Ди-Джей - Александр Берник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скорее всего, в их среде просто так принято. С одной стороны, они нарядные, глаз радуют, но с другой — их должны уважать, а значит, бояться. Вот бедолаги и корчат злобные рожи, судорожно держась за шпаги, при этом мимикой и жестами стараясь во что бы то ни стало застращать окружение.
Для мушкетёров ходить злыми и находиться постоянно на взводе и готовыми к драке — это всё равно что в современной армии маршировать строем. У вояк есть устав, вот и ходят, как предписано. А этим задиристым петухам средневекового Парижа велено неизменно быть свирепыми и озабоченными до мордобоя. Они и стараются.
А вот с наполовину герцогом, наполовину епископом всё оказалось намного сложнее. Что представляет собой его среда обитания? Как он соотносит светское и церковное? Ну, то что он не религиозный фанат, это понятно и по одеянию, и по манерам. А раз добился высокого положения и в сфере светской власти, и в церковной иерархии, означает, что Ришелье не просто умён, а талантливый лицедей! Врёт, не краснея, на любом поприще, и так достоверно и языкасто, что все безоговорочно верят, выстраиваясь за ним в очередь, отдавая пальму первенства.
Дима: — Этот монсеньёр легко может быть разным в зависимости от обстоятельств, и в каждом конкретном случае очень убедительным. Недаром же он одновременно водит за нос и королеву-мать, и короля-сына. Серьёзный товарищ. С ним действительно следует держать ухо востро. Хотя, любопытно, а какой он изнутри? Как ведёт себя в быту, когда никто не видит? Например, на горшке. Вот я, когда присаживаюсь, инстинктивно ищу руками какой-нибудь девайс: мобилу или планшет, на худой конец. Прямо какой-то ручной геморрой. Руки так и чешутся что-нибудь повертеть и во что-нибудь потыкать. Привычка, выработанная всей жизнью, мать её. А герцог, тире епископ как? Он восседает на горшке с молебником в руках или флаконом духов? Отгоняет зловонье словом божьим или постоянно окропляя нелицеприятные запахи заморским благовоньем? Или он там уже никого не играет, становясь естественным и принимая всё как должное?
Тема для размышлений оказалась крайне любопытной, но развить её Диме не дали обстоятельства, вернее, подошедшая к его задумчивой фигуре троица.
Мушкетёры повели себя адекватно: обошли с двух сторон, положив руки на эфесы шпаг. Морды ненормально перекошены. Видимо, лицевые мышцы уже устали корчиться, изображая нечто неестественное для себя, и прибывали на грани болезненной судороги.
А вот герцог-епископ на этот раз не имел на лице пренебрежения, как в первый раз, а проявлял некий интерес к задумчивому и совсем неиспугавшемуся мужчине в незнакомых для него одеяниях, указывающих на явлении гостя издалека.
— Я знаю французский, — скороговоркой прошептал себе под нос Дима, резко вспомнив наставления Суккубы, а затем усталым голосом, строя из себя умудрённого университетскими знаниями достопочтенного профессора, поздоровался:
— Доброе утро, Ваше Превосходительство, — неспешно поклонился и, выпрямившись тут же представился, пока не убили, — меня зовут Ди Балашихинский. Я прибыл по Вашему запросу из Карлова университета.
И, не делая резких движений, плавно вытянул свиток с печатью, протягивая его с поклоном будущему работодателю. Выпрямиться себе позволил лишь после того, как епископ Люсона соизволил забрать бумагу.
— Это моё рекомендательное письмо, монсеньёр, — уточнил лжепреподаватель, наблюдая некую брезгливость к поданной бумаге.
Ришелье держал свиток двумя пальчиками, словно опасаясь, что подноситель, только что вынул его из отхожего места, продолжая пристально рассматривать непонятного гостя. И только когда со спины подъехала красная, как пожарное ведро, карета и остановилась, он прервал затянувшуюся паузу:
— Не пойму, что на Вас надето, — тихо, как бы разговаривая сам с собой, задумчиво произнёс разодетый франт.
— Это моё рабочее платье, монсеньёр, — нашёлся что соврать Дима, — обстоятельства сложились таким образом, что мне пришлось спешно покинуть Прагу, в чём был в момент нападения, успев лишь захватить самое ценное — это письмо.
— Нападения? — заинтересовался Ришелье, вскидывая одну бровь.
— Да, Ваше Превосходительство. Чешские нацисты в университете устроили расправу над всеми иностранцами. Сначала под их палки попали приезжие студенты, а затем и до преподавателей добрались.
— Нацисты — это кто? — скривился доктор библейских наук, в непонимании, явно услышав термин впервые.
— Это местные национал-патриоты, монсеньёр, сбивающиеся в банды по национальному признаку и считающие свой этнос превыше всех остальных вместе взятых, на основании чего полагающих, что это даёт им право на бесчинства над представителями других народов.
— Любопытно, — задумчиво произнёс ни то герцог Ришелье, продолжающий изучать учёного гостя, ни то епископ Люсона, задумавшийся над тем, а куда смотрела местная церковь, после чего добавил, — следуйте за мной, сударь.
И с этими словами развернулся, направляясь к подъехавшему транспорту. Дима поклонился на всякий случай ему в спину и двинулся следом, с неким облегчением выдохнув, увидев, как оба мушкетёра, обогнав его и Ришелье, суматошно принялись залазить на запятки кареты, притом так рьяно, только что не подрались. Епископ, не обращая на них внимание, словно так и должно быть, сам распахнул дверку и нырнул вглубь, оставляя проход открытым, как бы приглашая гостя, а за одно намекая: кто последний, тот и закрывает.
Ди Балашихинский не стал кочевряжиться. Залез следом. Прикинул, где сесть. Захлопнул дверку и, пристроив зад, приготовился к неминуемому допросу, отмечая про себя каждую пройдённую сцену, мимоходом соображая, как её можно будет улучшить в будущем, если убьют.
Карета тронулась, но ожидаемого допроса не последовало. Ришелье вскрыл печать и дольше, чем ожидалось, читал верительную грамоту Пражского университета. Читал и о чём-то думал.
Дима: — Вот хоть убейте, но он думает не о том, что написано в письме, а, скорее всего, обо мне. Либо до сих пор не может понять, кто я такой, либо уже рассматривает возможность использования меня в каких-то своих далеко идущих планах.
Неожиданно в голову пришла шальная мысль, от которой даже спина вспотела.
Дима: — А что, если он вздумает меня проверить и спросит что-нибудь на каком-нибудь языке. Как я могу понять, какой переключатель включать? Засада. Я же могу переходить на чужой язык, только проговорив ключ-фразу. А если я не пойму, на каком языке он спрашивает?
— Я знаю тот язык, на котором заговорит Ришелье, — в панике зашептал одними губами Дима, как бы молясь, чтобы этот финт сработал.
И как в воду глядел.
— А куда смотрело руководство университета? — неожиданно спросил герцог на испанском с заметным акцентом,
