Избранное - Франсиско де Кеведо

Немаловажно подумать также о наследниках французского престола, ибо христианнейший король давно потерял надежду на потомство, а посему корона уготована брату его,[312] чей нрав сулит нам отрадное будущее, ежели мы будем держать ухо востро. Это пламя, раздувать которое мы сумеем по своей воле, к тому же столь буйное, что оно и само себя раздует; это человек, что сетует тем громче, чем более ему желают добра; посему он нанес обиду королю Испании, а мы сумеем повернуть сие разногласие, как нам вздумается. Франция не доверяет королевской родне, ибо в нее втерся фаворит, скупив чуть ли не все генеалогическое древо; страшит Францию и то, что все почетные должности захвачены его семейством и власть в стране попала в руки его клевретов. Все помнят обезглавленного Монморанси[313] и многочисленных дворян, томящихся в ссылке и опале; всех гнетет боязнь, как бы престолонаследие не обернулось свалкой. Дело в Германии не поправишь с отторгнутым Пфальцем и герцогством Лотарингским, намерениями герцога Саксонского и протестантами – приверженцами Империи, восстающими против австрийского дома. О мире в Италии не может быть и речи, пока там имеются крепости, занятые испанцами. Королю Испании по горло хватает трудов и затрат по вине голландцев, которые отняли у него во Фландрии земли, коими он некогда владел, и норовят отнять остальные. Они уже захватили лучшую и обширнейшую часть Бразилии, богатую древесиной, табаком и сахаром, чем и обеспечили свой флот, и понастроили укрепления на одном из Антильских островов. Следует добавить к сему насущную заботу о поддержке императора и о противодействии французам в государстве Миланском. Мы же, подобно колесикам карманных часов, должны ежечасно и ежеминутно, неслышно и невидимо без устали двигать сии стрелки вперед, не останавливаясь и не обращаясь вспять, предоставляя всем прочим шуметь и волноваться. Государство наше подобно стеклодуву, который дыханием своим придает изделию вид и форму; так и мы, обработав землю огнем, создаем лед.

На этом застиг их Час и, подхлестнув одного из самых рьяных capidiechi,[314] понудил его к следующим речам:

– Венеция – это сам Пилат. Доказываю: Пилат осудил праведника и умыл руки; Ergo…[315] Он выпустил на волю Варавву, иначе говоря – мятеж, и заточил в тюрьму мир, иначе говоря – Иисуса: igitur…[316] Пилат, человек настойчивый (а вернее сказать – упрямый), сказал: «Что мной написано – то написано»; tenet consequential…[317] Пилат отдал спасение и мир человечества в руки смутьянов, дабы они распяли его: поп potest negari…[318]

Собрание разразилось громкими криками. Дож, с согласия многих, а по внешней видимости – даже всех, велел заключить в тюрьму говоруна да хорошенько проверить его родословную, ибо нет сомнений, что его породил кто-то, кто был, в свой черед, порождением того, кто дружил тот, кого знавал некто ведущий род от кого-то, в ком было кое-что от испанца.

XXXIII

Дож Генуэзский и сенат его

Всеславный и сиятельный дон Генуи собрал достопочтенный свой сенат, дабы выслушать посланника христианнейшего короля, который и повел такую речь:

– Светлейшая республика! Король, повелитель мой, коему свобода Италии исстари была не менее дорога, чем величие собственной короны, вследствие чего он непрестанно всем своим могуществом содействовал сохранению сей свободы, печась о спокойствии вашем и не имея иной корысти, кроме пущего блага всех князей, кои властвуют в добром согласии над лучшей и прекраснейшей страной мира, прислал меня к вам, дабы я от имени его изложил, каким образом мой повелитель, покорнейший сын римской церкви и миролюбивый сосед всех властителей, намеревается оправдать свои действия в ваших глазах и выразить вам свое расположение и благосклонность. Вам самим лучше знать о своих бедах, нежели нам, внимающим и взирающим издалека. Много лет провели вы в тяжких войнах, порожденных несогласиями с герцогом Савойским, чье соседство постоянно причиняло вам изрядные заботы и тревоги, невзирая на вмешательство короля-католика как беспристрастного судьи. Видели вы поля свои, залитые кровью и устрашающие видом громоздящихся мертвых тел; города, разоренные осадами и штурмами; страну, обнищалую от военных постоев; полчища свирепых германцев, захвативших земли ваши и несущих душам ересь, а плоти – голод и чуму. По присущей вам мудрости вы не станете возлагать на короля, повелителя моего, вину за какое-либо из этих зол, ибо он только силился спасти слабейшего не с той целью, чтобы оный, победив, окреп сверх меры, а с той, чтоб он защитил права свои и не дал окрепнуть противнику и, следовательно, каждому воздано было бы по справедливости и без обиды и дабы Монферрат, причина сих смут, не достался бы в награду чьей-либо корысти. За этим и содержал повелитель мой могучее войско и не раз самолично сопутствовал ему, разрушая преграды, что воздвигала в Альпах зима, расчищая таким образом путь для направлявшейся к вам поддержки, а затем, выполнив сей благородный замысел, с победой возвращался вспять. Ныне же, когда весь мир в злобе ополчился на него и помощь, оказанная вам, снискала ему ярую ненависть всех властителей, он надеется, что светлейшая республика допустит его в свои порты столь же гостеприимно, как и короля Испании, и, поддерживая мирные отношения с обоими, докажет, что отдает должное похвальному рвению моего повелителя и оправдывает действия его оружия.

