Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Здравствуйте, матушка. Как ваше здоровье?

— Должно быть, это какой-нибудь Уэллер, — сказала миссис Уэллер, бросая весьма неблагосклонный взгляд на лицо Самуэля.

— Думать надобно, что Уэллер, — отвечал невозмутимый Самуэль, — и я надеюсь, что этот преподобный джентльмен извинит меня, если в его присутствии я засвидетельствую свое нижайшее почтение достойной супруге моего отца.

Это был, так сказать, двухствольный комплимент, означавший, во-первых, что миссис Уэллер была приятная дама и, во-вторых, что мистер Стиджинс имел священническую наружность. Выстрелив таким образом, Самуэль немедленно подошел к своей мачехе и влепил громкий поцелуй в ее красную щеку.

— Отойди от меня, — сказала миссис Уэллер, отталкивая молодого человека.

— Стыдитесь, молодой человек, — сказал красноносый джентльмен.

— Стыжусь, очень стыжусь, покорно вас благодарю, — отвечал Самуэль, — миссис Уэллер еще так молода и хороша. Вы справедливо изволили заметить.

— Все суета сует, — сказал мистер Стиджинс.

— Ах, да, и всяческая суета! — подхватила миссис Уэллер, поправляя свой чепец.

Самуэль Уэллер не сделал никаких замечаний. Его молчание служило несомненным знаком беспрекословного согласия.

Красноносый джентльмен был, по-видимому, очень недоволен визитом Самуэля, и не подлежало ни малейшему сомнению, что миссис Уэллер могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись без этого визита. Не было, однако ж, никаких веских причин выпроводить молодого человека, и миссис Уэллер скрепя сердце пригласила его принять участие в общей трапезе.

— Как поживает мой отец? — спросил мистер Уэллер.

При этом вопросе миссис Уэллер воздела к потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, как будто в ее сердце пробудились весьма болезненные чувства.

Мистер Стиджинс простонал.

— Что делается с этим джентльменом? — спросил Самуэль.

— Он соболезнует о поведении твоего отца, — отвечала миссис Уэллер.

— Неужели? — сказал Самуэль.

— И у него есть на это веские причины, — прибавила с важностью миссис Уэллер.

Мистер Стиджинс взял новый пирожок и простонал глубоко.

— Отец твой — закоснелый грешник, — сказала миссис Уэллер.

— Соболезную о нем и совоздыхаю, — сказал мистер Стиджинс.

Затем мистер Стиджинс послал в рот огромный кусок пирога и снова испустил глубокий стон.

Мистер Уэллер почувствовал сильнейшее желание вышибить что-нибудь похожее на действительный стон из груди красноносого джентльмена; но он обуздал свою волю и проговорил довольно спокойным тоном:

— Что ж? Разве старик совратился с истинного пути?

— Совратился! Он никогда и не знал истинного пути, — сказала миссис Уэллер, — его сердце ожесточилось, душа окрепла, и воля его обращена на нечестивые дела. Каждый вечер этот добродетельный человек, — не хмурьтесь, мистер Стиджинс: я всегда скажу, что вы добродетельнейший человек, — каждый вечер он приходит к нам и сидит целыми часами; но это не производит на твоего отца никакого впечатления.

— Скажите, пожалуйста, это очень странно, — заметил Самуэль, — на меня бы авось это произвело сильнейшее впечатление, если бы я был на его месте. Жаль, очень жаль.

— Дело в том, молодой мой друг, — сказал мистер Стиджинс торжественным тоном, — что одебелело сердце вашего родителя, и тяжело слышит он своими умственными ушами. Ах, юный друг мой, кто бы кроме него мог устоять против победительного красноречия наших шестнадцати сестер, собирающих подписку на благочестивое дело? Добродетельные особы, принадлежащие к нашему обществу, желают снабдить детей вест-индских негров фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

— Что это за носовые нравственные платки? — спросил Самуэль. — Я в жизнь не слыхал о такой мебели.

— Эти платки, юный друг мой, изобретены сразу для забавы и поучения, потому что по краям их четкими буквами изображены разные нравственные изречения, приспособленные к детскому разумению, — сказал красноносый джентльмен.

— Да, я видывал их в лавках полотняных товаров, — сказал Самуэль. — Выдумка недурная.

Мистер Стиджинс выпил глоток ананасового пунша и снова испустил глубокий вздох.

— И ваши дамы никак не могли уломать моего отца? — спросил Самуэль.

— Никак. Сидит себе, как байбак, прости Господи, и покуривает трубку, — сказала миссис Уэллер. — Раз он даже назвал этих детей вест-индских негров… чем он их назвал, мистер Стиджинс?

— Паршивыми щенками, — отвечал с глубоким вздохом мистер Стиджинс.

— Ну да, я и забыла, — сказала миссис Уэллер. — Горе ему, окаянному.

