Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт - Фаня Шифман

Тебе неизвестно, что ваша семейка Дорон занесена в список злостных антистримеров?» — «Мне непонятно это название — антистримеры». — «Встать смирно, дохляк! — рявкнул Галь. — Как ты смеешь так разговаривать со старшими по званию?» — «Я человек штатский, йешиботник». — «В этом возрасте у нас нет штатских! Есть солдаты и — уклонисты и дезертиры! — взвизгнул Галь, но тут же сменил тон и продолжил вкрадчиво: — Ты ж понимаешь: пока твои братья тут не появятся, ты отсюда не выйдешь!» — «Кстати, у нас и твой папаня сидит — в Шестом, особом, отделении больницы. Он тоже останется тут, пока твои братья-шофаристы сами к нам не придут, или… пока мы их не поймаем. А уж тогда… — нехорошо ухмыльнулся Гай, — я им не завидую — обоим!» Ноам удивлённо поднял брови, но сердце его сжалось.

Галь подошёл к нему вплотную и прямо в лицо выкрикнул: «Вот когда тобой всерьёз займутся наши друзья из Аувен-Мирмия, родня Ад-Малека… знаешь? — братья Навзи…

Их мы тоже задержали… за торговлю наркотиками… э-э-э… в неположенном месте и без лицензии… Они тоже у нас сидят, все вместе — не разлучать же такую дружную семью! Тогда тебе наши воспитательные меры… э-э-э… покажутся нежной материнской лаской. У тех меры воздействия покруче: они жалости не знают. Только жаловаться будет некому и… некому!!! — неожиданно взвизгнул он, бешено вращая глазами, но продолжил уже спокойней: — Сам понимаешь: Ад-Малек в глазах наших боссов — святой человек, гений! Шутка ли: основатель новейшего течения в культуре, силонокулла! И его провинившаяся родня на особом, льготном положении!..

Поэтому всякие антистримерские разговорчики и жалобы, например, на Аль-Тарейфу, на клан Навзи — заведомо клевета, подстрекательство и расизм. Никому не позволим на Аль-Тарейфа и Навзи клеветать!..» Галь снова вернулся и сел за стол, сверля взглядом Ноама.

О том, что, после разрушительных эффектов его взбрыньков, упомянутый Аль-Тарейфа счёл за лучшее не светиться в Арцене, что Шугге Тармитсен увёз его в Европу (по этой причине пришлось на Турнире их номера давать в голограмме) Галь, естественно, предпочёл промолчать. Этого антистримерам знать не полагалось!

От тона, каким произносились эти угрозы, у Ноама мурашки поползли по спине.

Мысли пустились в чехарду. Он уже не знал, за кого ему больше переживать — то ли за себя, попавшего, похоже, в нешуточный переплёт и абсолютную зависимость от своих давних недругов, очевидно, окончательно сошедших с катушек от почти безграничной власти, то ли за папу, то ли за братьев, то ли за Ширли. Перед мысленным взором снова замаячило её испуганное лицо, чёрные глаза, худенькая смуглая щёчка, по которой катились слёзы…

Будто угадав его последнюю мысль, Галь упёр руки в стол, набычившись и сверля его свирепыми ледышками прищуренных глаз, и задал коронный вопрос: «Где наша сестра? Что ты с нею сделал, куда ты её дел? Мы знаем, что она была с тобой…» — «Не знаю, о чём ты спрашиваешь…» — нервно воскликнул парень.

Встрял Гай: «Ты что себе думаешь? Небось, не раз и не два трахал нашу сестрёнку!

Обесчестил её, а теперь не знаешь?» — «У вас, видно, голова только на эти темы и работает? Да ничего подобного у нас с Ширли не было, и быть не могло!.. Перед тем, как мы потеряли друг друга, я её впервые в жизни поцеловал. Вообще, впервые поцеловал девушку! И почти сделал ей предложение…» — «Ах, ты, мразь фиолетовая!..