Дож, видя, что мусью пришел к концу своей речи, молвил так:

– Вознесем хвалу господу за то, что мы призваны продолжать то, что делали доныне, а именно – дарить христианнейшему королю любовь и уважение. Мы услыхали в словах ваших то, что в свое время видели своими глазами, а очевидцев убедить всегда легко. Разумеется, поведение короля, повелителя вашего, могло бы поколебать наше доверие, ибо он с помощью Ледигьера[319] способствовал розни, посеянной в нашей республике герцогом Савойским, который жаждал уничтожить ее или вернуть себе и добился бы этого, погрузив страну в пучину бедствий, если бы не помощь короля-католика. Еще более суровым испытанием нашему доверию служит захват Сузы, Пиньероля и Казале в Италии силой французского оружия, ибо здесь Франция уподобилась тому, кто якобы разнимает драку, а сам убегает с плащами дерущихся. Еще пуще могли разрастись наши подозрения, когда его христианнейшее величество выкурил герцога Лотарингского из дому,[320] разведя столь густой дым, что тому едва не выело глаза. Однако мы не станем придираться к сим неблаговидным поступкам и еще раз заверим христианнейшего короля в нашем неизменном к нему расположении. Мы также обещаем ему сохранять сии чувства и впредь, насколько позволят нам обязательства, принятые нами в отношении короля Испании, коего могущество оберегает нас от зла, величие – обогащает, а вера – поддерживает нашу церковь. Посему выполнить просьбу вашу возможно только в том случае, ежели мы созовем на совет всех деятелей республики нашей, облеченных полномочиями решать дела государственные.

Посланнику, равно как и сенату, сие предложение пришлось по нраву. За означенными деятелями послан был знатный вельможа, дабы поведать им, с какой целью их приглашают, и просить их прибыть не мешкая. Тот застал их всех в городе Банки и сообщил им, что было ему поручено.

На этом застиг их Час, и благородные генуэзцы, изменившись в лице, велели знатному гонцу передать пресветлому дожу, что они, едва услышав предложение короля Франции, собрались было тотчас двинуться в путь, но столь крепко припечатались к седалищам испанским, что встать с места не имеют возможности, разве только потащив сии седалища вслед за собой, чему мешают гвозди, вбитые в Неаполе и Сицилии и намертво закрепленные присягой верности Испании. А еще хотят они напомнить его светлости, что король Франции движется вперед, подобно галернику, обернувшись спиной к цели своего пути, и все, что видит, подгребает к себе; пора дожу открыть глаза, ибо монарх сей выступал некогда как инквизитор против еретиков, а ныне – как еретик против инквизиторов.

Вельможа воротился ко двору и громким голосом передал сей ответ.

Мусью был крепко раздосадован и смущен и, едва сдерживая гнев, мял в руках свой плащ с пелеринкой и алым воротником.

А дож сказал, дабы еще распалить его:

– Скажите христианнейшему королю, что хоть наша республика и не уважила его просьбы, она обещает ему, ежели он еще раз сунется в Италию, служить ежегодные мессы за упокой души французов, что сложат здесь головы, как и за тех, что уже покоятся в Павийском лесу,[321] вымостив его скелетами. А пока его величество пребудет в плену в государстве Миланском, мы обязуемся оплачивать его содержание и, более того, предлагаем немедля выкупить его за сто тысяч дукатов. Вас же просим принять от нас в дар историю Карла Пятого.[322] Чтение сие в дороге покажется вам занимательным, а королю вашему послужит верным путеводителем.

Мусью, не помня себя от злости, вымолвил: