Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

Он и не скрывал этого.

— Думаю, Захар Петрович, лет пять здесь покрутиться и двадцать тысяч на книжку положить. Потом куплю дачу и буду клубнику разводить. Одобряешь?

— Размах у вас большой, — усмехнулся я, — сразу на двадцать тысяч. Я на Севере лет десять с лишком обитаюсь, а вот насчет этих самых тысяч у меня что-то не получается.

Геннадий Львович посмотрел на меня и легонько по горлу щелкнул: дескать, прикладываешься.

— Зря вы так про меня думаете. Сестра у меня с тремя ребятишками. Муж помер, вот и мается. Ребят надо до дела довести. Бедовые растут огольцы. По две пары ботинок на лето припасаю… Старшему, Леньке, прошлый год баян купил. Играет, сукин кот, аж душа заходится!

— Можно было бы и себе кое-что отложить, — сказал Геннадий Львович и стал раскладывать пасьянс.

Пасьянсов этих он знал уйму: и «Наполеон», и «Балерина», и «Чайная роза»… Смешно, конечно, на зимовке пасьянсы раскладывать, но у каждого своя утеха.

После пасьянса он взял бумажку и высчитал, что двадцать тысяч он накопит через четыре года и три месяца. Против арифметики не попрешь. Да и какое мне дело до этих тысяч?! Пусть копит.

— Сверх того у меня будет еще некоторая сумма. — Геннадий Львович записал что-то на своей бумажке.

— Если вы премии считаете, то не советую. Премии у нас дают только по случаю полного солнечного затмения.

— Нет, не премии. Я думаю промышлять песцов, — ответил он мне.

Сказано-то как было! Промышлять песцов! Не охотиться, а промышлять.

С зимы он начал охоту. Как хороший день, так ружье на плечо и на лыжах в тундру. Но с ружьем песца не скоро добудешь. На песца надо капкан ставить или па́сти. Капканов у нас не было, а па́сти Геннадий Львович делать не умел.

Да и охота у начальника скоро закончилась. Песец — тварь хитрая. Будет тебя по тундре кружить и уйдет из-под носа. Да не просто уйдет, а оставит измочаленного до седьмого пота километрах в десяти от зимовки. Иногда чуть не на карачках на зимовку приползешь.

Геннадий Львович человек был осмотрительный. Дальше чем километра за три от зимовки не уходил. При такой охоте много не напромышляешь.

Помню, что за все время добыл он штук трех недопесков. Невелик капитал за них получишь.

Однажды ушел начальник на охоту, а к полудню пурга разыгралась. Темень, хоть глаз выколи, ветер будто взбесился.

Зажег я смоляную бочку, ракеты стал давать. Но это все словно мертвому припарка. В такую пургу один из тундры не выберешься.

Честно сказать, похоронил я в тот день Геннадия Львовича. Спасся он просто чудом. Его полузамерзшим подобрал ненец-охотник Яртико Выучей и, когда пурга утихла, привез на зимовку. Яртико отдал Геннадию Львовичу свой совик, а сам остался в малице. Я еле оттер тогда начальнику отмороженные ноги и до сих пор не могу понять, как он пережил в тундре эту страшную пургу.

С тех пор Геннадий Львович больше ружье чистил да, сидя у печки, о песцах говорил, чем охотился.

Мечтал он добыть голубого песца. Серебристо-дымчатую шкурку, с пышным подшерстком, легким, как гагачий пух.

Цену он ей знал лучше агента «Заготпушнины».

Яртико стал наезжать к нам на зимовку. Охотился он километров за пятьдесят, и по здешним местам мы были ему ближними соседями.

Веселый парень был Яртико. Отмахав на оленях полсотни километров, он вваливался к нам в избушку, не стряхнув даже снег с совика.

— Охэй! — Он щурил узкие глаза. — Здравствуй, начальник, здравствуй, Захар!.. Быстро ехал, торопился, как молодой бык.

Яртико сбивал на затылок лисий капюшон, вытаскивал трубку и усаживался на полу возле печки.

Я ставил на плиту большой медный чайник и доставал банку сгущенного молока.

Геннадий Львович, поглядывая сверху вниз на черноволосого Яртико, рассказывал ему все новости, какие нам удавалось выловить в эфире.

К этому времени закипал чайник. Геннадий Львович наливал мне и Яртико спирт. Всегда одну и ту же порцию — сто граммов. За все время и капли не перелил. Прямо не человек, а мензурка.

После чая Яртико посвящал нас в тундровые новости.

— Песец созрел… Теперь густо в ловушки идет. Я свой план уже два раза выполнил. Человек из города в колхозе был. На меня стеклянным глазом смотрел. Председатель сказал, что Яртико теперь в газете увидят. И нос, и глаза, и малицу — все увидят.

Хороший был охотник Яртико Выучей, но и говорить он был мастер.

Выпив почти в одиночку медный чайник, он потел так, что из-под малицы шел пар.

— В колхоз доктор приехал. Хабеня — русская девушка. У нее малица белая, как снег, и тонкая, как олений волос.

— Это халат, а не малица, — уточнил Геннадий Львович.

Яртико вежливо согласился с начальником:

— Пускай халат… — И продолжал свой рассказ: — К ней лечиться все ходят… Яртико тоже пойдет. Осенью олень копытом по голове стукнул. Искры из глаз вылетели большие… с телячью шкуру. Теперь в голове комар пищит.

Яртико учил нас сушить меховую одежду, починять нарты, делать струганину из мороженой рыбы.

Переночевав, он исчезал, незаметно оставляя для нас оленью ногу или десяток мерзлых омулей.

На вторую зиму с ним случилась беда.

— Яртико совсем помер. Волк ему голову отгрыз, — сообщил молодой ненец, заехав на зимовку с этой новостью, хотя ему пришлось дать крюк километров полтораста.

Оказалось, что во время осмотра песцовых капканов на Яртико набросился одичавший от голода тундровый волк. От неожиданного нападения Яртико выронил ружье и схватился за нож. Почти без памяти, с громадной рваной раной на шее и правом плече, он добрался до чума. На его счастье, в чуме оказались пастухи оленьего стада. Они и отвезли полуживого охотника в поселок к молодому доктору.

Видно, волк все-таки не успел отгрызть Яртико голову, потому что месяца через три мы услышали знакомый голос:

— Охэй! Здравствуй, начальник! Здравствуй, Захар!

На этот раз Яртико не стал слушать новостей, а сразу, с ходу начал рассказывать, как его лечил молодой доктор, хабеня… Марья Николаевна.

— Лучше лечил, чем самый большой тадибей — шаман. Когда Яртико жарко было, словно в брюхе костер жгли, доктор плакал. Так ему было жалко. Когда Яртико выздоравливал, доктор песни пел, смеялся…

Яртико скалил желтые гранитной крепости зубы, щурил глаза так, что оставались щелки уже, чем лезвие ножа, и восхищенно цокал языком.

— Хороший, однако, доктор!.. Каждый день новый бинт мотал…

— Как же на тебя волк напал? — спросил Геннадий Львович.

— Сзади прыгнул… Малицу прокусил. Очень голодный был,