Повести и рассказы - Джо Хилл

Мне казалось, что ужаснее всего тот звучал, когда он орал на меня, только теперь голос был другим, и гораздо страшнее. Он походил на звук барабана, вращающегося в револьвере, на щелканье отведенного назад курка.

— Я только хотел… — начал я, с трудом ворочая языком.

— Ты хочешь сделать себе больно. И тебе это вполне удается.

Финикиец протянул руку, и я вложил в нее «Солярид». Если бы я уронил аппарат (если бы он выскользнул из моей потной дрожащей руки), то, уверен, он бы меня убил. Ухватил бы меня за глотку и сдавил бы. Я и тогда был в том уверен, и сейчас тоже. Серые его глаза ощупывали меня с холодной, леденящей душу яростью, а рябое лицо было непроницаемо, словно резиновая маска.

Он вырвал у меня фотоаппарат — и видение ушло. Взгляд его обратился на молодого человека и пожилую женщину за прилавком.

— Карточку. Дайте мне карточку, — сказал он.

Мэт, похоже, еще не пришел в себя от фотовспышки. Он посмотрел на меня. Посмотрел на свою мать. Похоже, он напрочь потерял нить всего разговора.

Финикиец, не обращая на него внимания, сосредоточился на миссис Мацузака. Руку протянул:

— Это мое фото, и оно мне нужно. Мой аппарат, моя пленка, моя фотка.

Она поводила взглядом по полу вокруг себя, потом подняла его и опять пожала плечиками.

— Оно выскочило и упало по вашу сторону прилавка, — произнес Финикиец, выговаривая слова громко и медленно, так люди поступают, когда какой-нибудь иностранец их ужасно злит. Как будто, чем громче скажешь, тем легче тот поймет. — Мы все это видели. Поищите фото. Посмотрите у себя под ногами.

Мэт потер толстыми концами ладоней глаза, опустил их и зевнул.

— Что стряслось? — Как будто он только что вылез из-под одеяла и вышел из спальни посреди препирательств.

Его мать сказала ему что-то по-японски — быстро-быстро и огорченно. Он воззрился на нее в каком-то туманном оцепенении, потом поднял голову и глянул на Финикийца.

— Какие проблемы, братан?

— Снимок. Твоя фотография, которую снял этот жирдяй. Она мне нужна.

— Только и делов-то? Если я найду ее, ты что, хочешь, чтоб я на ней свой автограф для тебя оставил?

Финикиец слов попусту не тратил. Обогнув прилавок, он подошел к дверке высотой по пояс, которая позволила бы ему попасть в пространство за стойкой и кассой. Мама Мэта, вновь взявшаяся как-то обреченно шарить взглядом по полу, тут же вскинула голову и уперлась рукой в дверцу изнутри, не дав ему пройти в нее. Выражение лица у нее сделалось строго неодобрительным.

— Нет! Покупатели стоят по ту сторону! Нет и нет!

— Мне нужна эта гребаная фотография, — сказал Финикиец.

— Эй-ей, братан! — Если Мэт и пребывал в оцепенении, то он его стряхнул. Он встал между матерью и Финикийцем и вдруг показался очень большим. — Ты же слышал ее. Осади назад. Политика компании: никому из не работающих в ней сюда хода нет. Не нравится? Купи открытку и пошли жалобу в «Мобил». Там умирают в ожидании весточки от тебя.

— Может, поторопитесь? У меня ребенок в машине, — сказала стоявшая за мной женщина, прижимая к себе полную охапку кошачьих консервов.

Что? А вы думали, что в такое время в магазине «Мобил» нас всего четверо было? Пока я плескал своей «Полярной голубизной на кока-коле со льдом» в Финикийца, пока он ругался, злился и угрожал, люди входили, брали напитки с чипсами, брали большие сандвичи в упаковке и вставали за мной в очередь. К тому моменту очередь уже на полмагазина растянулась.

Мэт отошел к кассе.

— Следующий.

Мамаша с охапкой консервных банок осторожно обошла фантастически расцвеченную лужу ярко сияющей голубизны, и Мэт принялся пробивать ее покупки.

Финикиец опешил, не веря своим глазам. Крутое пренебрежение Мэта вызвало в нем такую же ярость, как и мое ополаскивание его штанов льдистой голубизной.

— Знаешь что? Дыбись оно конем. Провались эта лавка, провались этот жиртрест помойный, и провались ты, косоглазый. У меня хватит бензина выбраться из этой сральни, и этого уже более чем достаточно. Ни на единый грош больше необходимого не потратил бы в этом сортире.

— С вас доллар восемьдесят девять, — сказал Мэт женщине с кошачьей едой. — Никакой дополнительной платы за дневное увеселение.

Финикиец уже дошел до выхода, но задержался в дверях и, оглянувшись, уставился на меня:

— Тебя, детеныш, я не забуду. Смотри в обе стороны, когда дорогу переходить станешь, понял меня?

Меня до того сковал страх, что я и пискнуть ничего не мог в ответ. Финикиец ударом распахнул дверь. Чуть погодя его «кадик» сорвался с места от колонок и, немилосердно визжа шинами, умчался к автостраде.

Я использовал оставшиеся полотенца, чтобы подтереть пол. Почувствовал облегчение, опустившись на колени, потупив взгляд, чтоб можно было поплакать втихомолку. Послушайте, мне было тринадцать лет. Меня обходили покупатели, платили за купленное и уходили, старательно делая вид, что не слышат моих всхлипываний и сдавленных воздыханий.

Когда с лужей было покончено (пол был липким, но сухим), я понес громадный ком пропитанных влагой бумажных тряпок за прилавок. Миссис Мацузака стояла рядом с сыном, устремив взгляд куда-то вдаль и строго поджавши губы… но, завидя меня с грузом мокрых полотенец, она отрешилась от задумчивости и потянула из-под прилавка большущий мусорный ящик. И покатила его на колесиках в мою сторону — вот тогда-то я и увидел его: моментальный снимок, лежавший лицевой стороной к полу, в уголке, он скользнул под ящик, потому его и видно не было.

Миссис Мацузака тоже его увидела и вернулась за ним, пока я сваливал влажные бумажные полотенца в мусорный ящик. Она недоуменно уставилась на фото, словно глазам своим не верила. Взглянула на меня… потом протянула карточку, чтоб и я смог посмотреть.

На фото должен бы быть Мэт, крупный план. Объектив был направлен прямо ему в лицо.

Вместо этого на фотографии был я.

Только на снимке я был не таким, каким был минуты назад. А будто за недели до этого. На фото я сидел в пластиковом кресле у автомата с содовой, читал «Популярную механику» и прихлебывал из громадного пластикового стакана, полного шипучки. На снимке «Полароида» («Солярида»?) я был одет в белую футболку с Хьюи Льюисом[44] и джинсовые шорты до колен. Сегодня же на мне были шорты-хаки и гавайская рубаха с карманами. Фотограф должен был бы снимать, стоя за прилавком.

В этом не было никакого смысла, и я в полном изумлении разглядывал снимок, стараясь сообразить, откуда он взялся. Это никак не могло