Горький мед. Гренландская кукла. Кодекс смерти. Девятый принцип. Перст Касандры - Герт Нюгордсхауг

Он написал в тетради девять имен.

Витторио Нурагус, начальник полиции.

Витолло Умбро, врач.

Синьор Тигателли, врач.

Ромео Умбро, владелец замка.

Андреа Умбро, дочь.

Джианна Умбро, дочь.

Синьор Гаррофоли, хозяин гостиницы.

Синьора Клара, Эмпедесийские сестры.

Синьор Ратти, трактирщик.

Он перечитал написанное. Фредрик не сомневался — кто-то из них убийца. Или убийцы, в преступлениях могут быть замешаны несколько человек. Но сколько он ни напрягал воображение, не видел, чтобы у кого-либо могли быть веские мотивы убивать двух мальчиков, одного сторожа и профессора Римского университета.

Мотив был скрыт.

Мотив таился в «Кодексе Офанес». Кодексе смерти.

У Фредрика прояснилось в голове, думалось легко, и он заметил, что когда мысли сосредоточены на проблеме дешифровки, все дурное забывается. Фредрик Дрюм, увлекающийся Дрюм, никуда не делся.

Он разложил на кровати листы бумаги и книги. Сам того не замечая, стал что-то напевать. Менял круги Трифемо-Шампольонского винта, составлял необычные комбинации, проверял не применявшиеся прежде обозначения. Старался испробовать все, чем только располагал.

И все без толку. Начертания оставались немыми. Ни логики, ни смысла. С таким же успехом он мог пытаться расшифровать отпечатки птичьих когтей на песке. Но какой-то смысл должен быть, это ведь не смеха ради начертано!

Больше всего его ставили в тупик точки и знаки, которые нельзя было с уверенностью назвать письменами. А потому он выписал отдельно важнейшие из них, расставив согласно частоте повторения. Вот, что у него получилось.

Он таращился на эту строку до боли в глазах. Что-то удивительно знакомое… Он был уверен, что где-то уже видел нечто подобное.

И все же это невозможно. В своем своде ключей для дешифровки он обозначил все, абсолютно все мыслимые письмена, пиктограммы, иероглифы и орнаментальное письмо известных культур. Вот они перед ним, эти ключи. И никакого толка. Ведь при всем внешнем сходстве тут отнюдь не представлены знакомые буквы латинского алфавита. Тут нечто совсем другое. Тем не менее его не покидало ощущение, что он уже видел раньше эти знаки.

Он отложил записи в сторону. Продолжал размышлять, лежа на кровати. Дал волю потоку ассоциаций. Парил над глубокими ущельями и высокими вершинами. Над ледниками и пустынями. Заглядывал в пирамиды и храмы, посещал жертвенники и погребения. Майя, инки, шошоны, хопи, ацтеки, тольтеки, навахо, атапаски. Шумеры, хетты, ликийцы, ассирийцы, минойцы, кельты, инуиты… Никакого просвета.

Фредрик не чувствовал усталости. Время близилось к полночи, но ему совсем не хотелось спать. Он принялся листать книги, в которых шла речь о философских школах античности.

— Эрметика Хирон. — пробормотал он слова из загадочного текста. Хирон, Кирон.

Кирон! Какое выражение употребил доктор Витолло? Которое ему ничего не сказало… «Киронская метафизика». Что такое киронская метафизика? И откуда доктору что-то известно? Он неплохо ориентируется — привел два понятия, содержащиеся в загадочных строках фрагмента № 233 XII: «Umbilicus Telluris» и «хиронская метафизика». Нет — три понятия! Фредрик вспомнил вдруг свой первый разговор с доктором Умбро, когда тот сказал: «…наш синедрион не так уж мал…» Синедрион. Фредрик запомнил это именно потому, что у него не выходили из головы странные строки.

Доктор Умбро видел фрагмент № 233 XII? Или речь идет о случайных совпадениях? Вообще — сколько людей было знакомо с этим документом? Досадно, что ему так и не довелось встретиться с Донателло д'Анджело. Но завтра он позвонит в Римский университет, попросит соединить его с ближайшими сотрудниками профессора. Вряд ли д'Анджело занимался этим вопросом один.

Он открыл главу о неопифагореицах. Перебирая имена, остановился на примечательной личности. Эмпедокл… Сицилийский мистик и врач.

