Три зимовки во льдах Арктики - К.С. Бадигин

На второй день опытов у меня мелькнула мысль: а что, если пустить в ход буторинскую олифу? Может быть, ее стоит покипятить еще денек, и тогда из нее что-нибудь получится?

Дмитрий Прокофьевич извел уже добрый бочонок масла, и теперь на палубе выстроилась целая шеренга бутылей с мутноватой жидкостью, не похожей ни на масло, ни на олифу. Я отлил пробу этой жидкости в пробирку и начал кипятить ее.

Восемь часов спустя жидкость сгустилась и приобрела вязкость. Я покрыл ею стекло и поставил сушиться. К утру масло начало твердеть.

- Олифа! - заявил Буторин, внимательно следивший за опытами. - Факт, олифа!..

Я не без некоторой гордости собрал свои колбы и реторты - лаборатория закончила опытный период и передала выработанный ею рецепт в промышленное освоение. Теперь мы могли окрасить не только пароход, но и все торосы на 20 миль в окружности - сырья достаточно, стоило лишь вооружиться терпением и варить масло не четыре, а четырнадцать часов подряд.

Пока «фабрика Прокофьича» коптила небо, Алферов, Недзвецкий и Гетман готовили кисти, а Шарыпов точил скребки для очистки корпуса от старой краски и ржавчины.

Наконец все приготовления были закончены, и во второй декаде июля мы принялись за дело. Вначале была создана сводная малярная бригада в составе Буторина, Гетмана, Алферова, Мегера, Недзвецкого и Шарыпова. Подвесив к борту «беседки» и устроившись в них, они очистили корпус от ржавчины и старой краски, затем покрыли его суриком и окрасили чернью. Корабль сразу же принял опрятный вид.

Но мы этим не ограничились. Загрунтовали и окрасили все надстройки, поручни. Когда же дело дошло до окраски стрел, мачт и трубы, пришлось объявить всеобщий аврал: 25 июля выдался ясный денек, и было жаль упустить благоприятный случай для завершения малярных работ снаружи корабля.

Мы все без исключения вооружились кистями и ведерками с краской и начали, что называется, наводить лоск на судно. «Седов» теперь выглядел красавцем, - в этом сверкающем свежей краской судне было трудно узнать недавнего ободранного и закопченного пленника льдов.

Особенно много хлопотали маляры у трубы. Я решил перекрасить ее, по новому образцу Главсевморпути - так, как были окрашены трубы приходившего к нам «Ермака». Верхушка была окаймлена черной полоской. Ниже шла неширокая голубая полоса, отбитая двумя белыми кантами. Остальная часть Трубы была окрашена в палевый цвет. Гетман, Шарыпов и Недзвецкий изобразили на трубе серп и молот.

Вдоль борта мы отбили кайму ватерлинии. Были окрашены заново: даже шлюпки. Одним словом, к концу аврала корабль выглядел так, словно он только что сошел со стапелей судоверфи. А для того чтобы он не загрязнился вновь, мы выстроили деревянную эстакаду, по которой отвозили весь мусор, шлак, отбросы подальше от судна. Выбрасывать что-либо с борта корабля было категорически запрещено.

В дождливые дни, когда на палубе работать было трудно, окрашивались внутренние помещения. Стены и потолки штурманской и рулевой рубок, жилых помещений, тамбуров, прохода у салона, кают-компании приятно радовали глаз светлыми тонами. Всюду пахло свежей краской. А неутомимые маляры-добровольцы проникали все глубже внутрь корабля. Они окрасили часть твиндека трюма № 3 и к середине августа добрались до машинного отделения.

К этому времени наши механики в основном закончили подготовку машины, котлов и вспомогательных механизмов к навигации. Они проверили все подшипники, притерли клапаны, проверили парораспределение, - одним словом, навели полный порядок в своем хозяйстве. Но внешность машинного отделения крайне удручала механиков.

Мы давно уже собирались произвести генеральную чистку машинного отделения, но никак не удавалось выкроить время.

И 17 августа механики объявили большой санитарный аврал. Вооружившись тряпками, щетками и мылом, они начали мыть машинное отделение. Это была нелегкая работа. Когда моют палубу, по ней реками льется вода. Палубу можно окатывать из брандспойта, из ведер, - чем больше воды, тем лучше! В машинном же отделении вода считается самым заклятым врагом: ведь сырость гибельна для механизмов. Поэтому нашим механикам приходилось работать крайне осторожно, чтобы ни одна капля воды не попала на машину.

