Полное собрание творений. Том 1 - Игнатий Брянчанинов

Что мудреного? Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их [982], — свидетельствует Писание о путешествиях Апостолов. Их труды принадлежали не какому-нибудь одному народу — всему человечеству; заботливое внимание их, любовь их сердца привлекались не образованностью, не гражданским устройством и силою, — привлекались бедствием падшего человека, был ли он скиф или варвар, иудей или эллин [983]. Почему же не прийти святому апостолу Андрею к праотцам нашим, славянам, и соседям славян, скандинавам? Почему не посетить ему место, освященное для богослужения народного, — там не насадить Богопознания и богослужения истинных? Почему не допустить мысли, что Сам Бог внушил Апостолу это высокое, святое намерение, дал силу к исполнению его? Дикость, малоизвестность страны, дальность, трудность путешествия не могут быть достаточною, даже сколько-нибудь сильною, причиною, чтоб отвергнуть это предание. Не много позже времен Апостольских ходили путями этими целые воинства: почему же не пройти ими Апостолу, водимому десницею Божиею и ревностию Апостольскою?

Вот уже предание не темное, не сомнительное, а верное, чисто историческое. Монашеская жизнь на Валааме и восточное исповедание веры христианской в стране той процветали гораздо ранее и сильнее, нежели сколько мог бы заключить путешественник при поверхностном посещении края, при кратков{стр. 401}ременном взгляде на него. Надо посмотреть попристальнее, надо пожертвовать довольно времени, прислушаться внимательно к рассказам и Валаамских иноков, и прибрежных жителей, из них извлечь сведение, достойное быть внесенным в скрижаль истории, достойное внимания современной образованности, памяти образованного потомства. Столько развивалась иноческая жизнь на Валаамском острове, что перекинула побеги свои чрез озеро, на противоположный берег, на котором стоит теперь Сердоболь. На том берегу было двенадцать скитов, основанных Валаамскими иноками, находившихся под управлением и духовным руководством игумена Валаамского. Жители берегов исповедовали православную восточную веру, заимствовав познание ее из монастыря Валаамского; по берегу до самого Кексгольма стояли храмы православные. Корелы [984] этого берега Ладожского озера были православны, как православны теперь корелы противоположного берега, жители Олонецкой губернии. У тех и других — один язык, с самым малым изменением, не препятствующим понимать друг друга, беседовать друг с другом; была у них и одна вера. Но пришло злополучное время — финны склонились к учению Лютера. На местах, где красовались православные храмы, где совершалось богослужение православное, где Божественная Литургия роднила небо с землею, — ныне стоят лютеранские кирхи, оглашаемые лишь тощею проповедию холодного пастора. Он, говоря народу в проповеди своей одно поверхностное, ученое сведение об Искупителе и Его нравоучении, говорит каждый раз как бы надгробное слово над утраченною истинною живою верою и Церковию этими людьми и местами. Кроме устных преданий, единогласно свидетельствующих о факте, есть еще ему живое свидетельство. Это — целые селения финляндцев, тысячи финляндцев, исповедующих поныне православную веру. Для них богослужение отправляется на славянском языке, по нашим церковным книгам, нашими священниками, которые произносят только поучение народу на его родном языке, финском. Трудно ли было шведам, при этой простодушной вере, ввести здесь лютеранизм? Им стоило только изгнать или убить священников русских и заставить лютеранского пастора мас{стр. 402}кировать своею проповедию страшную потерю, которая от времени и оттого, что не была вполне понята, забыта.

Надеюсь, что это сведение будет приятно многим! Едва ли многие знают, что в недрах Финляндии еще живо православие, что оно не вновь насажденное, живет там исстари, остаток общей древней христианской религии, заменившей язычество. Многие из нынешних прибрежных финнов сохраняют любовь к Церкви предков, отторгнутых от нее обманом и насилием. Они желали бы возвратиться в ее спасительное недро; но никакой голос не призывает их, и — они машинально влекутся в кирху Лютера, как бы по продолжающемуся еще действию насилия.

Когда же совершилось злосчастное превращение? Религиозная участь финляндского берега — в союзе с участию Валаамского монастыря, из которого, видно, всегда текла, как из сердца, религиозная жизнь для всей страны этой, — процветала и умалялась сообразно тому, много ли или мало сообщал ей сил Валаамский монастырь. В начале семнадцатого столетия шведский полководец Понтус де-ла-Гарди, причинивший столько зла России, разорил обитель Валаамскую; церкви и келлии предал пламени, иноков — острию меча; некоторые убежали, унеся с собою мощи святых основателей монастыря. Подобной участи подвергся и левый берег Финляндии: православные храмы сожжены; священнослужители убиты или изгнаны; распространен между жителями лютеранизм, последователи которого дышали еще фанатическим пристрастием к своей лишь родившейся вере, готовившейся умыться в крови Тридцатилетней войны. Достойно замечания, что селения, сохранившие православную веру, находятся не на самом берегу Ладожского озера, не на пути завоевателей, но глубже в Финляндии, за горами, за болотами, естественными оградами страны: там затаились, спаслись они от взора и религии протестантов. В это время многие финны перебежали в Россию для сохранения веры: встречаете их потомков православных в Новгородской и Тверской губерниях.