«Бессмертному богу подобясь средь смертных, шествую к вам, окруженный почетом, как то подобает, в зелени свежих венков и в повязках златых утопая. Сонмами жен и мужей величаемый окрест грядущих… они же за мною следуют все, вопрошая, где к пользе стезя пролегает: те прорицаний желают, другие от разных недугов слово целебное слышать стремятся… Други! я знаю… Древний божий устав, глагол Неизбежности вещий есть во веки веков, скрепленный великою клятвой: если из демонов кто, долговечною жизнью живущих, члены свои обагрит нечестиво кровавым убийством иль согрешит, поклявшись ухом и питающей силою крови, тридцать тысяч времен вдали от блаженных скитаться тот осужден… Ныне и сам я таков: изгнанник богов и скиталец, к клятве преступной прибегший…»

Фредрик подскочил на кровати. Эмпедокл. Врач. Который говорил о питающей силе крови, мистик, почитавший себя спасителем! Потрясающее совпадение — и вряд ли случайное.

Эмпедокл — Эмпедесийский орден. И эти речи о крови. Дева Мария с кровью Иисуса Христа. Царство Божие, кое должно было в один прекрасный день взрасти здесь в Офанесе, пупе земли.

Нет, не может быть. У монашеских орденов не бывает корней в еретической философии. Но откуда сходство в имени и названии?

Фредрик задумался: представь себе, что некогда, до начала нашего летосчисления, в духе Пифагора и Эмпедокла сложилась мощная школа мистиков, влиявшая на религию и этику. Что эта школа, воспринявшая мысли греческих философов, оказалась настолько жизнеспособной, что просуществовала до средних веков. И что характерная для этого мрачного периода истории какофоническая смесь церковных речений, церковного раскола, ереси и всяческих раздоров послужила почвой для образования ордена, основанного на пережитках древних учений, увенчанных христианской надстройкой? Такой орден вполне мог избрать название Эмпедесийского.

Или же, что куда проще, последователи Эмпедокла в этих краях и в новой эре продолжали развивать его учение, покуда обстоятельства не вынудили их вписаться в многообразие ветвей католической церкви. Должно быть, на этом пути происходили страшные вещи, тем не менее они ухитрились сохранить имя древнего учителя.

Вполне возможно, что так и было.

Фредрик продолжал читать про Эмпедокла. Sanguis — кровь играла важнейшую роль в его учении. Он развил теорию о четырех типах человеческого темперамента. Сангвиник Эмпедокл оставил глубокий след в истории, внес большой вклад в психологию.

Продолжая свои ночные изыскания, Фредрик выстроил ряд мыслителей и школ, подвергшихся влиянию Пифагора и Эмпедокла. Закончилось тем, что он вскочил с кровати, отодвинул от двери комод и принес из ванной целый кувшин воды. Выпил залпом два стакана. Вот как выглядел этот ряд.

Пифагор, Симмий, Кротон, Эмпедокл, Клеанф, Хрисипп, Хирон, Посидоний, Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий.

Хирон — наконец-то нашелся «Эрметика Хирон»! Загадочный Хирон, мифический персонаж, кентавр, основатель школы врачевания. Ну конечно же, это он. Фредрик снова перечитал отрывок из фрагмента № 233 XII; в более вразумительном лексическом облике он выглядел так:

«…Послание Святого, Святейшего Силотиана, как оно изложено в Ритуале Смерти, гласит… По словам Эрметика Хирона, таков Шепот Смерти…»

Для полного толкования текста Фредрику недоставало лишь двух вещей: дешифровки кода и распознания этого «Святейшего Силитиана». Он стоял на пороге разгадки. Два умерших мальчика что-то говорили про «силотиан».

Фредрик Дрюм собрал разбросанные записи и книги. Надо поспать. Завтра предстоит основательно потрудиться. Он задул лампу и лег.

Теперь Фредрик был один здесь в Офанесе, никаких обязательств перед кем-либо. Может идти куда захочет, когда захочет. Если умрет, вряд ли кто-нибудь станет горевать.

Мрачные мысли были нарушены неожиданным проблеском. Обитающий в недрах мозга неутомимый архивариус нашел наконец нужное слово:

Невмы.

Услышав и осмыслив это слово, Фредрик Дрюм уснул с улыбкой на губах.

8

Фредрик Дрюм во многом был пустым местом. У него был поразительно скудный опыт общения с дамами, главным образом, из-за неискоренимой застенчивости вместе с почти сверхромантическим взглядом на противоположный пол. Но уж если чувство укоренялось, то прочнее прочного. Оно жило в нем, подобно внутреннему органу.

Принимая душ и приводя себя в порядок в ванной, он спрашивал себя, как долго будет в нем жить орган, называющий себя Женевьевой Бриссо. Должно быть, вечно, сказал он себе. Все, пропал… Теперь уже только под старость таинственный орган отомрет настолько, что он отважится вновь позволить себе любить.