Ковчег (СИ) - "Корсар_2"

— Что-то ты рано вернулся, Невен. Тебя ждали завтра к вечеру, если я не ошибаюсь.

— Не ошибаешься, — я прикинул, смогу ли его обойти, но Марципан стоял так, что мне оставалось только протискиваться между ним и перегородкой. — Но отчитываться я буду не перед тобой, разумеется. И не сейчас.

— Торопишься, — он прищурился, оглядел меня с ног до головы. — К верхнему мальчишке. Может, ты поэтому и вернулся, рейдер, что его задница привлекает тебя больше, чем работа? И тебе плевать, что в кланах скоро начнется голод.

Не думаю, будто он намеренно меня ждал, чтобы провоцировать. Никто ведь и правда не ожидал, что я вернусь так рано. Наткнулся случайно — и решил не упустить возможности зацепить. Драться с ним я не собирался: слишком вымотался, да и на честный бой один на один рассчитывать не стоило. А переругиваться в коридоре можно было до бесконечности, поэтому я повторил:

— Я не собираюсь ничего тебе докладывать и обсуждать свою жизнь.

— Хорошо придумали, — подал голос кто-то из-за широкой спины Марципана. — Один саботирует работу, второй устраивает диверсии на фермах.

Так я и знал, что неспроста Нора позвали на фермы «помочь». Какую-то гадость Дорсет с отцом там точно устроили.

— Твой мальчишка пытался загубить всю оставшуюся у нас клетчатку, — Марципан кивнул. — Подкинул отвертку в лоток поддона сброса.

Все-таки они были идиоты — что отец, что его мерзкий сынок. Или рассчитывали на то, что большинство предпочитает верить слухам и сплетням, а не фактам. Я прекрасно чувствовал, что за злорадством Марципана прячется страх. Не опаска, не недоумение, не злость — страх. Что-то у них с Дорсетом пошло на фермах не по плану, и теперь Марци боялся, вдруг правда вылезет наружу.

— Если Нор виноват, Грендель разберется, — ответил я и сделал шаг вперед. — Дай пройти, Марципан. У меня нет желания слушать твои домыслы, делись ими с более благодарными слушателями.

Наверное, он так и не вспомнил, что я чувствую его эмоции. И на мгновение продемонстрировал — не внешне, разумеется — свое истинное отношение ко мне и Нору. Ненависть была ослепительно-горькой, как голодный спазм в пустом желудке. Затем Марци посторонился, и я направился дальше, чувствуя спиной чужие неприязнь и разочарование.

Полночь пробили, когда я проходил мимо кают-компании. Там еще кто-то разговаривал, щелкали, стукаясь друг о друга, бильярдные шары, негромко играла музыка. Я подумал, что неплохо бы заглянуть в столовую и поесть, но желание увидеть Нора пересилило голод.

Он спал, уткнувшись носом в подушку и обняв ее обеими руками. Еле-еле справившись с первым порывом — подойти, обнять, прижаться, — я нырнул в душевую, отцепил с пояса термос, вылил жидкость в преобразователь, саму емкость опустил в утилизатор, разделся и полез смывать грязь и пот.

Нор не проснулся, даже когда я случайно уронил один из стоявших на столе термосов. Видимо, совсем умаялся, если не поужинал. Я не собирался его будить, к тому же сам очень устал. Поэтому решил просто лечь рядом, обнять — и все. Но организм на близость Нора отреагировал самым недвусмысленным образом.

Конечно, мелкий проснулся, когда я обнял его и начал целовать. Даже испугался спросонья, но быстро успокоился и расслабился. Я касался губами теплой и чуть солоноватой кожи, гладил податливое тело и чувствовал какой-то удивительный восторг, граничивший с экстазом. Мне хотелось так много сразу: носить Нора на руках, доставлять удовольствие в постели, избавить от голода и неизбежных неприятностей от местной дряни, беречь, защищать, целовать с ног до головы, трогать во всех местах — и часть из этого была мне сейчас вполне доступна.

Добравшись губами до мягких расслабленных ягодиц, я осторожно их раздвинул и принялся целовать между, спускаясь все ниже и с наслаждением слушая тихие поскуливания Нора в подушку. От этих звуков у меня голова шла кругом, а в яйцах, казалось, гудело от напряжения.

