Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белокопытов наконец опьянел, язык заплетался, мысли путались. Он еще пошарил в портфеле, но ничего там больше не нашел, со злостью швырнул его на пол, уставился вдруг погрустневшими глазами куда-то в одну точку.
- Да, Арнольд Михайлович, мы не сдадимся. Мы... Мы ведь как крысы. Все видят, как они бегут с обреченного на гибель корабля, но никто никогда не замечал, как они туда проникают... А там размножаются. И грызут, грызут потихоньку все, что можно. Мы... Благодарные соотечественники выкесут... - а, черт! - высекут в граните наши имена! Потому что... потому что, кто знает, может быть, борьба только начинается. Только начинается... И мы у ее истоков! А? Пионеры! И мы будем в этой борьбе безжалостны, как сам... О-о, я знаю Левку Бронштейна из местечка Яновка, что близ Херсона. Он сразу же приполз из-за границы сюда, как только почуял запах жареного! Что, Лахновский, будет, ты представляешь?!
Лахновский обладал, видимо, меньшим воображением, чем Белокопытов, что будет, представлял себе не очень ясно, да и не хотел тратить на это умственные усилия; он, видя, что Белокопытов упал лицом на груду колбасных шкурок и захрапел, брезгливо поморщился, встал и пошел спать.
Арнольд Михайлович Лахновский если и считался специалистом, то не только по Уралу и Поволжью, он разъезжал со спецзаданиями по всем городам средней полосы России. Относительно Валентика, этого кривоплечего парня с ясными глазами, он действительно получил соответствующие распоряжения, увез в Воронеж, где его через несколько месяцев устроили в губотдел ГПУ младшим оперативным работником.
Благодаря деятельности таких, как Лахновский, троцкистское подполье было организовано в большинстве крупнейших городов страны, во многих ячейках гигантского государственного организма, включая и армию. Оно помаленьку действовало, вредило, занималось тем, что доводило до абсурда, до своей противоположности различные добрые дела и начинания. Новых инструкций, на которые намекал Белокопытов, никто не отдавал, тот стратегический план борьбы, который должен был привести к подрыву экономики страны и развалу коммунистической идеологии, в действие не вступал. То ли эти новые инструкции и планы были еще не выработаны до конца, то ли до Лахновского они не доходили.
А потом начались события вообще непонятные, приведшие Лахновского в ужас. Что случилось в Москве 7 ноября 1927 года, он в подробностях не знал, так как находился в это время в деревне Жерехово, неподалеку от Орла, где он пару лет назад купил небольшой, но уютный домик, стоящий в глухом месте, на берегу крохотной речушки, заросшей всяким разнодеревьем. Там он уже несколько дней вел разговоры с представителем германской военной разведки Рудольфом Бергером. Это был довольно шустрый человечек неопределенных лет, с прыгающими глазами, которые, однако, при необходимости имели способность уставиться в одну точку, как крючками, намертво зацепить взгляд собеседника и струившимся из этих зрачков безжалостным холодом останавливать сердце. Бергер в обмен на самую разнообразную информацию "экономического, социально-гражданского, а по возможности и военного характера" предлагал большие деньги.
С Бергером Лахновского познакомил тот же Белокопытов в их особняке на Балчуге, охарактеризовав его как "концессионера некоторых каменноугольных шахт в Союзе". "Концессионер", однако, сразу же объявил, что Лахновский интересен ему не в связи с горным делом, а как человек, много разъезжающий по стране и потому имеющий обширную информацию. Лахновский сразу насторожился.
- Кроме того, вы, кажется, успешно изучаете немецкий язык? - улыбнулся Бергер тонкими губами.
- Да, я немножко знал и раньше. Но так, на уровне Анна унд Марта баден. И вот решил...
- Похвально, - перебил Бергер. - Люди, знающие немецкий язык, язык команд и приказов, будут вскоре очень нужны. Вы меня поняли?
- Да, - сказал Лахновский, действительно понявший, кто таков на самом деле этот "концессионер". - Но я по профессии следователь. Я сам вербовал себе в старое доброе время... сотрудников и хотел бы ясности.
- О-о, я прекрасно осведомлен о вашей прошлой деятельности. Поэтому и попросил моего друга господина Белокопытова познакомить меня с вами. Может быть, нам удобнее будет побеседовать в вашем имении - в Жерехове?
Бергер знал и это, хотя, как полагал Лахновский, о его покупке дома в Жерехове абсолютно никому не было известно.