Два новых вздоха и стона заключили достойным образом этот приговор нечестивому старику.

Были бы, вероятно, открыты и другие прегрешения в этом роде, но чай уже слишком разжижился, ананасовый пунш исчез и не осталось на столе ни одного из горячих пирожков. Красноносый джентльмен вспомнил весьма кстати, что ему предстоит выполнить еще кое-какие обязанности, и вышел из дверей в сопровождении хозяйки.

Когда чайный поднос исчез со стола и огонь потух в камине, мистер Уэллер старший подъехал к воротам «Маркиза Гренби» и, войдя в трактир, встретился со своим возлюбленным сыном.

— Ба! Это ты, Сэмми! — воскликнул отец.

— Я, дядюшка, — сказал сын.

И они крепко пожали друг другу руки.

— Рад тебя видеть, Сэмми, — сказал мистер Уэллер старший, — хотя не понимаю, черт побери, как ты поладил со своей мачехой. Она ведь беспардонная баба!

— Тише! — остановил его Самуэль. — Она дома.

— Ничего: не услышит. После чаю она всегда спускается вниз часика на два, и мы с тобой можем повальяжничать, Сэмми.

Проговорив это, старик Уэллер налил два стакана горячего пунша и набил две трубки табаком. Отец и сын уселись перед камином на мягких креслах друг против друга и закурили свои трубки.

— Кто-нибудь был здесь, Сэмми? — спросил старик после продолжительного молчания.

Самуэль утвердительно кивнул головой.

— Красноносый парень? — спросил отец.

Самуэль кивнул опять.

— Расторопный малый, черт бы его побрал, — сказал мистер Уэллер, выпуская облако дыма.

— Это видно с первого взгляда, — заметил Самуэль.

— Ведет дела начистоту, — сказал старик.

— Как это?

— Занимает деньги у этих баб и отдает их в долг по мелочам — на жидовские проценты, так что капитал у него удваивается в какие-нибудь два месяца. Плут первостатейный, Сэмми.

Самуэль согласился с таким крайним выводом своего достопочтенного родителя.

— Так ты не подписался на эти фланелевые фуфайки? — сказал он.

— Разумеется, нет. Посуди сам, мой друг: за коим бесом фланелевые фуфайки чертенятам, которые никогда не будут их носить?

— Конечно, конечно, ты прав, старик. Еще страннее, по-моему, собирать подписку на какие-то нравственные носовые платки, совершенно бесполезные для негров.

— Поди ты — толкуй с ними. Все эти бабы ходят как помешанные, и этот урод совершенно сбил их с толку. Намедни как-то случилось мне проходить мимо их сходки, и что же я увидел? Какая-то смазливая девочка обходила народ с серебряным блюдом, и почти каждый клал туда золотую или серебряную монету. Все эти денежки поступили, разумеется, в распоряжение красноносого болвана.

— Да он их просто грабит, этот мошенник! — заметил Самуэль.

— Конечно, грабит, — отвечал старик. — Всего досаднее то, что ему удалось вскружить головы многим молодым девчонкам, которые просто без ума от него. Толкует он им всякий вздор, где сам дьявол ничего не поймет, а они сидят, развесив уши, как будто бы он первый мудрец на свете.

— Как это жаль! — воскликнул Самуэль.

— Еще бы! Он их обманывает кругом, и они этого совсем не замечают. Почти каждый день он пускается на новые проделки, за которые бы просто стоило его повесить за ноги на первой виселице.

Кончив эту сентенцию, старик Уэллер допил свой стакан и поспешил налить другой. В эту минуту раздался по коридору пронзительный женский голос.

— Слышишь, как рычит твоя мачеха, Сэмми, — сказал мистер Уэллер.

И вслед за этими словами миссис Уэллер вошла в комнату.

— Ты уж воротился? — сказала миссис Уэллер.

— Воротился, моя милая, — отвечал мистер Уэллер.

— Что? Еще не приходил мистер Стиджинс? А уж пора бы и ужинать.

— Нет еще, моя милая, и, сказать тебе всю правду, я бы не умер от тоски, если бы он вовсе позабыл дорогу к нашим воротам.

— Урод! — воскликнула миссис Уэллер.

— Спасибо на добром слове, душечка, — отвечал мистер Уэллер.

— Полно, старик, — сказал Самуэль. — Вот опять идет преподобный джентльмен.

При этом докладе миссис Уэллер поспешила отереть слезы, навернувшиеся на ее глазах. Старик угрюмо насупил брови и закурил трубку. Дорогой гость вошел, поклонился и с большим комфортом занял свое место.

Покорный убеждениям хозяйки, мистер Стиджинс выпил с дороги стаканчик ананасового пунша, потом другой и потом третий, который должен был предшествовать легкому ужину, приготовленному для него.