Вытащив из-под матраса любрикант, я густо намазал пальцы и аккуратно ввел сразу два, пользуясь тем, что Нор был совершенно расслаблен. Он слегка дернулся — но не от боли, а от того, что подушечки прошлись по напрягшейся простате, — и выпятил зад сильнее. Я поводил пальцами туда-сюда, еще больше приоткрывая анус, и не выдержал.

Встал на колени, прижал головку к темному отверстию и надавил. Нор часто задышал, вцепился руками в подушку, уткнулся в нее лбом. Эти первые минуты меня всегда пугали. Я так боялся причинить ему боль, что у меня даже эрекция несколько ослабевала. Я просунул руку под живот Нора, положил ладонь на лобок и ласково погладил, успокаивая.

— Все хорошо, малыш? Не больно?

Он мотнул головой и слегка подался назад, стараясь самостоятельно принять меня. Я придержал его за бедра, взял в ладонь его потерявший упругость член, погладил мягкую головку. И осторожными толчками вошел до конца, прижавшись лобком к ягодицам.

Обнимая Нора, целуя его шею, плечи, двигаясь в нем, я думал — пока был способен думать, — что мне никогда не надоест обладание им. Никто другой мне не был нужен. Я пугался собственных чувств и в то же время радовался, что могу их испытывать. Наверное, я никогда не был настолько счастлив.

Я гладил руки Нора, проводил ладонями по напрягшимся мышцам, наваливался на спину, толкаясь в его горячее нутро, ласкал грудь, припухшие соски, снова возвращался к его члену и сжимал в пальцах возбужденную плоть — и понимал, что на все пойду и все сделаю, лишь бы это никогда не заканчивалось. Не секс, нет — наша близость.

Я читал в архивах, что раньше, очень давно, столетия назад, люди молились богу, считая его распорядителем своих жизней. Просили о счастье, о здоровье, о богатстве. Я не умел молиться и не знал, что это такое — молитва. Но готов был просить великое Пространство, звезды, космическую пыль, окружавшую наш Корабль — пусть Нор всегда будет со мной. Что бы ни случилось потом.

Мысли путались, наезжали одна на другую, обрывались на середине и с середины начинались, пока их окончательно не вымело возбуждением, и я не потерялся в Норе, в его коротких стонах, в его лимонных эмоциях и в собственных ощущениях. Мы бились друг о друга, а окружающая действительность то сжималась вокруг, то распухала подобно Сверхновой, пока не взорвалась криками, брызнувшей спермой и невыносимым жаром в груди.

Нор упал животом на постель, я опустился сверху, все еще оставаясь в нем, не в силах разжать руки и выпустить его из объятий. Нор повернул голову, я прижался губами к его влажной щеке, благодарно целуя, шепча какие-то глупости о том, что он самый лучший, невероятный, потрясающий. Что я никогда и никому его не отдам. Он терся об меня затылком, жмурился, облизывал губы. Я, подумав, что ему тяжело выдерживать мой вес, перевернулся на бок. Нор тут же развернулся, и я наконец-то смог начать целовать его губы, подбородок с упрямой ямочкой, тонкую шею и все, до чего мог дотянуться.

И смог сказать то, что не говорил никому и никогда до него:

— Я люблю тебя. Я безумно тебя люблю.

54

Было неловко. Потому что хотелось тоже — трогать и целовать. Я соскучился по нему — большому, длинноволосому, нежному и горячему — во всех смыслах. Но Вен считал, что соскучился больше. Поэтому трогал и целовал сам. Стащил с меня трусы, раздвинул ягодицы и принялся ласкать между ними, а я забыл про неловкость и заскулил в подушку — от предвкушения. Я вообще вел себя непозволительно нескромно. Кажется, в нашей узкой койке, где для двоих-то едва хватало места, скромность, которая была бы уже третьей, вообще не помещалась.

Откуда, ну откуда он брал силы? Ведь подъем по шахте выматывал до кровавого тумана в глазах. А Вен не спешил удовлетворить желание и бухнуться спать, он снова заводил меня так, что можно было кончить от одних только прикосновений — языка, губ, рук. И пальцы… ох, эти пальцы, которые точно знали, где отключаются мои мозги…

Я не помнил, когда оказался стоящим на коленях. Я не заметил, когда принялся прогибаться и подставляться. Но я отлично почувствовал, когда мою становящуюся нестерпимой жажду начали утолять.