Цирк Умберто - Эдуард Басс

Артисты варьете играли небольшую, но существенную роль в жизни Карлина. Вашек в первые же дни своей новой деятельности понял, что это совсем иная ветвь, нежели артисты цирка, хотя она и питается соками того же дерева. В цирке все разъезжали вместе, большинство людей объединялось в нем на всю жизнь. Образовав своего рода деревню на колесах, они возили за собою домашний очаг, жили одними радостями и невзгодами, тесно сплетая свои судьбы. Так выковывалось настоящее, прочное братство. Артисты цирка повсюду были дома, артисты варьете всюду оставались чужаками. Им не с кем было отвести душу; их интересы ограничивались собственным номером; они скитались по свету, замкнувшись в себе, и оживлялись лишь при встрече с коллегой. Ни одна категория людей не придавала такого значения проблеме «стола», как артисты варьете. Прага, Вена, Париж, Варшава, Лондон — в представлении артистов, вся жизнь этих городов сосредоточивалась в каком-либо кафе, адрес которого непременно значился на их послужном списке; здесь они могли встретиться с людьми того же цеха и той же судьбы, могли вести с ними традиционные разговоры о расписании поездов и таможенных досмотрах, о директорах и капельмейстерах, о том, в какой программе выступали их общие знакомые и какие изменения произошли в той или иной «фирме» — так называли в те времена содружество двух или нескольких артистов. В этой трудной, холодной и одинокой жизни поселение на временной квартире являлось для них большим и важным событием. Отель сулил то же отшельничество, каковым являлась вся их жизнь, да он им был и не по карману; частная же квартира, обходившаяся гораздо дешевле, помимо всего прочего, приобщала их к простым человеческим радостям, одаряла частичкой жизненного тепла. Список с адресами квартир был неотъемлемой дорожной принадлежностью каждого артиста; на всякий случай они заносили туда любые сведения о хозяевах квартир чуть ли не всех европейских городов и, оставшись в одиночестве за столиком кафе или в поезде, перечитывали подобный список, как захватывающий роман. Одни записи будили в них воспоминания о прошлом, другие вселяли надежды на удобства и уют в будущем.

Некоторые артисты путешествовали с женами, которых терзала та же ностальгия бездомной, скитальческой жизни. У других находился в мире уголок, куда они возвращались в летние месяцы, чтобы освежиться и отдохнуть. Хуже всего приходилось тем, кто, женившись на артистке, не мог по какой-либо причине создать с ней «фирму» или даже выступать в одной программе. Подобная участь постигла и швейцарского музыканта Людвига Вехтера.

Убедившись однажды в том, что он пользуется неизмеримо большим успехом в амплуа комика, нежели как вторая скрипка в оркестре, Вехтер придумал себе смешное имя Бимбам Бимбам и начал скитаться в качестве клоуна-эксцентрика. В одном из театров ему вскружила голову красавица хорватка, выступавшая с группой дрессированных фокстерьеров. Они поженились и ездили вместе, но вскоре супругам пришлось расстаться. Собачки так полюбили своего веселого хозяина, что госпожа Вехтер не могла справиться с ними. Пока Бимбам Бимбам находился за кулисами, фокстерьеры работали невнимательно, кое-как; когда же он выступал сам, они рвались к нему и лаяли из своих клеток до изнеможения. Госпожа Вехтер попыталась заменить наиболее неистовых, но это не помогло: привязанность к господину Вехтеру, как зараза, распространялась на всех новичков.

— Моя золотая Милица, — сказал ей Бимбам Бимбам после того, как однажды собаки освободились от намордников и выбежали на сцену во время его выступления, — ничего не поделаешь: видимо, у меня ярко выраженный fox-appeal![167]

Вынужденные выбирать между супружеством и собачками, они, как истые артисты, отдали предпочтение последним и разошлись. С тех пор Бимбам Бимбам навещал свою Милицу и ее фокстерьеров, лишь получив ангажемент в незнакомый город. Из двух недель, которые он посвящал ознакомлению с местной публикой, четыре дня отводилось им на визит к жене.

— Все-таки это лучше, — говорил он с удовлетворением, — чем брак укротителя Барона с укротительницей Ирмой Конде. Теми двигала чисто укротительская страсть. У него двадцать четыре тигра, у нее два десятка львов. Они мечтали о гармонической жизни, но со дня их свадьбы еще не нашлось варьете, которое ангажировало бы для одной программы сорок четыре хищника. Человек предполагает, а бессловесная тварь располагает!

В отличие от большинства артистов, господин Бимбам Бимбам был превосходный собеседник, приветливый, словоохотливый и по-детски веселый. Держался он с достоинством, величаво, но стоило ему заметить, как люди оглядываются на него и шепчутся о его сходстве с Гете, он незамедлительно сдвигал шляпу набекрень, засовывал руку за вырез жилета и превращался из Гете в Наполеона. Он охотно болтал с персоналом и ежедневно наведывался в привратницкую к пану Дворжаку. Однажды он обратил внимание, что тот выкрикивает свои приветствия раньше, чем проходящий мимо достигнет двери или окошечка его каморки. Господин Бимбам спросил, как это он, не видя человека, умудряется определить, кто идет. Пан Дворжак признался, что распознает своих по походке. Комик намотал это на ус и через три дня спускался по лестнице той же ленивой, шаркающей походкой, что и Стеенговер, и долго хохотал, когда из привратницкой донеслось:

— Добрый вечер, пан администратор!

Встретившись с Карасом, господин Бимбам удивленно покачал головой: директор был так молод! Но он поразился еще больше, когда увидел, что Карас — человек практики и сам искусный артист.

— Вы белая ворона, директор, — сказал он ему, — директора, которые сами на что-то способны, скоро станут музейной редкостью. Куда ни придешь — всюду сидит, развалившись, этакий делец, промышляющий лишь о барыше, а возле него вертится бывший коммивояжер в качестве знатока-распорядителя. Основная цель этих людей — обзавестись шубой, цилиндром, перстнем, белым костяным мундштуком, курить толстые сигары и вообще выглядеть представительно. Чудно, ей-богу, всюду один и тот же тип, один и тот же фарс. В дни моей молодости антрепренеры слыли пройдохами — в прошлом это были ярмарочные точильщики и иже с ними, целая каста продувных бестий, которых не сразу-то раскусишь; приходилось вначале подыгрывать, пока разбирался в их махинациях. Но в каждом из них что-то было. А теперь и простукивать не надо, сразу чувствуется, что внутри пусто. Зато корчат из себя невесть что. И перед кем? Передо мной, человеком, который мог бы продемонстрировать им миллион непохожих друг на друга типажей. Вот только сию представительную личность, нынешнюю знаменитость, я не стал бы изображать — считаю ниже своего достоинства! Теперь любой коммивояжер в галстуке учится садиться, вздергивая штанины, потирать над столом руки, приглаживать волосы, придавать лицу «соответствующее» выражение — усталое или безразличное. Поверите ли, существуют директора театров и цирков, величайшей гордостью которых является звание коммерции советника. Вот в чем ужас нового времени: люди, которые безоружными входят к тиграм, летают по воздуху на высоте тридцати метров, жонглируют восьмидесятикилограммовым ядром, находятся под началом развалившегося в кресле господина коммерции советника, десять лет тому назад прогоревшего на белье или папиросных гильзах. Вы белая ворона, поверьте мне, но, ради бога, не почернейте. Вы достаточно сильны, чтобы не корчить из себя дутую величину.

Чем ближе господин Бимбам знакомился с деятельностью Вашека, тем больше восторгался им.

— Ваш племянник в отличной форме, — доверительно сказал он Стеенговеру, когда немного разобрался в родственных отношениях. — Если он не сдаст, варьете Умберто станет раем для артистов и всемирно известной достопримечательностью вашего города. Нынче все строится на обмане, он же делает ставку на труд. И на человека, даже не сознавая, как много дает ему этим. Большинство людей — из доброкачественного материала, но сами о том не догадываются. Только когда человеку оказывают доверие, он начинает понимать: того хорошего, что заложено в нем, вполне достаточно для успеха.

По вечерам господин Бимбам Бимбам становился молчалив и необщителен, бродил по зрительному залу, в антракте толкался в фойе, а наутро являлся в дирекцию и говорил, качая головой:

— Странный здесь зритель, никак его не раскушу. Повсюду публика обладает определенным, ярко выраженным характером. Иногда она весела и непринужденна. Иногда — толстокожа и невосприимчива. Или по-детски простодушна. Ко всем этим разновидностям нетрудно приспособиться и употребить соответствующие краски. Тут же все гораздо сложнее. Люди приходят в увеселительное заведение с опаской, словно не зная, что их ждет. Они озадачены и до отчаяния холодны — прямо ледяные какие-то. Но при этом от них ничто не ускользает — подметят и малейшую ошибку и удачный трюк, всё видят и всё способны ценить. Затем мало-помалу оживляются. Трудно сказать, что способствует этому, но, кажется, музыка, и не только та, которую исполняет оркестр. Существует ещё другая музыка — ее не изучают в консерватории. Ведь любой совершенный номер по-своему музыкален! И здешний зритель понимает это. Я собственными глазами видел, как проясняются лица, когда артист демонстрирует нечто совершенное. Кроме того, ваш зритель наделен чувством юмора и способен хохотать до слез. Не знаю, о чем эта говорит. Пожалуй, об уме и добром сердце, хотя, конечно, трудно делать выводы, не узнав людей ближе. Во всяком случае, вашему покорному слуге есть над чем призадуматься. Не лучше ли ему предстать перед пражанами простым и человечным, отказаться от всяких выкрутасов.