Когда Промысл оружием Петра Великого карал шведов за то, что они, вступив в Россию как союзники, вероломно попрали Закон Божий и права народные, из союзников превратились в врагов и завоевателей, тогда Валаамский монастырь перешел обратно, вместе с Карелиею, под родной ему кров {стр. 403} Русской державы, сиротствовав под державою чуждою около столетия. С 1717 года, по призванию победоносного императора, иноки Кирилло-Белозерского монастыря пришли на пепелище бывшей Валаамской обители; опять сооружен там храм Божий, поставлены келлии. В царствование императрицы Елисаветы Петровны все строение, которое было деревянное, истреблено пожаром. Императрица возобновила монастырь на казенное иждивение. Строение, как и прежде, было воздвигнуто деревянное. Я видел рисунок этого монастыря; мне он понравился. По моему мнению, деревянное строение идет к обители пустынной, какова Валаамская. Утешают взор хижины иноческие смирением своим, когда они срублены из дерева! Удобны они для занятий иноческих: сохраняют здоровье, наветуемое здесь сырым климатом, резкими ветрами, самою пищею, подвигами, расположением духа, утончающим, измождающим плоть. Быть бы в Валаамском монастыре большому каменному соборному храму, который бы совмещал в двух этажах теплую и холодную церкви, ограде каменной, которая бы защищала внутренность монастыря от ветров, но именно келлии могли бы быть деревянные, стоя в довольном расстоянии одна от другой, для безопасности в случае пожара, они окружали бы церковь со всех сторон. Прекрасно это расположение: при удобствах, им доставляемых, оно изображает, что жители таких хижин, обращенных к храму Божию, имеют единственною целию служение Богу, признали себя странниками на земле, признали одною своею потребностию — Бога, а потом вокруг Скинии Его поставили свои кущи. Так расположено строение в Глинской пустыни, в Белобережской, в Оптином скиту и некоторых других.

Восстановление Валаамского монастыря производилось медленно, с успехом скудным. Он оставался долгое время малонаселенным. Не привлекались туда любители уединения по той причине, что для восстановления обители употреблены были иноки, недовольно обогащенные знанием иноческой жизни. Недостаточно для нравственного и духовного благосостояния обители одного уединения, хотя уединение и составляет одно из главных, основных условий этого благосостояния: при уединении необходимо духовное руководство и наставление для братии; без них уничтожаются все выгоды, доставляемые собственно уединением. Напротив того, духовное руководство и {стр. 404} назидание переносят выгоды уединения в обители, стоящие среди селений и многолюдных городов. Так процвели монастыри, находящиеся внутри и в окрестностях Константинополя; они произвели знаменоносных Отцов, равнявшихся духовными дарованиями с Отцами — воспитанниками пустынь бесплодных [985].

Проницательно заметил главную, основную нужду Валаамского монастыря митрополит С.-Петербургский Гавриил. Для удовлетворения ей он вызвал в 1785 году из Саровской пустыни славившегося духовными познаниями и опытностию старца Назария, вручил ему настоятельство Валаамского монастыря. Митрополит принял святую обитель в особое архипастырское покровительство и оказывал ей вспомоществования и правительственными распоряжениями, и материальными средствами. Быстро начал возникать, шириться Валаамский монастырь, наполняться и принявшими, и желающими принять обеты иноческие. Устроились и общежитие и скит; явились и пустынножители, и отшельники. Сам игумен Назарий имел отшельническую келлию, туда удалялся он иногда на целые недели, чтоб внимательнее посмотреть на себя, подробнее высмотреть в себе человека, потом из собственных живых опытов и наблюдений почерпать наставления для подчиненных, руководить их к исправлению нравов и преуспеянию, указанных в Евангелии. Отец Назарий, постриженник и воспитанник Саровской пустыни, был наполнен впечатлениями этой обители, осуществлял их с раболепною точностию в Валаамском монастыре. Здания в Саровском монастыре все каменные — и он начал возводить в Валаамском монастыре каменное строение. Внутренний четвероугольник выстроен им, наружный — его преемниками. Щедроты императоров Павла Петровича и Александра Павловича обеспечили вещественное продовольствие монастыря; он по степени — первоклассный, управляется игуменом, который избирается братиею, утверждается митрополитом С.-Петербургским.