Да за нашу сестру, за семейную честь!.. Грязный фиолетовый мерзавец!.. Как ты смел дотронуться до Ширли!» — «Ширли тоже меня любит! Но наши отношения совсем не таковы, как вы себе представляете!» Его последние слова заглушил громовой хохот. Лениво подпирающие дверь дубоны встрепенулись и начали гоготать: «Да он же импотент! Сам признался!» — «Ничего, скоро тебе вообще не нужны будут девушки!» — свирепо прорычал Галь, вскочил, резко обогнул стол, подошёл у Ноаму вплотную и… схватившись за цицит, потянул на себя. Раздался треск — и вот уже он накручивает на руку разорванный талит-катан Ноама. Ноам сделал резкое протестующее движение корпусом. Но со скованными за спиной руками он мог только с бессильной яростью и гадливостью сверкать глазами на обоих близнецов.

Гай зашёлся кудахтающим смехом, но глаза его не смеялись. Дубоны от хохота согнулись пополам. «У нас в гвардии порядок, и тебе, фиолетовая сволочь, придётся его придерживаться!» — пояснил с издевательской ноткой Галь, намотал на руку растерзанный талит-катан, примерился и съездил им Ноаму по лицу. Затем, не дав тому опомниться и выдавить возмущённо-протестующий возглас, нанёс ему резкий удар тяжёлым кулаком в солнечное сплетение. Ноам тихонько охнул и согнулся пополам. И тут же получил следующий удар, сильнее предыдущего. Невысокий, почти на голову ниже Ноама, но непомерно накачанный, широкоплечий парнище зверски избивал беззащитного парня. «Б-же! Брат моей Ширли!» — только успел подумать Ноам, после очередного удара выхаркнув с кровью несколько выбитых и сломанных зубов. Мучитель шипел ему в лицо: «Это тебе за нашу сестрёнку, которую ты совратил… и за братков-антистримеров! Где они? А-а?!» — неожиданно пролаял Галь. Ноам с гадливостью глянул на него сквозь невольные слёзы — и ничего не сказал.

«Ну, сознавайся, что с нашей сестрой сделал, куда сестру нашу девал?» — Галь неожиданным искусным взмахом ноги засадил носок своего сапога прямо в локоть правой руки Ноама и тут же, не сделав паузы, врезал по косточке левого локтя.

Ноам задохнулся от боли, его мучитель удовлетворённо ухмыльнулся и процедил: «Ну, всё, теперь он нам неопасен. Наручники можно снимать!» Дубоны тут же бросились исполнять приказ и как бы нечаянно вывернули ему руки, причинив уж и вовсе нестерпимую боль. Ноам побледнел и охнул, хотел закусить губу, но понял, что его лишили этой возможности. Руки повисли, как плети.

Лицо Ноама уже превратилось в сплошной вздувшийся синяк, из носа хлестала кровь и залила всю рубашку, синяками было покрыто всё тело, а Галь, зверея всё больше, продолжал наносить жестокие удары, приговаривая: «Куда сестру дел? Где братья-антистримеры?

Ты не юли, а то…» Голова Ноама бессильно моталась из стороны в сторону, он уже не вслушивался, что говорил его мучитель. Тот прорычал своему близнецу: «А ты что? Так и будешь стоять и смотреть?» — «Нет, я не буду бить… — неожиданно пробубнил, отвернувшись к окну, Гай. — Ширли никогда мне этого не простит… И ты оставь его… Довольно…» — «Ну, хор-р-р-ошо же! Я с тобой ещё разберусь…» — «Мне всё равно… Ты знаешь…» — «Да ничего она не узнает… Она и не увидит больше эту грязную скотину! И никто не узнает, где он и что с ним!» — откуда-то издали доносился до Ноама ломкий, холодный фальцет. Он уже не видел, как в комнату вошли ещё несколько человек, что-то сказали. Близнецы куда-то исчезли.