Семко - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чуть наступил день, всё пришло в движение… В доминиканском костёле после утреннего богослужения всё готовили для торжественного приёма князя. Рядом с троном архиепископа поставили второй для него, позолоченный и великолепный.
Согласно задумки Бартоша, зайдя в костёл, Семко не должен был его сразу занять, но только после провозглашения его выбранным королём его должны были торжественно возвести на этот трон, для него приготовленный.
Шляхта, которой нетерпелось занять ближайшие к епископу места, заранее начала наполнять костёл. Бартош из Одоланова, все начальники и урядники пришли также, чтобы давать приказы и поддержать порядок. Все торопились и на всех лицах отображалось нетерпение.
Князь прибыл на коне с великолепной свитой, в доспехах, в алом плаще, а по причине большого стечения народа его ввели через ризницу.
При виде своего избранника нетерпеливая шляхта уже была готова приветствовать его криком, но распоряжающийся ею Бартош дал знак, и только многозначительным гулом приветствовали входящего.
Архиепископ со спутниками ждал, когда ему дадут знать. Он вошёл бледный и дрожащий, в окружении духовенства, и открыл заседание молитвой Святому Духу. Едва она закончилось, когда заговорил сидевший на троне Бондзанта, но вначале говорил так тихо, с дрожью и неуверенно, что никто его, кроме ближе стоящих, не слышал.
Торжественная, почти могильная тишина царила в костёле. Архиепископ говорил о несчастном положении в стране, которая требовала пана и управления, вспоминал о предыдущем съезде, о проволочках, какими королева напрасно вводила в заблуждение, и приглашал собравшихся подумать о спасении родины.
После него развязным и резким образом заговорил Бартош из Одоланова, вспоминая резолюцию съезда и срочную необхожимость выбрать главу. Он рекомендовал кровь Пястов, потом отчётливо Семко, князя Мазовецкого и Куявкого.
Гул и крики уже прерывали его речь, однако находили правильным продолжить мнимое совещание, пока не дойдёт до принятого и согласованного короля. Несколько человек говорило, никто не оспаривал, ни один голос не напоминал ни о том, что хотят отложить, ни о новом совещании, ни об отсутствии малополян. Смотрели друг на друга. Был дан знак, чтобы только по указанию Бартоша вся толпа загремела, как один человек, провозглашая Семко королём.
Тот и этот что-то вставили: жаловались на безвластие, беспорядок и гражданскую войну.
Бодзанта сидел, бледнея по мере того, как приближалсь решительная минута. Стоявшие ближе к нему духовные лица видели, как тряслись его руки и дрожали губы. Он робко оглядывался вокруг глазами, умоляющими о жалости.
Наконец по окончании этих иллюзорных совещаний, когда все были согласны с одним, Бартош возвысил голос, спросив толпу, кого хотела сделать королём.
От взрыва единодушных голосов содрогнулась костёл.
– Семко – наш король! Семко!
Ещё выкрикивали, когда из первых рядов вырвалось несколько приготовленных человек, чтобы бежать к князю. Однако они остановились, потому что встал архиепископ. Он ещё раз слабым голосом спросил собравшихся, какова воля народа, и окрик повторился второй раз, с новой силой.
Тогда Бодзанта поднял вверх руку, наказывая всем молчать, и среди минутного затишья сказал:
– Княжича Зеймовита Мазовецкого и Куявского королём Польши…
Ему вторили радостные, безумные крики, священники шли к большому алтарю, чтобы начать благодарственную песнь, когда приготовленная шляхта бросилась к Семко, который ещё стоял на своём месте, и, подхватив его на руки, подняла над головами с возгласом: «Да здравствует король наш Семко!» Несли его так к приготовленному трону и торжественно на него посадили.
Епископы с Бодзантой уже пели благодарственную песнь.
Случилось – король был торжественно провозглашён архиепископом, выбран, посажен на трон. Около трона стояли все самые известные мазовецкие, куявские и великопольские паны, создавая ему превосходную свиту. Мазовецкий хорунжий развернул над головой князя хоругвь с двумя орлами и двумя филинами.
На лице Семко видна была гордость победы и радость от достигнутой цели, великая сила и в то же время великая забота, хоть покрытая внешней радостью. Для него это был не конец стремлений к короне, а только первый шаг к её приобретению и в то же время объявление войны всем тем, которые отворачивались от него.
В толпе была неописуемая радость, потому что для шляхты это означало победу над малопольскими конкурентами; победу толпы над избранными, бедных кожухов, подвластных, паношовых над панской парчой.
Несмотря на то, что всё казалось законченным, никто не уходил, толпа не рассеивалась. Архиепископ с двумя товарищами и клиром, после того как пропели гимн, вошел в ризницу.
Бартош из Одоланова уже там его ждал. Он с волнением и воодушевлением поцеловал ему руку.
– Наш добрый отец, – воскликнул он, – докончим начатое дело. Зачем откладывать? Мы приготовили корону, обряд возложения её на голову избранного может осуществиться немедленно. Мы вас просим, умоляем!
Архиепископ был бледен.
– Дитя моё, – сказал он, – это невозможно… Коронация имеет свои законы и предписанные формы; мы не готовы их исполнить! Невозможно!
Он посмотрел на сопровождающих его епископов, которые, не смея возражать, молчали. Однако по ним было видно, что не совсем разделяли мнение архиепископа.
– Невозможно! – шепнул ксендз Бодзанта.
Бартош какое-то время стоял в сильной неопределённости.
– Значит, завтра, – проговорил он с некоторым раздражением в голосе.
– Завтра! Но это не время, не место, – добавил с колебанием Бодзанта. – Коронация в Серадзе не имела бы значения. Она должна состояться, если не в Кракове, то в Познани, или Гнезне.
Бартош так резко дёрнулся, что на нём загремели доспехи.
– В Познани! В Гнезне! – повторил он голосом, исполненным отчаяния. – Была бы неслыханная задержка. Отец, это также невозможно…
Все молчали. Сцибор, епископ Плоцкий, что-то потихоньку начал шептать Бодзанте, но архиепископ, казалось, не слушает и не слышит. Он дрожал и повторял: «Невозможно. Не требуйте невозможных вещей. Что бы означала эта спешка? Будто бы мы не были уверены в своём, опасались! Коронация не может так пройти… В Гнезне…
Бартош из Одоланова стоял как окаменелый. Он был почти уверен, что, склонив архиепископа провозгласить королём, с коронацией не будет ни малейшей трудности. Думал, что ему делать.
– Над этим нужно посовещаться, – воскликнул он в конце, – отложим собрание до завтра.
Архиепископ не сопротивлялся. Он огляделся только, дав знак ожидающим клирикам, чтобы сняли с него обрядные одежды, и, вздохнув, опустился на колени молиться.
Староста, который легко мужества не терял, через мгновение с почти сияющим лицом вышёл в костёл и, пошептавшись с ксендзем, который сидел ещё на троне, сказал, обращаясь к шляхте, что собрание откладывается до завтра.
С новым возгласом,
