Избранное - Франсиско де Кеведо

А вспоминая столь славные дела, огляделся он и увидел, что нет на нем попоны, бока стерты в кровь и мучит его сап, ибо набросали ему в кормушку куриных перьев; что день ото дня запрягают его в карету, его, коня столь неукротимого, что даже французы, пусть и изрядные всадники, все же никак не могли удержаться на нем, сколько ни пробовали. Почувствовал он такую горесть и скорбь от жалкого своего состояния, что пришел в великий гнев, заржал, подобно боевой трубе, зафыркал, извергая из ноздрей пламя, возжаждал обратиться в троянского коня и, взвившись на дыбы, разнести город ударами копыт. На шум прибежали неаполитанские мужи, накинули коню на голову плащ, дабы глазам смотреть было неповадно, и, улещая его непонятными калабрийскими словами, стреножили и накинули на шею недоуздок. А как стали привязывать его к железному кольцу в конюшне, застиг их Час, и тогда двое из мужей предложили раз и навсегда отдать коня Риму – дешевле, мол, обойдется и сподручнее, нежели каждый год платить дань деньгами и иноходцем; заодно положен будет конец спорам с папскими клевретами, кои издавна сверлят коня глазищами и того гляди сглазят его вконец. На это другие, сильно обозлясь, ответствовали, что коню подобная беда не грозит, поскольку король Испании прикрыл его со лба тремя крепостями, а сами они скорее поджилки коню перережут, а не позволят обратить его в мула и нарядить в папские покрывала.

Первые же мужи возразили, что нежелание быть папистом сильно смахивает на ересь и что ни одно седло так не подойдет сему коню, как седло святого Петра. Такой ответ еще раззадорил спорщиков, и они заявили, что, дабы еретики не выбили папу из седла, скакать на коне этом надлежит единственно королю Испании. Кто кричал «тиара!», а кто «корона!», и слово за слово завязалась такая перебранка, что несдобровать бы тем и другим, кабы не явился избранник народный, провозгласивший:

– Конь сей, что ныне закусил удила, знавал многих хозяев, однако чаще ходил на свободе, нежели на поводу. Охраняйте его и берегите, ибо немало бродит по Италии мошенников в поисках удачи, немало конокрадов в ботфортах со шпорами; иной цыган только и смотрит, как бы обменять на него украденную в былое время клячу, а потайные ходы в конюшню ему давно известны. Глядите в оба, чтоб не подобрался к нему со скребницей французский конюх, который только раздразнит, а не почистит его; а пуще всего опасайтесь всяких мусью, коим ничего не стоит обрядиться в подрясник да сутану, лишь бы оседлать сего коня.

XXV

Два висельника

Вешали двух негодяев, повинных в полудюжине убийств. Один уж болтался на перекладине деревянного покоя, как язык колокола, другой же только уселся на скамью, на которую садится тот, чья шея ждет наездника. В толпе прогуливались два врача, ожидая, не хватит ли кого солнечный удар; увидев висельников, они заплакали навзрыд, как младенцы, и проливали столь горючие слезы, что торговцы, стоявшие рядом, осведомились, не приходятся ли им осужденные сыновьями, на что лекари отвечали, что знать их не знают, а слезы льют по той причине, что на глазах у них умирают двое людей, не потратив ни гроша на медицину.

На этом застиг всех Час; и висельник, догадавшись, что имеет дело с врачами, сказал:

– Ах, сеньоры лекари, вот где ваше место! Виселица к вашим услугам, ибо вы столько народу поубивали, что достойны занять мое место, и с такой сноровкой отправляли людей на ют свет, что заслужили места палача. Впрочем, иной раз людей хоронят и без участия Галеновых учеников, а пенька гордо пренебрегает учеными высказываниями. Мулы, кои привозят вас в недобрый час, – лесенка темной масти, что ведет прямехонько на виселицу. Пришла пора правду молвить: орудовал бы я не кинжалом, а рецептами, не попал бы я сюда, даже если б поубивал всех, кто на меня глазеет. Попрошу вас заказать дюжину месс: вы легко включите их в один из бесчисленных параграфов любого наспех составленного завещания.

XXVI

Великий князь Московии[293] и подати

Великий князь Московии, разоренный войной с татарами и их грабежами, а также частыми набегами турок, вынужден был обложить новыми податями свои земли и владения. Собрал он приближенных и слуг, министров и советников, а также простой люд своего двора и поведал им, что расходы по содержанию войск, долженствующих защищать их от алчных происков соседей и недругов, ввергли его в крайнюю нужду; что ни республики, ни монархии не могут прожить без податей, а подати сии, будь они легкими или обременительными, всегда оправдывают себя, ибо превращаются в средства защиты народа, с коего их взимают, и тем самым приносят ему мир, благосостояние и жизнь за счет ничтожно малой доли, жертвуемой каждым при справедливом и разумном распределении сих обложений. А в заключение добавил он, что собрал сюда всех ради их же блага и выгоды.