Механики измазались, перепачкались в саже, но упорно продолжали протирать стекла светового люка, чистить и драить стены и потолок. Несколько дней прошло, пока они отмыли добела огромный зал машинного отделения. Было израсходовано не меньше пуда мыла, все наличные запасы каустической соды и даже отработанный электролит из аккумуляторов, который дядя Саша по знакомству уступил механикам. Зато машинное отделение, очищенное от грязи и освещенное дневным светом, проникавшим через вымытый верхний люк, теперь стало неузнаваемым.

Закончив уборку, Трофимов, Токарев, Алферов и Недзвецкий 25 августа вооружились кистями и ведерками с краской. На помощь к ним пришли Шарыпов и Гетман, временно числившиеся в палубной команде. У Шарыпова и Гетмана уже был большой опыт в малярном деле, приобретенный во время окраски корпуса, и на этот раз они показали высокий класс работы.

целыми днями просиживали наши механики в люльках, подвешенных к потолку, усердно орудуя кистями. Красили они машинную шахту белилами, которых у нас было достаточно. Трофимову и Токареву хотелось придать краске приятный голубоватый оттенок, и они не отступались от боцмана, назначенного бригадиром малярного цеха, требуя синьки.

Механики были глубоко убеждены, что запасливый Буторин прячет ее от машинной команды, приберегая для каких-то целей. Дмитрий Прокофьевич беспомощно отмахивался от наседавших на него механиков и клялся, что синьки нет ни одного грамма. Ему не верили, зная, что у него всегда в каком-нибудь уголке припрятаны на всякий случай самые различные предметы.

Но на этот раз Буторин был прав: синька отсутствовала. Пришлось пустить в ход берлинскую лазурь, которая лишь отдаленно напоминала желанную синьку.

Работали механики очень весело. Из открытого светового люка то и дело слышались взрывы хохота, песни, какие-то присказки. Наш весельчак Павел Мегер, который 25 августа вернулся к обязанностям повара, заменив заболевшего малокровием Гаманкова, сильно завидовал малярам. Поставив на огонь свои кастрюли, он убегал в машинное отделение и заявлял:

- Дайте кисть, братишечки, малость подсоблю!..

И пока в камбузе кипятился суп, Павел Мегер разводил узоры на стене, сопровождая эти упражнения нескончаемыми описаниями своих веселых приключений на суше и на море.

Вряд ли от такой системы выигрывало качество обедов, но зато настроение маляров поднималось и за одно это нашему коку можно было простить отступление от правил поварского дела.

Семь дней продолжалась окраска машинного отделения. Зато после этого можно было приглашать сюда для контроля любых экспертов: все сверкало и блестело, как и подобает корабельному машинному залу.

* * *

Все эти работы отнимали у нас немало времени. Много часов и дней приходилось затрачивать и на проведение научных наблюдений, которые мы вели по-прежнему в строгом соответствии с планом.

В такой обстановке было трудновато выкроить время для каких-либо внеслужебных дел. Но все же, если командиры были вынуждены по нескольку месяцев проводить без отдыха, то большинство команды более или менее регулярно пользовалось выходными днями. По мере возможности я избегал прибегать к сверхурочным работам. Поэтому мои товарищи не только не переутомились, но, наоборот, поправились. Загорелые, округлившиеся лица моряков к концу лета выглядели еще бодрее, нежели весной.

В моем дневнике сохранилось немало записей, посвященных описанию наших внеслужебных занятий в этот период. Я приведу здесь некоторые из них, чтобы показать, насколько нам удалось приблизить быт к нормальному жизненному распорядку обычной зимовки.

«10 июня. 86°07',9 северной широты, 71°00' восточной долготы. Итак, началось лето... Правда, это лето довольно сумрачно: с 1 мая мы пока что насчитали всего четыре ясных дня, а в последнее время свирепствовала пурга. Но летнее солнце все же берет свое: уже сейчас температура воздуха не опускается ниже 4 градусов холода, а иногда бывает и выше куля. В такие дни на льду быстро образуются большие озера пресной воды. А в Москве все время идут дожди и дуют холодные ветры...

У нас понемногу развертывается охотничий сезон: вчера я убил из карабина глупыша, залетевшего к нам невесть откуда. Отдал зажарить эту птицу и угостил всех желающих. Желающих нашлось много, и каждому достался лишь микроскопический кусочек жесткого, пахнущего рыбой мяса. Буйницкий сказал, что предпочел бы свиную отбивную, но все, же свою порцию глупыша съел с аппетитом.

Сегодня Шарыпов поймал в майне крохотную рыбку. Я ее заспиртовал, - авось, и рыбка пригодится для науки.