Все вопросы о постоянном сотрудничестве Лахновского с "Отделением III-Б" германской военной разведки были обговорены и решены (включая и предоставление всей известной ему сейчас и в будущем информации о троцкистском подполье), когда Рудольф Бергер, придя однажды утром к Лахновскому с прощальным визитом, вдруг, шныряя зрачками по углам комнаты, сказал:
- Ваш красный Наполеон, кажется, сломал себе шею. И, может быть, мы, господин Лахновский, напрасно имели намерение так щедро платить вам.
- Что... случилось что-нибудь?! - испуганно воскликнул Лахновский.
- Случилось. Ваш Троцкий седьмого ноября устроил на Красной площади политическую демонстрацию, вслед за которой должен был последовать, кажется, государственный переворот. В этом смысле - да, случилось. Но больше ничего не случилось. Русское ОГПУ было начеку...
Бергер перестал дергать глазами, уставился на Лахновского, будто змея прицелилась.
- Русские чекисты начеку? Это как называется? Каламбур, что ли?
Лахновского прошиб пот.
- Этого не может быть! Откуда у вас эти сведения? Вы это... точно знаете?
- Сведения у меня всегда точные, запомните это, господин Лахновский, холодно произнес Бергер. - А если они у меня будут неточными, рассчитываться будем уже не мы с вами, а вы с нами...
- Боже, боже! - простонал Лахновский.
- Не беспокойтесь, - понял его по-своему Бергер, - уговор наш относительно вознаграждения остается в силе. Уговор дороже денег. Это пословица или поговорка?
Лахновский молчал, как пришибленный. Бергер произнес:
- В Москве вам вряд ли целесообразно сейчас появляться.
И, не прибавив больше ничего, ушел.
Лахновский, несмотря на предупреждение Бергера, все же решил поехать в Москву. Бывшая хозяйка особняка встретила его широко открытыми от страха глазами.
- Вы с ума сошли! Убирайтесь! В Москве аресты... Я понимаю, вы приехали из любопытства. Белокопытов три дня назад тоже приехал из любопытства. Его тут и арестовали... И, между прочим, спрашивали, кто живет в этой половине. Кажется, вас они особенно не знают, но обыск произвели. И хотя, как я заключила, ничего не нашли, уезжайте от греха. Возьмите свежее белье.
Эта старуха-полуидиотка, как Лахновский убедился, при надобности могла рассуждать очень здраво и вполне определенно.
- Нетерпеливцы вы! Ах, какие вы нетерпеливцы! - сожалеюще говорила она, когда Лахновский, схватив портфель, стал засовывать туда белье. - Плоды не созрели, а вы уже трясете дерево. Мой муж-покойник был пошляк и развратник. Но даже он понимал... И у него была поговорка: пока девочка не загорелась, нет смысла ее раздевать.
- Опять поговорка?! - окрысился Лахновский. - Отстаньте со своими поговорками!
Старуха ничего не поняла, но не испугалась. Она только вытянула в гневе морщинистую шею, до того вытянула, что сквозь дряблую кожу проступили жилы, как туго натянутые бечевки.
- Вы невоспитанны, сударь, - прохрипела она. - И глупы, как полено.
И старуха ушла, торжественно унесла свою голову на вытянутой шее.
Лахновский в ту же ночь, добравшись на извозчике до вокзала, уехал в Воронеж, к Валентику. Тот не особенно радостно встретил Лахновского, отправил к своим престарелым родителям в Коростень. Там он месяца через полтора с помощью отца Валентика устроился на его бывшую работу - кладовщиком железнодорожного угольного склада.
До самого конца 1934 года Лахновский, напуганный исключением Троцкого из ВКП(б) и высылкой в Алма-Ату, а затем и выдворением из СССР, жил, притаившись, в этом Коростене, маленьком тихом городишке, безбедно существуя не на зарплату, а на деньги, присылаемые аккуратно Бергером. Непостижимо было, откуда тот узнал о местонахождении Лахновского, непонятно, за что какие-то неизвестные люди передают ему значительные суммы, ничего не требуя взамен, только вежливо интересуясь иногда, как у него идет изучение немецкого языка.
Собственно, боялся Лахновский не только и, может быть, не столько даже того обстоятельства, что разоблачен сам Троцкий. Приезжавший время от времени в отпуск к родителям Алексей Валентик, прочно и надежно обосновавшийся среди воронежских чекистов, много рассказывал о шахтинском судебном процессе 1928 года. Волею случая, а может быть и специально, он был командирован в Донбасс и принимал участие в следствии по делу шахтинских диверсантов и вредителей.
- Кое-кого спасти удалось. Но не всех. Твоя фамилия, Арнольд Михайлович, тоже всплывала кое-где. Ты ведь там начинал. Но удалось в общем из всех протоколов допроса ее исключить. Особенно из допросов Белокопытова.