Приближенные и министры поспешили заявить, что согласиться с предложением является делом святым и необходимым и посему в ответе не приходится сомневаться; что все достояние надлежит отдать на нужды князя и оборону отчизны, а князь, мол, пусть соизволит править по своему разумению и взыскивать с подданных своих сколько вздумается, ибо тот, кто отдаст ему свое имущество, покупает себе же покой и процветание, и чем выше налог, тем больше чести и радости народу от сознания, что князь так в нем уверен.

Великий князь выслушал их с удовольствием, но несколько усомнился в их словах и пожелал услышать, что скажет народ; а народ, пока высокие особы разглагольствовали, перешептывался да помалкивал. Наконец избран был среди них один, коему поручено было высказать общие помыслы. Вышел он с видом весьма независимым и произнес следующее:

– Всевластный повелитель наш, твои верные подданные в моем лице с величайшим почтением припадают к стопам твоим и благодарят за рачительность твою об их жизни и безопасности; будучи рождены в твоих владениях и получив от отцов в наследство любовь к своему владыке, просят они передать тебе, что готовы слепо выполнять твою волю, как делали доныне во все дни твоего царствования, да продлится оно и впредь. Известно им, сколь неусыпно бдишь ты, дабы защитить их от бед. и печешься о них не только как самодержец, но и как отец родной, и благодарны они тебе за сию благосклонность и опеку свыше всякой меры. Разумеют они, каковы настоятельные причины, побуждающие тебя к новым неизбежным расходам, от коих уклониться ты не можешь без ущерба для себя и для нас и кои понести не в силах вследствие крайней нужды. От имени моих соотечественников предлагаю тебе все, что есть у нас, без остатка, однако прошу взять во внимание два соображения, а именно: во-первых, ежели ты заберешь себе все имение подданных своих, ты тем самым истощишь родник, долженствующий питать как тебя, так и твоих наследников; иначе говоря, прикончив их, ты сам совершишь то, чем грозит тебе недруг, и это тем опаснее, что неизвестно, разорит ли нас ворог, а уж ты-то разоришь нас наверняка. И тот, кто советует тебе погубить себя, дабы спастись от гибели, тот пособник врага, а не добрый советник. Вспомни о землепашце, коему Юпитер, по словам Эзопа, подарил курицу, которая кормила его, принося что ни день по золотому яичку, пока хозяин, поддавшись наущениям алчности, не решил, что птица, дающая по золотому яйцу в день, хранит в лоне своем богатые залежи сего металла, а посему выгоднее будет забрать его сразу, нежели получать мало-помалу, как заблагорассудилось богам. Убил он курицу и лишился тем самым и ее, и золотых яиц. Владыка, не дай же совершиться на деле тому, что у философа было притчей; иначе ты и народ твой станете притчей во языцех. Властвовать над нищим народом – значит быть не властителем, а бедняком Князь, который содействует обогащению подданных своих, имеет столько же тугих кошельков, сколько подданных, а у властителя, повинного в их бедности, столько же болезней и тревог, сколько подданных, и даже меньше подданных, нежели врагов и бедствий. С богатством можно распроститься когда захочешь, с бедностью – никогда. Однако вряд ли кому захочется избавиться от богатства, от бедности же – всякому. Другое соображение: острая нужда, что терзает тебя, порождена двумя причинами. Первая кроется в непомерных кражах и грабежах, совершаемых теми, кого ты взял себе в помощь; вторая – в тяготах, что добавились нынче. Нет сомнения, что та причина – первая; твое дело дознаться, не является ли она, кроме того, и главной. А затем распредели по усмотрению своему и на благо казны, какую часть награбленного должны возвратить твои приспешники, а какая доля придется на подати. И тогда сетовать будет единственно тот, кто был тебе изменником.

На этих словах застиг их Час, и князь, поднявшись во весь рост, промолвил:

– Вы, грабители казны моей, немедля верните недостачу и, сверх того, оплатите все нужды народные. А дабы не было долгих проволочек, приказываю вам и присным вашим, кои издалека, через посредничество ваше, впитывали, подобно губке, все мое достояние, оставить себе только то, что досталось вам у меня на службе, за вычетом жалованья.