я просто выжидаю, — сказал Анджелло. — Но не беспокойтесь, я все равно добьюсь своего.

— Конечно, дружок. Ты своего добьешься, — поддержал его Мэллой. — Но ты мог бы избежать многих неприятностей, если бы послушался меня.

— Я тебя слушаю, — энергично возразил Анджелло. — Много раз я уже пытался следовать твоим советам, но пока у меня ничего не получается, Джек.

— А вот у него получилось, — заметил Мэллой.

— Я и сам не знаю, как это вышло, — признался Прюитт.

— Неважно, — сказал Мэллой. — Главное — что у тебя это вышло.

— Ну хорошо. Пусть у Прюитта вышло. Но какое это имеет значение для меня? — спросил Маггио.

— К сожалению, никакого, — сказал Мэллой. — Но ты смог бы выполнить то, что задумал, если бы только поверил в свои силы.

— Нет, пока это мне но под силу.

— А что это за тайный план? — спросил Прюитт. — Вот уже неделю я слышу о нем, но так и не знаю, в чем он заключается.

— Пусть он сам тебе расскажет, — ответил Мэллой. — Это его план. Он сам все придумал.

Он взглянул на Анджелло, и Прюитт увидел, сколько тепла было в этом взгляде. «Чтобы оказаться среди таких людей, — подумал Прю, — стоило отсидеть в карцере даже десять суток».